Лампа, которая то ли «Тиффани», то ли нет, цела.
Голубые сойки вопят за окном: «стой, стой, вор-вор-вор».
Ты тратишь несколько минут на осмотр кресел. Обивка их достаточно темна, ее можно бы и оставить. Хотя лучше переосторожничать, чем после пожалеть. Ты нагибаешься, чтобы снять с них подушки, и на глаза тебе опять попадается лицо, которое не лицо.
И ты снова падаешь на колени, сгибаешься над ведром. Некоторое время спустя твой организм успокаивается, ты поднимаешься на ноги, вымотанный, еле живой. И, глядя в сторону, накрываешь верхнюю его половину мешком для мусора.
Теперь все пропылесосить.
Потом ты относишь собранное к крыльцу для слуг, опоражниваешь над раковиной ведро, раздеваешься, запихиваешь погубленную одежду в отдельный мусорный мешок.
Потом стоишь под струями горячей воды. Она стекает с тебя, исчерна-красная. Ты трешь и трешь себя махровой мочалкой, увеличиваешь температуру воды, пока твои царапины и порезы не промываются дочиста. И наконец выключаешь воду и стоишь в столбе пара, кожу твою покалывает распирающая тебя энергия, ты строишь планы.
Ты вытираешься, смазываешь раны, одеваешься. Помимо ссадин на теле она оставила метины на твоем лице – три глубокие, рваные канавки под правым глазом. Ты тянешься к коробочке с медицинским пластырем, отрезаешь полоску, но останавливаешься. Что сильнее бросается в глаза – ранки или пластырь на них? Жаль, нет у тебя никакой косметики. Ту, что хранилась в туалетном столике, ты давным-давно выбросил. Это же твой туалетный столик, верно, – а на что взрослому мужчине косметика? Да ты вообще ни в чем не видишь нужды, пока не начинаешь вдруг позарез в чем-либо нуждаться. Разве не так? Ты наклеиваешь пластырь и спускаешься в кухню.
Очень хочется чаю, и ты завариваешь сразу два пакетика, пересыпаешь в стакан несколько ложек сахара и выжимаешь целый лимон. За чаем ты составляешь список и несколько раз просматриваешь его. Сегодня тебе предстоит отправиться в плавание – собственно говоря, берега и так уже не видать, – и тебя грызет страх упустить какую-нибудь мелочь, способную тебя погубить.
Ну ладно.
Пошли дальше.
Ключи в кармане ее фартука.
К твоему удивлению, фургончик заводится сразу. Ты выезжаешь на улицу. За рулем автомобиля, какого угодно, ты не сидел уже давно, а бостонские водители славятся своей агрессивностью. Один твой выросший здесь университетский знакомый рассказывал, как он осваивал параллельную парковку: сдавал назад, пока его бампер не ударялся о бампер стоявшей за ним машины. Он называл это «поцеловаться» и считал делом совершенно естественным. Ты думаешь об этом, объезжая окрестности дома по расширяющейся спирали в поисках стоянки, на которой можно будет оставить фургончик. Нужно, чтобы там и счетчик отсутствовал, и было не слишком тесно, и чтобы пускали на нее всех желающих. Может, воспользоваться платной? Нет, не годится: на них записывают, когда кто приехал, когда уехал. А тебе это вовсе ни к чему. Наконец в миле от дома ты находишь то, что тебе требуется. Читаешь вывеску парковки, запоминаешь ее и уходишь, благодаря Бога, в которого многие годы не верил.
Первая твоя остановка – банкомат. Здесь ты снимаешь со счета несколько сотен долларов – без наличных не обойтись. Тебе немного неуютно: это один из потенциальных изъянов твоего плана, составленного, по необходимости, впопыхах. Ты стараешься не смотреть в камеру, установленную за зеркальным только с наружной стороны глазком банкомата, но затем начинаешь гадать, не покажутся ли попытки уклониться от нее куда более подозрительными, чем направленный прямо в камеру взгляд или, еще того лучше, поведение, говорящее, что ты о ней и думать забыл. И ты, разыгрывая безмятежность, принимаешься насвистывать. Интересно, звук эти камеры тоже записывают? Банкомат не торопится, лязгает и скрежещет так, точно ему приходится печатать деньги на чистых листках бумаги, а ты вдруг начинаешь всей кожей лица чувствовать пластырь. Это немыслимо, пластырь прочно сидит на месте, почувствовать его можно, только если он поползет к подбородку, и тем не менее вот оно – пластырь давит на кожу, точно гигантская пиявка, присосавшаяся к твоему лицу. Тебе хочется сорвать его, но этого, разумеется, делать нельзя, а просто так стоять у банкомата – мука мученическая. Наконец ты получаешь деньги, квитанцию и уходишь, сдирая пластырь, швыряя его в канаву и ощущая, как тебя мутит от твоей глупости.
