жила почти спокойно.
Но однажды вечером, в августе, в ее дверь постучали настойчивее обычного.
– Мой сын умирает, старуха. Приди поскорее и дай ему лекарство.
– Рано или поздно он точно умрет, не сомневайся в этом, – крикнула Эгония из-за двери.
И всё. Она думала, что избавилась от незваных гостей.
Через четверть часа тридцать мужчин окружили ее дом с факелами в руках и ненавистью на лицах.
– Ребенок умрет, старуха, – возвестил громкий голос, – и ты тоже, если не спасешь его.
Эгония вздохнула. Ей только что исполнилось шестнадцать, она была стара, некрасива, одинока. Вместо того чтобы пожалеть ее, люди решили, что у нее волшебные способности.
И они не ошибались.
Когда она внезапно открыла дверь, все тридцать человек разом вздрогнули. Пройдя между ними, Эгония направилась прямо в комнату, где умирал ребенок. Он лежал прикованный к постели и белый как полотно. Его мать с младенцем на руках смотрела на ведьму полными страдания глазами.
– Наш старшенький не ел уже восемь дней… Умоляю, верните ему аппетит…
Эгония посмотрела на мальчика. Ему было лет пять, может шесть. Ей стало почти жаль его, но еще больше она жалела себя. Она облизала один из своих пальцев и медленно провела им по губам мальчика.
И всё.
Она вышла из дома под пристальными взглядами окружавших ее мужчин. Но не вернулась в свой дом – а покинула его навсегда.
Оставалось только одно место, куда она могла пойти. Отсюда было видно, как окна мерцают бледным светом – светом ветра, несущего на своих крыльях бурю.
Меньше чем через минуту к ребенку вернулся аппетит. Да такой, что, опустошив кладовку, он сожрал своего младшего брата и обоих родителей. Не успели погаснуть факелы, как Эгония добралась до овчарни.
Постучав в дверь, она услышала, как вдалеке, позади нее, поджигают жилище ведьмы.
Но как вы уже знаете, дверь овчарни осталась запертой.
Так ведьма, преследуемая криками и огнем, продолжила свой путь, забираясь все выше, в непроглядную тьму под сенью лиственниц, где нет ни мужчин, ни женщин, где бегающие животные невидимы, а ползающие гады слепы.
Семейное купе
Сидя рядышком в семейном купе второго класса, сестры смотрят в окно на редеющий лес, сквозь который мелькает море.
Возможно, после этой истории Фелисите без слов взяла Эгонию за руку в знак молчаливой поддержки.
А может, они внимательно смотрели в окно, избегая отражения друг друга, и грызли сахарные ожерелья, гадая, что за третья сестра жила до них в каменной овчарне.
Призрачный поезд
На платформе жара накрывает Фелисите толстым слоем пролитого масла. Ее сердце болит от долгого пути и сладостей; земля все еще слегка покачивается под ногами. Она вытирает каплю с виска тыльной стороной ладони.
В древнем поезде, который привез их сюда со станции Альмерия, кроме них, не было ни одного пассажира. Даже кондуктор не появился.
Рельсы заканчиваются здесь, прямо посреди желтой пыли. Деревянная шпала, потом еще одна, потом всё. Пустыня.
На конечной остановке никто не выходил. Никто не садился. Как только они покинули вагон с дорожными сумками в руках, поезд со скрежетом двинулся назад. Утонул в воздухе, который завибрировал, как жидкая ртуть, и исчез.
На вокзале тоже никого не оказалось, он весь был не больше квартиры Фелисите. Пустая касса, закрытый киоск, две скамейки. А вокруг, за окнами, ни души. Кусты, камень, тишина. Редкие большие валуны вдалеке. Их силуэты напоминают миражи замков.
Эгония потеет под своим толстым нарядом ведьмы. Она обмахивается билетом, но это не помогает.
– Я сейчас сдохну.
Три бабочки приземляются на давно устаревшее расписание поездов. Она добавляет:
– Там табличка. На ней что-то написано.
Фелисите подходит и стирает пыль с прямоугольника, который, должно быть, когда-то сиял позолотой.
В ПАМЯТЬ О ТЕХ, КОГО ПОТЕРЯЛИ НА ЗАБЫТОЙ ВОЙНЕ
– Войне… – повторяет Эгония. – Я об этом читала в дневнике. Рядом с Кармен.
