— Налить не трудно, — вздохнул Генрих, вставая из кресла, в которое едва успел опуститься. — Не развезет?
— Не должно.
— Как знаешь…
Временами у Генриха бывало много женщин, иногда и подолгу — ни одной. Но все это не в счет. А те, кто в счет…
«А еще говорят, что я везучий!» — Генрих налил Наталье коньяк и хотел, было, вернуться в ванную комнату, но передумал, и прежде плеснул в бокал и себе тоже.
«Чего уж там! Однова живем!»
Правду сказать, за всю жизнь лишь три женщины занимали его настолько, что впору было говорить о любви. На первой он женился. Она родила ему дочь и, казалось, светится, когда видит «своего Генриха». Тем не менее, донос на Генриха написала именно она и сделала все возможное, чтобы он никогда к ней не вернулся. Очень хотела, как оказалось, выйти замуж за Федора. Такая вот история. Ну, а вторая…
Вторая любила его беззаветно. Эта бы не предала никогда. Напротив, готова была уничтожить любого, кто встанет у Генриха на пути. Одна беда, она могла спать с ним, лишь крепко выпив, или, вернее, напившись допьяна. Долго не хотела понимать очевидного, не принимая приговор судьбы, и Генриху не позволяла. Но природу не обманешь, даже если ты женщина и способна родить. В конце концов, им обоим пришлось смириться с тем, что быть вместе они не могут и не смогут. По многим причинам, но главное потому, что обоим им в постели нужны женщины. И вот теперь третья. Анархистка, страдающая маниакально-депрессивным психозом…
«Умеете вы, князь, выбирать себе женщин! И в самом деле…» — Генрих вошел в ванную и встретил взгляд темно-синих глаз.
— Тата, я тебе не враг, — улыбнулся он, протягивая бокал. — И нечего смотреть на меня волком! Заведем тебе, если захочешь, персонального психиатра… Выпишем из Европы. Из Вены или Амстердама… А не захочешь, и бог с ним! Коньяк и кокаин достать, не велика задача. Припрет — отлежишься. Отпустит — поедим в Крым или на Минеральные воды… Тебе нравится этот дворец?
— Этот? — все еще хмурится, но, кажется, взгляд начинает светлеть.
— Тут, километрах в семидесяти от города, на острове Долгий стоит замок — Ольгердов кром называется. Слышала, поди?
— Видела.
— Еще лучше, — улыбнулся Генрих. — Он мой, Тата, между прочим. Наследственный, как и Казареево подворье в Петрограде. Там интерьеры, скажу тебе без обиняков, куда богаче, чем в Ягеллоновом палаце. Другой уровень богатства, если понимаешь, о чем речь!
— Генрих, — ее глаза уже светились, и улыбка расцветала на четко очерченных губах, — ты кому это говоришь? Ты в своем уме? Я же революционерка, анархистка и вообще… клейма негде ставить!
— Это ты мне говоришь? — передразнил Наталью Генрих, — беглому каторжнику, наемнику и бандиту?
— Мне не нужны эти хоромы…
— Придется привыкнуть.
— Полагаешь?
— Настаиваю!
— Тогда… Не торопи меня, ладно?
— Как прикажете, баронесса! — кивнул Генрих, принимая ее право на выбор, как свое собственное. — Ваше здоровье!
* * *
Как оказалось, Генрих умел не только интриговать. Он умел быть заботливым, что непросто для такого харизматичного мужчины. Но, или она плохо знала такого рода мужчин, или Генрих сумел «наступить на горло собственной песне». Натали всегда нравилась эта строчка, все-таки Маяковский умел выражать свои мысли и чувства, как мало кто другой в русской поэзии. Вспомнила и сейчас, сдвинув в сторону полированные панели наборного дерева, служившие дверцами стенного шкафа в гардеробной, примыкающей к их с Генрихом спальне.
— Н-да… Красиво жить не запретишь.
— Я старался, как мог, — довольно усмехнулся Генрих. Он остался стоять за ее спиной, по-видимому, наслаждаясь оттуда своим успехом.
— А размеры? — Натали тронула пальцами одно платье, другое, перевела взгляд на жакеты и блейзеры. — И как ты узнал…
Она хотела спросить о сочетании цветов, фасоне и покрое, но прикусила язык. Есть секреты, которые не хочется знать. Вообще.
— Молчи! — потребовала она. — Не отвечай! Это будет твоей тайной! А обувь?
— На этот раз у тебя будут даже украшения, — голос Генриха звучал ровно. Похоже, он не хотел выказывать эмоций. Может быть, боялся.
«Не исключено!»
— Ты купил мне украшения?