Так, теперь хозяйственный магазин. Ты покупаешь лопату. Стоит она двадцать четыре доллара девяносто семь центов плюс налог. Тебя охватывает искушение купить здесь и все остальное, но ты уже решил: покупки следует распределить по территории более обширной. Кассирша, хорошенькая девушка по имени Грета, говорит: похоже, снег пойдет. Ты улыбаешься, киваешь, но молчишь – не хочешь запасть ей в память. Однако тут тебе в голову приходит испуганная мысль, что, ведя себя, как малоприятный немой, ты западешь ей в память с куда большей верностью, и ты произносишь что-то вроде: каким это будет для всех сюрпризом. И хотя ты вовсе не имел в виду пошутить, она смеется, явно заигрывая с тобой. Ты следишь за ее глазами – нет, на твоих царапинах они не задерживаются, и тебе становится спокойнее. Может быть, ты выглядишь вполне нормально, нормальнее, чем думаешь; может быть, ты страдаешь деформацией самовосприятия, той, что заставляет больных анорексией видеть в себе толстяков, а подростка, у которого вырос на подбородке угорь размером не больше шляпки гвоздя, считать, что эта жуть закрывает все его лицо. А может быть, она просто воспитанная девушка: в конце концов, пялиться на чужие царапины – грубо. Может, ее глаза скользнули по ним, но она сразу отвела, как ее учили, взгляд; хотя если бы это произошло, если бы она заметила царапины и те заставили ее задуматься, разве стала бы она улыбаться, шутить с тобой самым невозмутимым образом, – ну и так далее, эмоциональные качели подобного рода тяжестью ложатся на сердце, а тебе следует действовать быстро, налегке, да еще и скорость набирать. Ты расплачиваешься, благодаришь кассиршу и уходишь.
Тебе не хочется разгуливать по Кембриджу с лопатой, в таком городе она выглядит сценическим реквизитом, и потому ты направляешься домой, останавливаясь всего один раз, чтобы купить тональный крем. Лопату ты оставляешь в библиотеке, оттуда идешь в ванную комнату и наносишь крем на щеку под правым глазом. Крем щиплется. Грим, конечно, не профессиональный, однако сойдет и такой.
Рядом с закусочной, где ты справлял день рождения, есть магазин, торгующий путеводителями и книгами о путешествиях. Звучит смешно, но в нем есть все. Ты заходил туда лишь раз – перед поездкой в Германию. И выбор, с которым ты там столкнулся, едва не поверг тебя в паралич: путеводители на любой вкус, для туристов любого демографического и социоэкономического пошиба. Предназначенные для пеших туристов, популярные ныне якобы повествовательные описания маршрутов. Руководства по ознакомлению с наилучшими модными ателье Восточного Берлина. Если с деньгами у вас туго, вы можете купить путеводитель, входящий в серию тех, что сочиняются здешними студентами и ежегодно подправляются на основе рассказов свежих полевых агентов, ничего об этой своей роли не подозревающих, но клянущихся никогда больше не заглядывать, скажем, в определенный хостел в Хорватии, где они подцепили нечто, по возвращении домой определенное их врачом как худший случай чесотки, какой он когда-либо наблюдал. Ты знаешь все это, потому что преподавал тем самым студентам и они тебе много чего понарассказали. Ты поддерживал с ними отношения открытые и прямые. Офисные часы проводил в кафе, и кто-нибудь из них появлялся там обязательно – если не с вопросами, то просто поболтать. Второкурсники – ребята бойкие. В течение трех лет ты, аспирант, читал им введение в логику и курс «Кант и Идеал Просвещения», а как-то раз представил заявку на ведение семинара по нерешительности. Так и предложил назвать его: «О нерешительности». Однако твоя так называемая научная руководительница заявку отвергла, сказав, по сути дела, что ты просто-напросто хочешь поплакаться впечатлительным студентам на свои неудачи. Карты Новой Англии висят здесь на проволочном стеллаже. Ты выбираешь большую, размерами с пикниковый стол, детально показывающую все дороги, какие ведут к канадской границе. Платишь тринадцать девяносто пять плюс налог, и, – да, спасибо, пакет мне не помешает.
В магазине канцелярских товаров продаются картонные коробки объемом в три кубических фута – два двадцать девять штука плюс налог. Ты прикидываешь, сколько таких влезет в кузов фургончика, и останавливаешься на шести. Тащить их – настоящая мука, все-таки шесть штук, пусть и сложенных; единственный способ таков: прижать коробки вытянутыми по швам руками к бокам и мелко перебирать ногами, волоча их, – иначе ладони не удержат скользкий картон, покрытый, похоже, подобием воска. Так что дорога до дома дается тебе нелегко. Еще же и карту нести приходится (в великолепном бумажном пакете с витыми бумажными ручками и отпечатанной на лицевой стороне эмблемой магазина). А поскольку платил ты наличными, карманы твои набиты металлической сдачей настолько, что бьют тебя по бедрам. В общем, домой ты возвращаешься в настроении самом скверном. Тем не менее нужно двигаться дальше.