– Что еще? – бормочет Фелисите. – Какая война?
– Не знаю. Вот так и было написано: «Война».
– Война, – вдруг повторяет какой-то мужчина.
Он сидит на деревянных ступеньках у входа в здание. Закутанный в белую ткань, незнакомец поглаживает винтовку, взгляд его затуманен. Половина черепа отсутствует.
– Война и воины. Теперь я вспомнил.
– Какая война? – повторяет Фелисите.
– Та, что в пустыне.
Он прищуривается, словно пытаясь рассмотреть дрожащий пейзаж.
– Кажется, я могу умереть сегодня. Только это я знаю. Что есть враги и что они скоро убьют меня.
Фелисите снимает серый шарф с влажной шеи, повязывает куртку на талии и закатывает рукава рубашки. Солдат продолжает:
– Хочу вам признаться – вы всё равно забудете, здесь все обо всем забывают, – я боюсь умереть.
Она сглатывает остатки слюны.
– Мне страшно, потому что я чувствую приближение смерти. Она повсюду. Но даже это понимание не заставляет воспринимать смерть всерьез. Словно знаешь, что заснешь, но не представляешь, что такое сон на самом деле. Я вижу, как умирают другие, знаю, что они мертвы, смотрю на их тела, чую их, представляю себя на их месте, даже могу описать вам собственное тело, покрытое мухами. Но умереть по-настоящему? Отключиться, перестать дышать и… и что? Понимаете, это невозможно. Я не могу представить, что умру. Но мне все равно страшно. Я боюсь, боже мой, я боюсь этого момента, который забирает всех остальных, который настигнет меня и не даст возможности подготовиться к нему, хотя бы пожать руку, которой он окончательно меня добьет.
Фелисите задается вопросом: о чем он подумал в тот момент, когда потерял половину черепа? «Ах, вот что значит умереть, надо же» – или просто: «Я боюсь, смерть здесь, она действительно пришла, я наконец-то встретился с ней и все равно боюсь».
– Вы знаете женщину по имени Вера? Или Кармен?
– Нет. Может быть. Не знаю. Помню только Каридад. На мемориальных досках и статуях – Каридад. Она давала воду беженцам в пустыне. Она сбежала с Габриэлем. Да, это я знаю.
Внезапно мужчина начинает волноваться. Его глаза мечутся. Он вскидывает винтовку:
– Габриэль, грязный предатель… Мы найдем тебя. Если понадобится, мы будем долго тебя выслеживать, но все равно найдем.
Габриэль. Муж. Фелисите пытается понять, о чем говорит призрак, задать вопросы, но солдат запутался в собственных воспоминаниях. От него ничего не добиться.
– Мне нужно сделать ему чай…
– Не нужно.
Фелисите поднимает глаза и думает, что видит пугало, но это Эгония протягивает руку и указывает на дом далеко на горизонте. Он уже не мираж.
Вера
Дом Веры можно заметить издалека, такой ослепительной белизной мерцают его стены в дрожащем воздухе.
Но на самом деле первым бросается в глаза не дом. А нелепое облако посреди пустыни, вспышка молнии, вторящая раскатам грома на каменистой земле. Под его тенью ветер гуляет в крошечном лесу.
Песок пустыни в метре за облаком сух и безмолвен.
Эгония и Фелисите, не сговариваясь, спешат туда. Дождь, тень, лес – им отчаянно нужно убежище.
Никогда еще футляр с чайным сервизом не казался Фелисите таким тяжелым. Да она сама будто ступает по дну огромного чайника.
Дойдя до рощи, сестры на минуту останавливаются, чтобы вдохнуть чистый воздух. От его свежести у них по спине бегут мурашки. Затем Эгония берет инициативу на себя и прокладывает им путь среди деревьев, укрываясь от ветра, колышущего верхушки, между каплями, мирно стучащими по лакированной поверхности листьев. На земле в больших сетках лежат упавшие с ветвей фрукты.
Грейпфруты и гранаты.
– Я же говорила, что она пахнет не морем.
Кролик прячется за стволом дерева. Влажный воздух напоен ароматами зелени и роз.
Эгония останавливается так внезапно, что Фелисите упирается в нее. Заглядывая через плечо сестры, старшая вслух читает деревянную табличку:
La casa de la nube divina
