51
Удачливыми оказались не мы одни. Другие триремы и либурны отправились на запад и захватили там несколько судов. Два были коггами чуть меньше наших, а остальные — большими рыбацкими лодками с высокими бортами. Как бы там ни было, Гай Юлий Цезарь очень обрадовался трофеям. С учетом трех либурн, которые заканчивали строить на берегу возле каструма, транспорта хватало теперь на всю армию. Все призы были куплены на нужды римской армии по бросовой цене — десять тысяч денариев за каждое, причем с условием, что деньги будут выплачены на материке. Поскольку других покупателей не было, пришлось уступить. Свое мы взяли на грузе, который я загнал Спурию Эбуцию Кару. Горькое пойло, как презрительно называли римляне эль, пошло на ура за неимением вина. Трибун отстегнул нам за все захваченные бочки с напитком, кроме десяти, оставленные на собственные нужны, пятьдесят тысяч денариев. Плюс обменяли захваченное оружие и доспехи на муку и овес, из цельных зерен которого варили кашу. Я взял десятую часть — восемь тысяч денариев — и за две тысячи продал гривну Спурию Эбуцию Кару. Собирался оставить ее себе и продать в Риме, в который рано или поздно, надеюсь, попаду, где за гривну дадут больше, но трибун, увидев ее у меня, предложил хорошую цену, явно превосходившую рыночную, и я согласился. Долгое общение с иудеями научило ценить выгодную сделку, а не предмет купли-продажи. Британский поход начал казаться мне не таким уж и провальным. По крайней мере, наварил на бриттах больше, чем на усипетах и тенкретерах. Море всегда было ко мне добрее, чем суша.
На следующий день меня вызвал Гай Юлий Цезарь. На этот раз он был на ногах, расхаживал по шатру, но, судя по тому, что диктовал письмо рабу Сексту, чувствовал себя неважно. Когда проконсул здоров, письма пишет сам. В руке он держал ту самую гривну, которую я продал Спурию Эбуцию Кару.
Заметив, на что я смотрю, командующий армией кинул гривну мне по навесной траектории, чтобы легче было поймать, и задал вопрос:
— Что скажешь?
Для вида я осмотрел ее со всех сторон и произнес шутливо:
— Она не из египетского саркофага.
Гай Юлий Цезарь улыбнулся уголками губ и сказал:
— Это я и сам понял. Меня интересует, эти жемчужины местные или нет?
— Скорее всего, местные, потому что жемчуг речной, — ответил я.
— С чего ты взял, что он не морской?! — удивился проконсул.
— Во-первых, обе жемчужины овальной формы. Морской тоже бывает таким, но редко, обычно он круглый. Во-вторых, цвет молочный и не однотонный, что привилегия речного. В-третьих, у морского блеск ярче, насыщеннее, а этот тусклый, матовый, — объяснил я и, не решившись швырнуть гривну проконсулу, положил ее на стол, за которым сидел раб и грыз карандаш, ожидая, когда будут диктовать дальше. В заключение сказал: — Речной жемчуг стоит раза в два дешевле морского. Обычно его подсовывают тем, кто не умеет отличить, выдавая за морской.
— Значит, меня пытались обмануть?! — возмутился он.
— Смотря за сколько предложили, — возразил я.
— Три тысячи денариев, — сообщил Гай Юлий Цезарь.
— В Риме эта гривна столько и будет стоить, — успокоил я, чтобы не нажить врага в лице Спурия Эбуция Кара.
— Значит, жемчуг наловили где-то здесь? — поинтересовался проконсул.
— Да, на какой-то из рек, — ответил я.
— Тогда и морской жемчуг должен быть, — сделал он вывод.
— Это вряд ли! — возразил я. — Морской жемчуг любит теплую воду.
— Выходит, меня обманули, сказав, что на острове много жемчуга?! — весело сделал вывод Гай Юлий Цезарь.
— Может быть, имели в виду речной, — предположил я.
— Надеюсь, — уже серьезно произнес он. — Еще мне сказали, что у бриттов много золота и серебра.
— На счет золота обманули, а вот серебра много в юго-восточной части, где добывают олово. Туда приплывают римские купцы, покупают оба эти металла, — рассказал я.
