В «Линдисе» сразу же возникают проблемы с собачкой. Харрисон и Реджи рассчитывали на то, что сегодня воскресенье, а следовательно, что ресторан не будет слишком набит. Однако метрдотель «Линдиса» говорит, что да-да, все верно, сегодня воскресенье и в ресторане не много посетителей, но нет-нет, он все равно не может пускать туда никаких собак. Существуют определенные правила. Одна из проблем, по-моему, состоит в том, что на физиономии у собачки застыла довольно-таки странная ухмылка. Харрисон взвешивает все это дело на весах жизни и не протестует. Реджи уходит в своем замечательном изобилии волос и меха, а также в сопровождении игрушечной борзой, чтобы доставить собачку обратно в квартиру, но обещает, что сама она непременно вернется. Что ж, это просто небольшое отступление, только и всего. Харрисон получает столик там, где ему хочется, в боковой части зала, где стена сплошь изрисована оранжевыми завитками, украшенными стилизованными эмблемами таких вещей, как бутылки мартини, тромбоны и прелестные девушки. Все эмблемы расположены под каким-то до странности неверным углом, который почему-то напоминает музыку Бизи-Сити из кинофильма с участием Фреда Астера и Джинджер Роджерс. Харрисон садится туда, откуда ему видна дверь. Тут к нам подходит один из официантов.
— Мистер Харрисон! — говорит он. — Как поживаете? Выглядите вы просто на миллион долларов!
— Должно быть, дело в правильном образе жизни, — отзывается Харрисон. — Я все последнее время сидел на этой проклятой диете. Но больше я ее выдерживать не могу. Вот почему и сюда пришел. А Уолтер уже здесь был?
Как выясняется, Уолтера еще здесь не было.
— Вы знаете Уинчелла? — спрашивает у меня Харрисон. — Нет? Вам непременно следует с ним познакомиться. Он колоссальный парень. И неразрывно связан с историей «Конфиденталя».
— Теперь вам только нужна пара симпатичных шлюшек, — замечает официант, — и все станет совсем как в старые добрые времена.
— Ну-ну, — говорит Харрисон, — ты лучше бы поскорее взялся за дело.
Массивные оранжево-розовые ломти копченой лососины, рогалики, масло и чашки кофе начинают прибывать. Харрисон и сам энергично берется за дело — и черт с ней, с диетой. «Линдис» далеко не заполнен, однако народ начинает изгибать шеи, желая взглянуть на Харрисона. Уйма людей помнит «Конфиденталь», если не самого Харрисона, и в любом случае по ресторану быстро расходится весть о том, что издатель «Конфиденталя» в самые достославные дни упомянутого журнала находится здесь, а потому у всех на физиономиях отражаются эмоции — у кого негодование, а у кого удивление. Как, интересно, этот тип сумел выбраться из-под жуткого потопа и появиться здесь, чтобы понаслаждаться этой цветуще-оранжевой копченой лососиной?
— Хотите узнать, что случилось с исками по делам о клевете? — спрашивает у меня Харрисон. — Ничего не случилось — вот что случилось. — (Замечу в скобках, что у Харрисона имеется определенная склонность к упрощенчеству. Некоторые иски против «Конфиденталя» имели результатом важные соглашения.) — Сорок миллионов долларов — и ничего не случилось. Все это было просто представление. Да на самом деле все они обожали мой журнал. Я был единственным, кто взял на себя всю ответственность. Я был единственным, кого распяли. Я был чертовски сурово осужден. Хотя все это время некоторые большие шишки сами выдавали мне свои истории!
— Вы хотите сказать, что кинозвезды выдавали вам скандальные истории про самих себя?
— Именно это я и пытаюсь объяснить, — говорит Харрисон. — Именно так мы эти истории и заполучали! От самих больших шишек! И я всегда бывал единственным, кто принимал на себя удар. Тогда я не мог поведать об этом миру, потому что это ставило под угрозу чье-то положение. Но я вам скажу, что ___, сидя прямо у меня в гостиной, выдал мне две истории про самого себя. К тому времени мы уже прогнали один материал про него и одну актрису, хотя я не помню, откуда мы тот материал взяли. Но он сидел прямо у меня в гостиной. И мы заключили сделку: он будет снабжать меня разными историями, но я, в случае чего, стану все отрицать. — И еще Майк Тодд. Я знал Майка. Я вам про него забавную историю расскажу. Майк Тодд позвонил мне из Калифорнии, чтобы рассказать одну историю про Гарри Кона. Кон тогда был крупным продюсером в «Коламбия Пикчерс». Майк Тодд говорит: «Встретимся сегодня вечером, в клубе „Старк“, у меня для тебя есть колоссальная история». Так что он прилетел из самой Калифорнии в Нью-Йорк и передал мне ту историю про Гарри Кона.
Тут Харрисон поглощает еще один кусок копченой лососины.
