«Сия кровь – вся ритм и разорванная мелодия – и никогда разрешение!»
Графиня Скайская услышала отчаянные слова и пробудилсь от глубокого и приятного сна, в коем грезила, будто бы исследует мир попроще и более невинный – одну из иных сфер Джона Ди…
А сам доктор в темной своей постели также слушал Королеву, но отвечал ей похотливо, надвигаясь телом на создание под собой.
– Вот! Встань! Пой! Крещендо и кульминация грядут!
И аномальная его полюбовница соединялась с ним в восхитительном ублажении, и Ди вскричал:
– Глориана! – и оторвался от нее, содрогаясь. – Глориана… – Он гладил золотистые волосы, ее сильные, милые черты, ее плечи, ее груди, ее бедра и ее живот. – О Глориана, ты моя, и мы оба удовлетворены.
А сир Амадис Хлебороб по пути в старую Тронную Залу, где намеревался предаться беззаконному свиданию с собственной нимфой ночи, своей прелестной хохочущей красавицей, при звуке отдаленного шепота Глорианы обмер в коридоре и насупился.
«Я предана томленьями своего тела, и все же тело мое отказывает мне в облегчении… О, сие бремя, сие жгучее, стыдное бремя…» Голос утих, Глориана наконец засыпала.
Сир Амадис покрался далее, забывая о супруге и собственном долге, и мозг его пульсировал приапическим предвкушением, ибо сегодня ночью она определенно согласится дать ему нечто большее, нежели поцелуи…
* * *
В сумрачном покое мастера Уэлдрейка леди Блудд взяла тяжелый стеклянный кубок вина в одну руку и тонкий кнут в другую, после чего чуточку приподняла ночную рубашку, дабы ее бедный, задыхающийся, нагой поэт мог вжать губы в туфлю и пробормотать ей «Ваше Величество», ибо она, когда на него нападал подобный стих, должна была неизменно делаться для него Королевой.
– Кара Вашего Величества справедлива, поскольку я нечестив и недостоин. Пусть ваш кнут вдохновит меня на добродетель и погонит ближе к музе, чтобы поэзия моя вновь смогла возвыситься до исступления, в коем не испытывала недостатка, когда я впервые узрел ваш портрет и решил оказаться на вашем Дворе, у ваших ног… Ваше Величество!
– Уже, Уэлдрейк? – Леди Блудд воздела кнут. Голос ее был невнятен.
– Вестимо. Уже! Уже!
Кнут упал.
Леди Блудд вздрогнула. Она хлестнула свою же левую ногу.
* * *
Графиня Скайская стала возвращаться ко сну, когда голос Глорианы наконец усоп, но была встревожена новым звуком, сверху, словно крыса форсировала полость в крыше. Стон – не далекое завывание Глорианы, но нечто куда более близкое, понудило Уну сесть на кровати, ища кинжал, с коим, по привычке, она спала после убийства леди Мэри. Она ощутила его, схватила его, отодвинула занавеску и нашла на резном прикроватном столике свечу. Вспыхнуло огниво, занялся трут, загорелся огонь, представляя помещение более зловещим в порождаемых им тенях. Графиня в тяжелом льне встала прямо, кинжал наизготове, подсвечник воздет, и огляделась.
Стон донесся опять, с потолка. Она вспомнила о решетке и подняла глаза. Не ведет ли и сия решетка в стены? Двигалось за нею что-то или нет? Отсверк как будто чьих-то глаз?
– Кто?
Вновь стон, различим, но слаб.
– Чего ты хочешь?
Стон.
Она взялась за стул, думая заняться расследованием. Потом замерла.
– Изыди!
Словно бы мяуканье.
Она поместила стул против стены, против гобелена, сине-зеленого, с Тристрамом и Исольдой, замком и морем, и водрузилась на него, подзадоривая себя всмотреться в решетку при свече. То же посверкивание, тот же вялый стон. И вдруг слово:
– Помоги…
– Кто вы?
– Прошу, молю…
Она подсунула кончик кинжала под решетчатую панель и превратила оружие в рычаг. Та отпала внезапно, словно всегда была скверно закреплена. Упала со стуком сначала на стул, потом на застланный ковром пол.
Тихий, жалкий писк. Она просунула свечу внутрь и сперва углядела маленького черно-белого кота, чьи желтые глаза свирепо светились болью. Кот прыгнул к ней, не нападая, но в поисках безопасности, и она чуть было не опрокинулась. Кот вцепился ей в плечо, и она увидела, что он ранен, – ужасный разрез на боку, шерсть в крови и спуталась. Она бережно взяла кота в руки и пересадила его на комод, где стояли кувшин с водой и чаша. Она принялась отмывать животное от крови, когда поняла, что кот ни слова сказать не мог.
Она обернулась и, взглянув наверх, увидела белое, застывшее лицо, не спускающее с нее глаз. Рот превращен был в искривленную рану, пузырящуюся кровью. Она не могла пошевелиться. Но, пока она смотрела, создание толчками выпрастывало тело из отверстия, и вот оно свесилось с края – попавшая в переплет лягушка, все еще глядя на нее, все еще задыхаясь, полуосвободившись, цепляясь за ее гобелен, являя ее взору кинжал с круглым навершием, подрагивающий в спине.