— Есть что-нибудь, чего ты не знаешь?! — со смесью удивления и шутливости поинтересовался Гай Юлий Цезарь.
— Есть, — честно признался я. — Понятия не имею, зачем ты меня позвал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я и сам уже забыл! — воскликнул он весело. — Ах, да, вспомнил! Ты, как мне донесли, утверждаешь, что запросто доведешь свою трирему до материка за световой день. Так ли это?
— Конечно, — подтвердил я. — Могу и за ночь довести, если надо.
Ради того, чтобы вернуться к своим женам, я готов пересечь прилив в любое время суток и почти при любой погоде.
— Ночью не надо. Отправимся утром вместе со всем флотом. Повезешь меня. Твоя трирема, как мне сказали, не такая надежная, как венетские суда, но я готов рискнуть, чтобы быстрее переправиться на ту сторону, — сообщил командующий армией.
— Утром со всем флотом не получится, потому что или не будет ветра, он задует ближе к обеду, и транспортные суда не смогут идти, или ветер будет, но штормовой, и тогда не сможет идти трирема, — возразил я.
— Мы выйдем утром, а они — когда задует ветер, — решил проконсул.
— Лучше в конце четвертой стражи, если не будет ветра, — предложил я, зная, что он спит мало. — Тогда, если погода не испортится резко, к полудню будем на месте.
— Хорошо, отправимся в четвертую стражу, — согласился он и махнул рукой, чтобы я проваливал.
Выходя из шатра, услышал, что Гай Юлий Цезарь диктует рабу о доблестной защите каструма. Пропадает в нем писатель-фантаст!
52
Безлунной ночью море кажется безбрежным, особенно в тихую погоду. Волны создают иллюзию, что от чего-то оттолкнулись, хотя на самом деле они только наталкиваются и уплощаются. Темнота придает морю таинственность и глубокий смысл, который, если понимать выражение иносказательно, я за всю свою долгую жизнь так и не уловил. Ветра нет, но все равно под одежду забирается холодная сырость. Закутавшись в подбитый лисьим мехом плащ, сшитый зимой Синни, я стою на корме неподалеку от двух рулевых, которые неотрывно смотрят на компас, стоящий на трехногом табурете, обложенный тряпками, чтобы не съехал при качке, и подсвеченный масляным светильником, как на божка моря, реагируя на каждое малейшее его движение. Еще не привыкли слегонца поплевывать на него и меня. Позади нас на ростре воткнут факел, который служит ориентиром для остальных трирем и либурн. Парусные суда снялись с якорей вместе с нами во время отлива, но остались дрейфовать в ожидании ветра. Надеюсь, он задует раньше, чем начнется прилив.
Из поставленной на главной палубе у мачты палатки выбирается Гай Юлий Цезарь, идет на свет — к корме. Остановившись возле компаса, завороженно наблюдает, как вертится из стороны в сторону намагниченная стрелка, приделанная к деревянному кружку, плавающему в морской воде, налитой в бронзовую чашу с широким плоским дном и нанесенными по широкой верхней кромке румбами. Оба рулевых букв не знают, но помнят, что надо держать на SSO.
— Забавная вещица! — восклицает проконсул и спрашивает: — Как она помогает найти, куда плыть?
Я читаю упрощенную лекцию по теории магнитного поля земли.
— Как все просто, когда знаешь! — делает вывод Гай Юлий Цезарь. — Почему я раньше не видел такое?!
— На Нашем море в нем нет нужды, берег почти всегда виден, отрываешься всего на пару часов, — объяснил я.
Римляне скромно называют Средиземное море Нашим.
— А Гадес стоит на берегу Океана, противоположный берег которого не виден, — продолжил я.
— Разве у него есть противоположный берег?! — удивляется командующий армией.
— Говорят, что есть, и даже кто-то доплывал, но сам не видел, поэтому поклясться не могу, — сказал я.
— Тоже правильно, — соглашается он и меняет тему разговора: — Скоро приплывем?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я помню, что пролив Па-де-Кале в самом узком месте шириной всего тридцать два километра, что его будут преодолевать даже пловцы, причем и мужчины, и женщины, но мы вряд ли пересечем именно там, поэтому отмеряю с запасом — тридцать две морские мили, делаю короткий расчет, исходя из скорости триремы в пять узлом, и говорю:
