Так и втянул меня Павел Васильевич в переписку. Из Иванова от Лелиной подруги Лизы Мышкиной тоже пришло письмо – большое, очень теплое – предлагает переписываться.
Пришло письмо и от отца. Я так ждал его…
"…Сейчас мы переписываемся с Константином Ивановичем Сладковым, единственным, оставшимся в живых из Левиного экипажа. Он сообщил, что Лева похоронен с честью – на могиле памятник. Положен в тужурке, диагоналевых брюках и сапогах. Орден снят…
…О нас не беспокойся! Сколько можно, мы не теряем все же мужества и крепимся в единственной надежде увидеть тебя…"
Когда дочитывал письмо, меня вызвали в штаб полка. Вручили командировку на 4 дня с заданием: объехать прилегающие деревни и села, установить, что с ними. Вместе с одним бойцом ездили от одной сожженной деревни к другой. Жители ютились в шалашах и землянках, в лесу, голодные, без теплой одежды; не всегда удавалось их найти. От одного услышали страшный рассказ, как немцы беспричинно подожгли деревню, а крестьян всех расстреляли, включая женщин и детей. Случайно удалось спастись только нашим рассказчикам – старику и старухе. Рано утром старик ушел в лес за вязанкой сучьев, захватив топор и длинную веревку. Услышав выстрелы и увидев пылающие дома деревни, убежал в лес и вернулся только к вечеру. Дома деревни догорали, безмолвствуя. Только из колодца, временами, слышались слабые стоны. Сколько ни кричал он в темный сруб, ответа не было, только леденящий душу стон. Тогда, обвязав сруб веревкой, он стал спускаться в колодец, но через несколько метров наткнулся на препятствие и с ужасом понял, что стоит на телах односельчан. Сверху лежала женщина, еще живая. Он обвязал ее своим концом веревки и едва вылез из колодца. Когда поднял и всмотрелся в женщину, упал без сознания: это была его жена…
Бесхитростный рассказ старика дополнялся жалким видом убогой землянки. Старуха лежала на чем-то вроде старого матраца у дальней стенки и тихо плакала.
…Партизанские отряды в эти места не заходили, фашисты подняли руку на ни в чем не повинных людей, зверски расправившись с ними только за то, что они советские!
Еще один страшный урок науки ненависти. Сколько их было у солдат, освобождавших родную землю от оккупантов! Праведный гнев, наполнявший солдатские сердца, стал оружием, сильнее которого нет на свете!
Когда мы уходили, старуха, продолжая всхлипывать, сказала:
– Два сыночка у меня воюют… Может, встретятся где? Передавайте, что жива, пусть не печалятся! Сохрани всех вас, господи!
Огромная чужая боль, увиденная за эти дни, отвлекала от своей. Так и не нашлось ни одной целой деревни в районе примерно пятьдесят на пятьдесят километров!
Передав отчет о командировке в штаб полка, я вернулся в дивизион и написал домой о страшной беде побывавшего под игом фашистской оккупации населения.
Вспоминая сейчас напутственные слова старой женщины, свою маму, я думаю о великом подвиге матерей в годы войны.
Это был гражданский, а не военный подвиг. Матери на стреляли по фашистам. Это делали их сыновья, для которых Родина и мать были одинаково дороги. Защищая Родину, они защищали матерей. И рядом с ними, поддерживая в трудную минуту, была материнская любовь. Она была в письмах, в солдатских воспоминаниях о детстве, в бесхитростных посылках на фронт с сухарями, ватниками и варежками, в беспримерном труде матерей на заводах, в поле и дома, в стойкости и мужестве женщин, оказавшихся в оккупации. Она укрепляла руки и дух солдатам. Она вместе с ними разила захватчиков!
Матерей ранило и убивало так же, как солдат, только раны и смерти были еще более мучительными, чем солдатские: ранились и убивались их души, их материнские сердца. С каждым ранением, известием о смерти дорогого сына все больше белели материнские волосы, раньше, наступала старость. И все равно надо было работать, любить оставшихся своих и чужих детей, помогать стране бить врага!
Велика и самоотверженна любовь материнского сердца! И это, как никогда, проявилось во время войны!
"Перед великим разумом я склоняю голову, перед великим сердцем – колени", – сказал Иоганн Вольфганг Гете. На тысячах братских могил стоят в немом молчании фигуры солдат, склонивших колени перед лежащими в земле погибшими товарищами, их великим подвигом. И великим подвигом их матерей!
Учеба на войне
Наступил май. Вешние воды ушли. Кругом все зазеленело. Заливались соловьи. Природа словно старалась замаскировать следы войны, залечить душевные раны. У нас по-прежнему была "спокойная" оборона.
Полоса обороны дивизии на Припяти растянулась, как никогда, – 28 километров ставшего почти непроходимым болотистого берега. Новиков уехал в Днепропетровск. Отпросился съездить к жене. Мартынов – в другом дивизионе. У нас появились новый командир дивизиона и новый замполит. Вместо Мартынова – Костя Лосев. Их почему-то поменяли местами. На должность выбывшего начальника связи дивизиона Гены Беляева прислали лейтенанта Николая Портяного. Комбат гаубичной выздоровел, я опять оказался командиром топографического взвода.
Кругом тихо, как будто и войны нет. На огневых сделали турники, занимались гимнастикой – кто как может.
Последние дни мы готовились к учебной стрельбе. В соседней дивизии при такой стрельбе случилась трагедия. Минометчик плохо установил миномет. Когда сделали выстрел, опорная плита осела, ствол изменил положение на более вертикальное, и мина вместо цели прилетела на НП, где сидели наблюдатели. Они не прятались – врагов же не было. Несколько человек ранило.
От нас потребовали провести стрельбу по всем правилам боевой обстановки. Две пушки установили на прямую наводку, гаубицу поставили на закрытую позицию. Я привязал местоположения орудия и наблюдательного пункта алидадой, подготовил данные для стрельбы.
Впереди находилась "немецкая передовая" – заминированная полоса земли, ряды проволоки, за ними – траншеи, дзоты. Задача была поставлена так: стрельбой прямой наводкой проделать проход в минном поле и проволочных заграждениях, разбить дзоты; ведя огонь бризантными гранатами из гаубицы по траншеям, добиться рикошета снарядов от земли: воздушный разрыв страшнее обычного – его поражающее и психологическое воздействие очень сильное. После стрельбы пошли осматривать "результаты": развороченные дзоты, разбросанные по сторонам остатки проволочного заграждения, полуразрушенные траншеи. Начальник артиллерии дивизии, удовлетворенный, отдал приказ свертываться.
Все уже собрались и уехали, а я еще ходил по полю и рассматривал, как ложились снаряды, потом присел на пенек отдохнуть, рядом поставив алидаду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
