Директор наклоняется, решительно засовывает руку под платье женщины и, пошарив там, достает кучу тряпок, которые она туда положила. Он отдает их надзирателю и говорит ей, что она свободна и может уйти отсюда, если хочет. Всё улажено.
Однако нельзя сказать наверняка, хочет ли этого Инес. Она продолжает стоять, не зная, что делать, положив руки на свой плоский живот, в то время как две другие женщины дерутся и кричат, пытаясь завладеть тряпичным младенцем.
Инес смотрит на всех и даже улыбается стоящему рядом цирюльнику, которого она знает.
Гойя подходит к женщине и осторожно с ней заговаривает, но она, по-видимому, не узнает его.
— Это я, — говорит он, — Франсиско… Ты приходила ко мне, помнишь? Франсиско, художник…
Нет, Инес ничего не помнит. Она пристально смотрит Гойе в лицо, словно это лицо незнакомца. Несколько месяцев, которые она провела в этом заведении, после долгих лет тюремного заточения, окончательно лишили ее памяти. Несчастная полностью утратила связь с людьми, с окружающим миром и уже не знает, ни кто она, ни где находится. Директор снова обращается к ней, повторяя, что она свободна и может уйти прямо сейчас. Один из надзирателей протягивает женщине узелок, в котором лежат ее вещи: гребень, носовой платок, яблоко, кусок темного мыла. Но она не понимает, что говорит директор. Слово «свободна» утратило для нее смысл. Инес вновь садится на табурет и озирается вокруг.
— Дело не заладилось, — говорит директор Гойе, указывая на женщину. — Потом, сколько их там внутри? Двадцать? Двадцать пять? В одной-единственной комнате! Их поступает всё больше и больше! Сколько я ни протестовал, это ничего не дает! Был тут один в прошлом году, он дал себя упрятать сюда лишь для того, чтобы иметь возможность горланить раз десять на дню: «Смерть Наполеону!» Я всегда думал, что он притворяется сумасшедшим и явился сюда, чтобы облегчить душу, чтобы говорить то, что на самом деле думает. В конце концов оба наших Наполеона поймали этого симулянта и так сильно его избили, что пришлось отправить беднягу в больницу. По-моему, он там умер.
Инес по-прежнему не двигается. И тут Гойю осеняет. Он подходит к ней и говорит:
— Инес, я нашел вашу дочь…
— Слышишь? — спрашивает директор, которому и впрямь хочется, чтобы она ушла, лишь бы не возвращать полученные деньги. — Они нашли твою дочь! Ты можешь уйти!
— Мою дочь? — спрашивает Инес.
— Да, — говорит Гойя, — вашу дочь, я ее нашел!
— Мою девочку? Мою малютку?
— Да… Ну а теперь ступайте… Пойдемте со мной, пойдемте…
Инес смотрит на директора. Она выглядит испуганной. Маленький человечек успокаивает ее взмахом руки и голосом. Он даже кладет ей руку на плечо и провожает ее до коридора. Она не сопротивляется, хватая на ходу узелок. Инес берет Гойю за руку. Она приноравливается к его шагу.
И тут прибегает секретарь с бумагой, которую нужно непременно подписать. Гойя подписывает ее, даже не прочитав.
В коридор выглядывают другие пациенты, из той же палаты. У них растерянный вид, они жмурятся от яркого света. Некоторые орут, что тоже хотят уйти. Они думают, что им это разрешили, что двери открылись и все уходят.
Но директор повышает голос, он даже кричит, приказывая пациентам не двигаться и, поскольку они сомневаются, а также плохо слушаются, собственноручно отражает их натиск. Он зовет одного из надзирателей на подмогу и вызывает другого надзирателя, который тут же прибегает. Оба мужчины щелкают хлыстами и налегают на дверь изо всех сил. Им помогает цирюльник, который в последний момент оказывается запертым вместе с другими пациентами.
Гойя давно знал нравы и обычаи проституток Мадрида. Он был в курсе того, что по вечерам, после закрытия садов они продолжали работать в помещении, то бишь в тавернах.
