Сержант дико посмотрел на сталкера и прохрипел:
— Это ты их вызвал, сука!
Сталкер не обратил на него внимания. Он стоял посредине крыши со своей гитарой и не то готовился к чему-то, не то молился.
И Соленый понял, что этот страшный человек, сталкер, зек — часть Зоны, что спасение только одно — любой ценой пробиться в бункер к ботаникам, к яйцеголовым, под металлокерамическую броню, туда, где безопасно… Он бросил пулемет и спрыгнул на крышу тамбура, оттуда на землю и всем весом навалился на ручку шлюза. Но бункер был заперт, суки-ученые наклали в штаны и заперлись, эти сволочи бросили сталкера, солдат и его, сержанта Соленого, снаружи умирать страшной и непонятной смертью. Сержант колотил в тяжелую дверь ногами, стрелял в нее из автомата — все было бесполезно. И если бы ему сейчас удалось ворваться в бункер, первым делом он прикончил бы проклятых умников, бил бы их прикладом, а потом ногами, пока их вонючие мозги не растеклись по полу, смешиваясь с мочой и дерьмом. Сейчас он ненавидел ученых больше, чем тварей Зоны, рвущих в клочья его товарищей, и даже больше того сталкера, который на крыше настраивал свой жуткий инструмент.
Боковым зрением Соленый увидел приближающегося к нему старлея. Горло у бывшего командира было разорвано, и сержант точно знал, что старлей мертв, но и мертвый идет к нему, чтобы отомстить за жену. Соленый выпустил в бывшего командира весь рожок, и тот упал, но продолжал тянуться к сержанту скрюченными пальцами…
И когда сержант окончательно понял, что вот сейчас он умрет, и не будет ничего, ни тачки, ни денег, ни женщин, ни собутыльников во дворе, откуда-то с мутных небес Зоны грянула страшная музыка.
Этот сталкер, Звонарь, стоял на крыше бункера и играл ту самую музыку, от которой шарахались завсегдатаи бара «100 рентген». Только там, в баре, у него только и получалось, что сыграть небольшие обрывки чего-то огромного и почти нечеловеческого, а здесь, в окружении тварей Зоны, начавших гон, это «нечто» обозначилось как единое целое и со страшной силой обрушилось на «Янтарь». И твари Зоны попятились, отступили и стали откатываться к корпусам полуразрушенного завода.
Уходили зомби. И вместе с ними уходили мертвые бойцы-контрактники, теперь сами превратившиеся в зомби, прижав огрызки ушей, бежали прочь лобастые чернобыльские псы-волки, уводя за собой бестолковых слепых собак, прятались в гнилых камышах снорки. Ныряли в вентиляционные колодцы кровососы.
И бывший человек, сержант Соленый, скрученный страшной музыкой, уходил вместе с тварями Чернобыля, еще живой, но уже мертвый. Ни женщины, ни автомобили, ни деньги ему были уже не нужны, человеческого в нем становилось все меньше и меньше. Его и раньше-то было не так много, а теперь, когда он стал частью Зоны, почти и вовсе не осталось.
Но желание убивать никуда не делось, только теперь оно превратилось в необходимость. Но сейчас убивать было нельзя, жуткая музыка, гремевшая, казалось, прямо с небес, запрещала убивать и гнала его прочь от бункера. И поэтому он уходил вместе с такими же, как он, только неживыми убийцами. Но он вернется позже, когда будет можно убивать, и тогда он убьет. Ему скажут, кого разрешено убивать, а кого нет, и он, как полагается солдату, выполнит приказ. Может быть, поэтому ему в отличие от остальных спецназовцев была оставлена крупица жизни. Он стал контролером, сохранив остатки человеческого сознания, потому что у тварей Зоны нет памяти, а у людей она есть, у мертвых нет цели, а у живых — есть.
Неизвестно, сколько прошло времени от того момента, когда Звонарь начал свою жуткую симфонию. Когда он спустился с крыши бункера, местность вокруг была чиста от живых мутантов. Только возле тамбура, рядом с убитым кровососом, шевелился обрубок того, кто совсем недавно был молодым офицером.
Обрубок что-то сипел разорванным горлом и пытался уползти прочь.
Звонарь поднял дробовик и разнес бывшему старлею череп.
Потом нажал кнопку рядом с входом в бункер и стал ждать, когда ему откроют.
Ждать пришлось долго. Когда наконец ученые убедились, что вокруг бункера чисто, и открыли тамбур, Звонарь дремал, положив небритый подбородок на уставленную меж колен гитару.
— Нашли мы твоих сталкеров, — сказал ему Сахаров. — Еще до того, как все это безобразие началось, нашли. Координаты я уже скинул тебе на ПДА. Сообщение от Бей-Болта тоже. А сейчас тебе лучше уйти. Через час здесь будут «вертушки» с военными, и мне почему-то кажется, что тебе лучше с ними не встречаться.
Звонарь молча кивнул и неторопливо зашагал прочь.
Сахаров долго смотрел ему вслед, потом вздохнул и закрыл дверь тамбура.