— Была там одна девушка, которая страшно хотела попасть на киноэкран, а Майк Тодд хотел ей помочь, только у него не было никаких возможностей. Тогда он вот что сделал — он принялся нести Кону всякий бред про эту девушку, редкий талант, который он якобы невесть где обнаружил. Майк Тодд сказал, что уже готов подписать с ней контракт, но уступит ее Кону за пятьсот баксов в неделю. Тогда Кон решил перехитрить Майка Тодда и, ни говоря ни слова, сам предложил той девушке контракт, и она получила работу. Н-да. Вам следовало послушать, как Майк Тодд рассказывал мне эту историю. Он завывал от смеха! Он чуть было не загнулся! И знаете, он был так заинтересован в этой истории, что пришел в редакцию и стал работать над статьей вместе с нами. Наконец мы почти что закончили статью, но у нас возникла проблема с самой концовкой, буквально с самой последней фразой. А Майк Тодд как раз должен был улетать в Голливуд. Ну вот, и так вышло, что тем вечером, на самом деле уже глухой ночью, он позвонил мне из Голливуда и сказал: «Есть! У меня есть для тебя последняя строчка!» Вот вам, пожалуйста, один из самых занятых парней в Голливуде, у которого ни минутки свободной нет, тем не менее звонит мне глухой ночью, лишь бы статья получилось классной. Мое уважение к нему тогда на миллион процентов возросло!
Вот! Вот она! Эстетика шлока! В книге Харрисона есть только один Майк Тодд. Еще рогаликов, еще копченой лососины, еще кофе — Харрисон разгулялся и напрочь позабыл о диете. Наша беседа не на шутку его захватила. Имена, имена, имена. Он шел на все ради процветания «Конфиденталя». Обычно он встречался со всеми этими людьми черт знает где, говорит Харрисон. У него была слишком скандальная репутация, чтобы кого-то могли с ним увидеть. С одним автором по имени Ли Моррисон издатель встречался в телефонной будке. Они оба забирались в одну и ту же будку и там разговаривали. Черт возьми, именно там Моррисон передавал ему рассказы. «А затем, в тот же самый вечер, мы бросали друг на друга гневные взгляды, встретившись в каком-нибудь клубе». Харрисон также вспоминает множество других людей, которым бы полагалось жутко на него злиться, однако при встрече они вдруг начинали вести себя на редкость дружелюбно. Вообще-то Харрисон явно склонен переоценивать мировые запасы доброй воли по отношению к его собственной персоне, однако непреложный факт заключается в том, что, даже когда «Конфиденталь» находился на самом своем достославном пике, люди, встречаясь с Харрисоном, первым делом готовились к худшему, а затем, поговорив с ним, уходили очарованные, рассказывая всем про его «любопытный шарм». Выходило так, что практически всем он в той или иной степени нравился. Однако Харрисону особенно запомнился Майк Тодд. Тот не просто вел себя дружелюбно, не только поставлял в журнал истории про самого себя, нет, он к тому же видел всю красоту «Конфиденталя» так, как ее вообще-то способен был видеть только сам Харрисон. Майк Тодд во всем этом участвовал, он по-настоящему понимал эстетику шлока!
— Я прекрасно уживался со всеми теми людьми, — говорит Харрисон. — Единственным, кому я категорически не нравился, был ___. Вы никогда не читали той статьи, которую мы сварганили про ___ — про то, как он ел пшеничные хлопья «уитиз»? Сказочная вышла статья. Лучшая из всех, какие когда-либо делал Брин. Была там одна девушка, и она сама рассказала мне эту историю. Она рассказала мне ее, когда мы сидели в каком-то заведении, не помню названия, возможно в «Харвинсе», тогда это было колоссальное заведение. Так или иначе, эта девушка сидит там и рассказывает, что всякий раз, как она слышит хрум-хрум-хрум этих самых «уитиз», она точно знает, что ___ возвращается в помещение. Он думает, что «уитиз» хороши для… ну, знаете, мужской силы. И всякий раз, как он выходит на кухню за пакетом «уитиз» и эта девушка слышит хрум-хрум-хрум… в общем, сказочная вышла статья. Вам непременно следовало ее прочесть. А что самое забавное, так это то, что он оказался единственным, кому я никогда не нравился. Однажды вечером я столкнулся с ним в «Копакабане», и он просто посмотрел мимо меня… а ведь это была лучшая наша статья!
Да! Эстетика шлока! «Шлок» — слово из идиша, означающее некую разновидность эрзаца, ныне является нью-йоркским издательским термином для особого сорта периодики, известной академической науке как «сублитература», в которой, к примеру, можно встретить статью про бары, куда заманивают молодых женщин из Ютики и Акрона, где их соблазняют, ловят на крючок и превращают в девушек по вызову. Называется такая статья «Греховные ловушки для секретарш», и там имеются иллюстрации, сделанные из половинок фотографий моделей, на глазах у которых лежит черная цензорская полоска. Эти модели щеголяют поясами с уймой подвязок, на половину из которых наложены всякие рисунки наподобие скалящегося дьявола в шелковом цилиндре. Иллюстрации порой возвращаются редактором в художественный отдел со сделанными цветным карандашом пометками. Например: «Пусть дьявол будет красного цвета». Харрисон наверняка станет с таким же восторгом рвать и метать по поводу шлок-статьи, с каким вспоминает материал про «уитиз». Что ж, даже в шлоке имеется своя классика. На протяжении всей середины пятидесятых годов «Конфиденталь» вызывал чуть ли не всеобщее возмущение, а доход от него на газетных прилавках превышал четыре миллиона долларов за выпуск, что побило все рекорды. И все тем временем, негодуя, дивились тому, как подобное явление вообще могло возникнуть в середине двадцатого столетия — после уроков войны, ненависти и всего такого прочего. Еще всех живо интересовало, что за грязная тварь может издавать «Конфиденталь». Так получалось потому, что никто на самом деле ничего толком не знал о Харрисоне, о так называемом «воздушном бизнесе», а также о Сезанне, Дарвине, Аристотеле шлока — о старой нью-йоркской газете «График».