– Саллоу! – охнула графиня. Она узнала того, кто избрал себя поводырем ее и Королевы в глубинах дворца.
Тогда человек, чьи руки ослабли, сверзился на кресло, а то заскользило по комнате, морща ковер, человек же упал на пол спиной вниз, и стала видна кинжальная сталь, проткнувшая залатанный дублет, и из раны потекла кровь. Саллоу пытался выгнуться дугой, перекатиться на бок, но умирал слишком быстро. Уна подскочила к нему и помогла сесть, из-за чего кровь хлынула пуще, как рвота, из его рта.
– Он убил меня. Я дрался с ним.
– Кто убил тебя, Саллоу?
Однако голова его поникла, и он более не дышал. Поток крови постепенно слабел и наконец иссяк, и Уна, графиня Скайская, выпрямилась, уставясь в ужасе на труп Джефраима Саллоу, пока его раненый кот мяукал из чаши, куда она его посадила.
Она погладила кота. Отмыла его как смогла. Стащила с кровати простыню и бросила ее на Саллоу. Схватила решетчатую панель и вновь толкнула кресло к стене, чтобы вернуть панель на место, словно опасаясь, что из отверстия в ее покои полезут, извиваясь, новые трупы. Взяла еще одну простыню и обернула ею кота, положив зверька на подушку. Она натягивала платье, когда в дверь постучалась Элизабет Моффетт.
– Мадам! Миледи!
– Обратно в постель, Элизабет! – Графиня не желала впутывать в дело простую девушку. – Все хорошо.
– Никакой опасности, миледи?
– Никакой.
Уна в тот миг мыслила политически. Еще одна смерть, загадочная даже более, ибо жертва неизвестна, – и Двор запылает хуже прежнего. Сир Танкред обвинен, заточен. Дело ясно, все успокоились. Она отогнала вопрос, не был ли Саллоу каким-то образом к ней подослан, как предупреждение. Она не могла впутывать и Королеву. Не могла напоминать Глориане о мире, что лежит за стенами, не сейчас. И все-таки ей требовалась помощь.
Застегнув платье, она покинула комнату и заперла ее за собой. Элизабет в передней уже не было. Уна сняла засов с двери в коридор. Проход освещали изысканные фонари. По коридорам передвигалась стража, однако никто не остановил ее, пока она торопливо пробиралась к покоям мастера Уэлдрейка. Уна побарабанила по дубу. Изнутри донеслись бормотанье и вскрик. Она подождала.
– Кто там?
– Скай.
– Уна, ты? – Леди Блудд была пьяна.
– Впусти меня.
За дверью колебались. Уна делалась нетерпелива. В итоге ключи повернулись, и она узрела две всклокоченные фигуры: стыдливого Уэлдрейка и Блудд под мухой, прячущих что-то за спинами. Оба в ночных рубашках.
– Мы с Уэлдрейком… – начала леди Блудд. Что бы она ни держала, оно громко упало за стол. – Мы…
Поэт поднес стул любовнице и подал графине знак садиться, но Уна продолжила стоять.
– Произошло убийство, – прошептала она.
– Еще одно? – Леди Блудд помрачилась лицом и отхлебнула из ближайшего графина. – Митра мой!
– Здесь, во дворце? – пропищал Уэлдрейк, серьезнея. – Ох, графиня! Кто сей?
– Чужак. К счастью, полагаю. Мне он немного знаком. – Она заметила гримасу леди Блудд. – Я не приглашала его во дворец. Он… приполз сюда. Видимо, убит в садах. Так или иначе, если мы не хотим будоражить дворец еще больше, мне кажется, нужно спрятать труп.
– Вам не пришлось… вы не… защищали себя? – спросил Уэлдрейк.
– Погибни он от моей руки, сир, я бы так и сказала. – Графиня была резка.
– Мои извинения.
– Мне все-таки нужна помощь, дабы его закопать. Я думала о заброшенных садах. Вам они знакомы? Возле иноземных посольств.
– Сейчас? – Мастер Уэлдрейк в сомнении взглянул на сражавшуюся с икотой леди Блудд.
– Иначе нельзя. Вы знаете, какую тень отбросила смерть леди Мэри. Подозрения, разговоры о мести. Сие не должно повториться. Если Саллоу, мертвец, похоронен, его не станут искать. И Двор, заверяю вас, ни за что не отыщет убивца.
– Он был каким-нибудь вором, да? – сказал Уэлдрейк. – Из какой-нибудь таверны…
Графиня знала, что Уэлдрейк привычен к набережным тавернам.
– Вестимо, – сказала она. – Из воров. Посланник. Иногда приносил мне вести. Вы простите меня, если я умолчу об остальном.
– Разумеется. – Уэлдрейк ошибочно принял ее за такую же, как он, ночную птаху и был рад сдержанности. – Пойдемте, леди Блудд, поспешим в покои графини.