— Похоже, в Зоне скоро появится новый мутант, — пробормотал он. — Долго он еще останется человеком или нет — неизвестно, но лучше бы он больше сюда не приходил. Второго такого концерта мне не выдержать, старый я уже. На всякий случай надо провести частотный анализ записи, может быть, удастся определить спектр акустического сигнала, действующего на этих тварей. Лариса, — позвал он лаборантку. — Сделай, пожалуйста, частотный анализ записи этой… — он поморщился, — музыки. Спектр сними. И поскорее. И отправь саму запись на Большую землю, пусть там попробуют разобраться, что к чему.
— Нет никакой записи, профессор, — растерянно ответила перепуганная лаборантка. — Я проверила, аппаратура в порядке, переговоры военных на ней есть, стрельба… а того, что играл этот человек, — нет. Все есть, только этой… — она помедлила, не решаясь назвать то, что недавно слышала, «музыкой», — нет. Нет никакой записи, профессор.
8
«Ведьмин пузырь» сжимался. Теперь уже его и шагами мерить было не обязательно, и так было заметно. Аномалия давила, медленно, но верно загоняя людей на баскетбольную площадку, туда, где через неделю-другую, а может быть, и раньше появится новый «термитник» с пульсирующей алой каплей на вершине — «ведьминым сердцем».
Теперь стало видно, что и мачтовые сосны, и аккуратные, ухоженные домики пионерлагеря, и чистое небо с легкими белыми мазками перистых облаков в невообразимой глубине были всего-навсего иллюзией, созданной пси-полем аномалии. Аномалия сжималась, обнажая неприглядную действительность — изуродованные, словно опаленные верховым пожаром стволы деревьев, серая, испятнанная кислотными дождями вагонка, которой были облицованы стены корпусов бывшего пионерлагеря, — привычное до боли, жестокое убожество Зоны. Но внутри аномалии, там, где находились сталкеры, по-прежнему днем ярко светило солнце, а ночью на небе проступали уже забытые созвездия. Только сталкерам было не до красот, которыми напоследок потчевала их аномалия. Они пытались найти способ вырваться отсюда, вырваться любой ценой, но лучше все-таки не самой высокой, тем более что большинство из них были молодыми людьми и умирать не спешили. Хотя разве старики спешат умереть? Вовсе нет, просто старики воспринимают смерть как конечную станцию, какими бы ни были твои попутчики, а сойти все равно придется. И для каждого на дороге длиной в жизнь найдется свой полустанок. Но… нас ждут на том свете, но пускай нас там подождут, потому что мы не торопимся, как говорил один несостоявшийся поэт. Пусть подождут.
Бадбой все-таки перехитрил коварный шест-флагшток, на который так и не удалось вскарабкаться, несмотря на пару артефактов-грави в контейнерах комбинезона, — не пускало что-то наверх, и все тут. Покопавшись в своем ПДА и взятой у Мобилы старенькой «Нокии-1100», он соорудил из них нечто, на первый взгляд несуразное, но это нечто, по его словам, «должно было работать». Потом настроил получившийся гибрид на передачу, записал в примитивный диктофон голосовое сообщение, спустил с флагштока флаг некогда гордой, а нынче не существующей державы и поднял его вновь с привязанным прибором. Бей-Болт, Мобила и Берет некоторое время наблюдали за стараниями сталкера-новичка со скептическими ухмылками, но когда их ПДА зарегистрировали сигнал такой мощности, что приборы пришлось отключить, поняли, что новичок взялся за дело всерьез.
— Ты чего, и впрямь что-то понимаешь во всей этой электронной мешпухе? — спросил Берет.
— Бауманка, — скупо и вроде бы даже неохотно пояснил Бадбой. — Специальность такая есть — технотроника. Так что не беспокойтесь, все будет работать как надо. Проверьте-ка лучше оружие.
— Ишь ты, технотроника… — протянул Берет. — Чего же тебя, технотронный ты наш, в Зону-то понесло? За идеями? Так нету здесь идей! Артефакты вот есть, аномалии имеются, мутантов навалом, фанатики всякие, военные, разные сталкерские группировки, которые чуть что, горло друг другу готовы перегрызть. «Исполнитель желаний», и тот, говорят, есть, а вот идей — нет.
— Чего надо, того и понесло, — неожиданно огрызнулся Бадбой. — Все лучше, чем за гроши штаны протирать в каком-нибудь полудохлом НИИ. А потом тебя выкинут, как устаревший микрочип, и заменят кем-нибудь другим. У меня отец всю жизнь космические ракеты строил, с полигонов не вылезал, а там иногда бывает пострашнее, чем здесь, в Зоне, и что теперь? Пенсия у него такая же, как у соседа-кладовщика, который тридцать лет просидел на толстой жопе в своем складе, всю жизнь только воровал, водку жрал на халяву да молоденьких сотрудниц портил. Вот так там, снаружи, в Большом мире! А я не хочу жить так, как мой отец, не хочу ждать его смерти, чтобы вселиться двухкомнатную развалюху в спальном районе! И вообще я хочу доказать, что все могу сам. И квартиру, и все остальное… А насчет идей, так за что же они глотки друг другу рвут, эти «долговцы» да «Свобода», как не за идею? Только идеи у них в принципе одинаковые, первые намерены всех построить, а вторые, хотя и ратуют за свободу, но, в принципе хотят того же самого. Разница не в идеях, только в упаковке!
