чертову книгу, и мою голень скоро обрюхатят. Бо нужно кастрировать».
Тобиас: «Я бы ни за что не предпочел тебе Господа, как ты не понимаешь?»
Тобиас никогда не был в сообщениях таким откровенно эмоциональным, а в прошлом уж точно не раскрывал своих чувств. Что-то неладно, и за последнюю неделю по его долгим пробежкам и возросшему интересу к выпивке стало очевидно, что оторванность от прежней жизни стала его угнетать. Вечером Тобиас обходит дом с оружием, запирает все двери на замки, часто смотрит в окна, думая, что я не вижу, а на его лице появляется расслабленное выражение, только когда он получает сообщения от Воронов, стоящих на посту у нашего дома. Сейчас его явно что-то тревожит. Не знаю, то ли Тобиас ведет себя как загнанный в клетку лев из-за стремления защитить нас, то ли это просто паранойя, но могу лишь предполагать, что оба варианта верны. Ясно как день, что от волнения он потерял сон. Позавчера ночью Тобиас сгреб меня в объятия и, дыхнув джином, прошептал «вернись ко мне». Я сделала вид, что не расслышала, и до сих пор в этом раскаиваюсь. А сейчас он дома один и читает роман, который когда-то считала пророчеством, обрушившимся на персонажа, с которым его отождествляю, чем Тобиас, несомненно, обижен и оскорблен. Когда я читаю другие его сообщения, меня грызет чувство вины.
Тобиас: «Это не наша история, Сесилия. Черт возьми, не наша!»
Отправляю ответ, надеясь хоть как-то исправить ситуацию.
«Скоро буду дома. Сейчас обналичиваю кассу. Тобиас, это всего лишь книга».
«Тобиас?»
«Тобиас?»
Не получив ответ, набираю его номер и попадаю на голосовую почту. Запаниковав, беру наличку и бегу к «Ауди», страшась того, что меня ждет. Я придавала слишком большое значение книге, которая описывала его как эгоистичного и самовлюбленного злодея, но ведь таким его и считала. Почти все свое пребывание здесь Тобиас явно сражался с какими-то затаенными чувствами, которые не мог выразить словами, поскольку я отказывалась обсуждать с ним прошлое. Похоже, плохие дни у Тобиаса случаются все чаще, и я уверена, что причина тому – его оторванность от прежней жизни. Да и к тому же он бросил Братство, отказался от своей цели, своей сущности, чтобы играть со мной в семью. Теперь Тобиас живет только ради меня, а я ему даже навстречу не пошла. Каким бы сильным человеком он ни был, переходный период его пугает. Я говорила Тобиасу, что хочу короля, а не труса, но вдруг это требование мешает ему быть со мной честным?
Меня задевает, когда вижу уязвимым этого некогда неприступного мужчину, с которым мне пришлось сражаться за меру своего наказания, за что-то отличное от жестокого безразличия. И дело не в его внешности или сексуальном притяжении между нами, хотя оно ни капли не угасло, а в том, что он позволил мне заглянуть в прошлое, увидеть романтика, с которым я тогда сидела на поляне, наши отношения, которые после этого зародились. Любовь к его братьям, самоотверженность в своем деле – вот что изо дня в день подтачивает мою железную волю.
Его сострадание, сочувствие, пороки и мое осознание, что мне, женщине, которой он доверял настолько, что решил открыть эту свою сторону, только приумножают чувство вины.
Но я затребовала мужчину, которого знала в прошлом, тогда как сама во многом изменилась. Не лицемерно ли с моей стороны полагать, что прошедшие годы не изменили его? Потому что сейчас чертовски уверена, что не могу сказать того же. Тобиас почти признался, что после смерти Доминика закрылся в себе. Но сейчас искренность, которой он осыпает меня так часто, дает понять, что Тобиаса что-то гнетет сильнее, чем он показывает.
Еду к дому в тревоге, превышая скорость, и делаю последний поворот, как вдруг вижу бегущего в джинсах Тобиаса, и… о боже.
– Какого черта? – замедлившись, опускаю окно.
Тобиас бежит в моем ярко-розовом кухонном фартуке так, словно за ним гонятся черти. Он весь мокрый и выглядит так, словно… половина его лица и волосы покрыты мукой.
– Какого черта ты делаешь?
Когда я снова окликаю Тобиаса, он останавливается, словно находясь в ступоре, сосредоточенный на чем-то своем. Подъезжаю к нему и выхожу из машины, ветер бьет мне в лицо. Подхожу к Тобиасу и вижу, как сильно он замерз: его загорелая кожа покраснела от холода, и от него разит джином.
– Ты пьяный, что ли? У нас разве не романтический вечер намечается?
– Я… trésor… – Он понуро опускает голову и, притянув меня к себе, прижимается лицом к шее. – Я не смог там быть.
– В моем доме? Поэтому ты пьян?
– Я не пьян… ну… чуточку. Неважно.
– Лезь в машину, Француз, ты холодный как лед.
Он пропускает мимо ушей приказ и выпускает меня из объятий.
– Ты сравниваешь меня с этим… Ральфом, – с отвращением выплевывает он.
– Тобиас, это всего лишь книга.
– Это не мы.
– Я знаю.
– J’ai été égoïste, mais j’avais mes raisons. Il y a une raison à tout ce que je fais. Et si c’est notre histoire, sache que je suis ici pour te donner, pour nous donner, une meilleure fin[86].
Надувшись, он подходит к «Ауди», плюхается на пассажирское сиденье и хлопает дверью. Поджимаю губы, чтобы удержаться от смеха над его редкой эмоциональной вспышкой, сажусь за руль и включаю печку на максимум, повернув вентиляционные дефлекторы в сторону Тобиаса. Оскорбленный в лучших чувствах, он сидит, как наказанный ребенок, и, играя желваками, смотрит в сторону. Еле сдерживая смех, завожу машину, и тут он заговаривает:
– Я неспроста, черт возьми, не втягивал в свои дела женщину. Во-первых, просить об этом в долгосрочной перспективе было бы чересчур. То, что сейчас происходит между нами, обида, которую ты на меня затаила, – вот причина. Одна из причин, почему я так жестоко наказал их за то, что они втянули тебя в это.
– Ты раздуваешь из мухи слона и принимаешь все близко к сердцу.
– У меня нет выбора. – Он молчит, пока я проезжаю оставшиеся несколько километров до дома, чувствуя, какая битва происходит у него в душе. Атмосфера в салоне накалилась, подпитываемая джином. Когда мы подъезжаем к дому, я хочу выйти из машины, но Тобиас останавливает меня, положив руку на бедро и смотря измученным взглядом.
– Ты – единственная причина, почему я верю в существование Господа. Я так часто хотел приехать за тобой…
– Не хочу этого слышать! – выпаливаю и сама удивляюсь, откуда во мне столько злобы.
– Я