— По правде сказать, Бекмуратов помог мне получить кое-что из конфискованных ценностей. Все, как я и говорил, находится под опекой Министерства Двора. Но пару шкатулок — по случаю моего воскрешения — удалось получить прямо сейчас. Без волокиты. В качестве жеста доброй воли…
— Ты все еще злишься на него?
— На Бекмуратова? — удивился Генрих. — С какой стати? Он как раз вполне приличный человек, если иметь в виду тот гадюшник, в котором он делает карьеру. А Марго… Что ж, это ее выбор.
— Что мне надеть?
— Ну, это уже ты сама решай! — отрезал Генрих. Впрочем, отказ прозвучал в меру мягко. Или ей так только показалось.
— Это был одноразовый подвиг, Тата, — она обернулась и смотрела Генриху в глаза, делать это оказалось приятно. — По случаю форс-мажора, но в дальнейшем… Полагаю, ты найдешь время заняться своим гардеробом сама. Единственный вопрос, в обсуждении которого я готов принять участие — выбор нижнего белья.
— Хотя бы иногда… — добавил он, оценив, должно быть, то, как взметнулись вверх ее брови, и, как краска заливает лицо. У нее случались иногда немотивированные приступы скромности. Неуместные и необъяснимые — не та она была девица, чтобы краснеть по пустякам, — но если накатывало, то ничего с этим уже не поделаешь.
— Ладно… посмотрим! Если заслужишь…
— Служить бы рад, — улыбнулся Генрих.
— Не бойся, Генрих, — улыбнулась и она, — прислуживать я тебя не заставлю. Другие желающие найдутся.
— Не найдутся. Я паркетным шаркуном не был раньше, не буду и впредь. Ты это, Тата, учти, когда будешь принимать решения. Соблюдать условности — одно, прогибаться — совсем другое.
Важные слова, и выражение лица подходящее.
«Да, Генрих, ты такой. И я тебе верю. Во всяком случае, в этом верю».
— Я надену темно-синее платье, — сказала она вслух, ломая линию разговора. — Как считаешь, это будет уместно?
— Вполне, — кивнул Генрих. — Я подожду тебя в кабинете. Просмотрю пока сводки, то да се… Вдруг за столом разговор коснется оперативных обстоятельств…
— Генрих, — она остановила его уже в дверях, — а ты кто теперь? Каков твой статус при Иване Константиновиче?
— Статус? — переспросил Генрих. — Даже не знаю, что тебе сказать, Наташа. Друг детства. Так, наверное.
* * *
На завтрак к «его Императорскому Высочеству» — ведь до «величества» все еще оставался вершок или два — кроме Генриха и Натали пригласили также Маргариту Бекмуратову.
— Княгиня Бекмуратова, — сообщил о ее приходе мажордом.
«Ах, да! Мы же княгиня, а не какая-нибудь там… погулять вышла. Князья, одне князья! — усмехнулась Натали, обмениваясь с Маргаритой „родственными“ поцелуями. — Одна я, бедная, всего лишь баронесса. Затесалась, понимаешь, среди вельможных особ…»
Четыре дня назад они познакомились впервые. Маргарита, — ухоженная русоволосая женщина, удивительно похожая на своего отца, как и было обещано, пришла на вокзал в Новогрудке и ждала их там никак не менее трех часов. Напряженная и одновременно обескураженная, она, едва поезд замер у перрона, метнулась вдоль вагонов, но искала не отца — и, в самом деле, кто он ей? — а мужа. Нашла довольно быстро. Натали стояла у окна и наблюдала. Маргарита переговорила с супругом, коротко, но весьма эмоционально. И повлеклась — а по-другому и не скажешь — знакомится с потерянным и вновь обретенным родителем. Одним словом, душещипательная сцена. Дамский роман, французское кино. Маргарита, судя по всему, была основательно дезориентирована и оттого «на нервах». Натянутая, словно струна. Прямая, немногословная. Натали ее даже пожалела ненароком. Однако когда Генрих представил их друг другу, жалеть перестала. Не возненавидела, и на том спасибо. Такой у Маргариты Генриховны оказался высокомерный, полный испепеляющего презрения взгляд.
— Как вы сказали, вас зовут, милочка? — спросила Маргарита, сузив глаза.
— Наташа, — улыбнулась Натали, перехватив испуганный взгляд Ольги. — Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель. И, разумеется, баронесса… Милочка! Но вы правы, княгиня, я сплю с вашим папà, я его любовница. Такова проза жизни!
Этот обмен любезностями установлению дружественных отношений, — не говоря уже, о родственных, — не способствовал. Тем более что какие уж там Бекмуратовы князья? Таких князей в империи, как говорится, пучок за пятачок. Но им, по счастью, больше видеться не пришлось. Сегодняшний завтрак закрывал первую пару встреч.
«А за каким бесом, к слову, ее вообще сюда пригласили? Она тут кто? Или мы все — „одна семья?“»