Выйдя из желтого дома, художник первым делом отвез Инес в свою мастерскую, чтобы накормить ее и дать ей немного отдохнуть. В последующие дни, в то время как Долорес, соседка с первого этажа, занималась этой несчастной, которая беспрестанно спрашивала, где ее ребенок, та девочка, которую ей обещали вернуть, Гойя отправился на поиски Алисии. Он не смог отыскать ее в садах Прадо. После встречи с Лоренсо, напугавшей девушку, она, вероятно, подозревала, что ее могут вовлечь в какую-нибудь таинственную историю, о которых порой рассказывали друг другу девицы легкого поведения, одну из тех, где были замешаны всякие важные персоны, чьи имена оставались неизвестными, причем подобные истории всегда кончались очень плохо. Поэтому Алисия старалась не возвращаться туда, где Лоренсо приставал к ней с расспросами.
Гойя спрашивал о девушке, описывал ее и показывал наброски, которые он сделал по памяти. Кто-то сказал ему со смехом: «А! Дочь кардинала!» Художник решил, что он чего-то не понял.
Наконец, он отыскал Алисию в таверне, где порой бывал, в одном из популярных злачных мест Мадрида, но не в кабачке доньи Хулии, где Инес отмечала свой день рождения (донья Хулия умерла от чахотки в 1809 году), а в другом притоне, более мрачном и грубом, под названием «Эль Трабуко».
Художник заметил Алисию издали, когда только собирался переступить порог, и тотчас же ее узнал, вновь потрясенный сходством между обеими женщинами; не заходя в таверну, он быстро вернулся в свою мастерскую, около пяти часов пополудни. Он потратил некоторое время на то, чтобы разбудить Инес, которая, устав ждать, заснула, пока его не было.
Гойя сказал женщине, что сейчас отвезет ее к дочери, которую он видел и которая ее ждет. Он позвал кучера и велел подать свой экипаж, а также попросил Ансельмо поехать с ними, и они отправились в таверну втроем. Инес без конца твердила, что скоро увидит своего ребенка, свою малютку. Гойя держал ее за руку и говорил: «Да, да…»
Подъезжая к злачному кварталу, расположенному в нескольких сотнях метров от Плаца Майор, коляска замедлила ход и остановилась. Поперек узкой улицы стояли семь-восемь французских солдат со штыками наперевес и энергично разгоняли любопытных зевак.
— Что происходит? — спросил Гойя, выглянув в окно.
Если кто-то и ответил, то он этого не расслышал. Экипаж не мог двинуться дальше. Художник попросил Ансельмо узнать, в чем дело, подождал минуту-другую и, потеряв терпение, тоже вышел из коляски. Вокруг царила необычная суматоха: бегали озабоченные женщины, открывались и закрывались двери, лошади вставали на дыбы, солдаты кричали, пытаясь навести порядок. Гойя же, как обычно, ничего не слышал.
Его помощник вернулся и объяснил жестами, что испанские полицейские и французские солдаты прочесывали квартал, допрашивали людей, проверяли документы, но никто не знал, чем это вызвано. Так или иначе, проезд был закрыт. Все улицы перегорожены вооруженными людьми. В довершение всего моросил дождь.
— Я должен сходить в «Трабуко», — сказал Гойя Ансельмо. — Без экипажа будет легче пройти. Пойдем, я знаю дорогу.
Вернувшись к коляске, он приказал кучеру оставаться здесь, открыл дверь и попросил Инес подождать его, сидя тихо и никуда не отлучаясь.
— Я иду за вашей дочерью, — сказал он. — Вашей дочерью. Она тут, рядом. Я иду за ней. Главное, не выходите из экипажа, я скоро вернусь.
Женщина посмотрела на него и ничего не ответила. Неизвестно, поняла она или нет. Гойя велел кучеру присматривать за ней и не выпускать ее.
Затем он ушел, сделав знак помощнику следовать за ним. Художник зашел в знакомый дом, где жил один из его поставщиков. В подвалах этого дома находился подземный ход, который вел в другие подвалы, расположенные немного дальше. Гойя надеялся, что если он поднимется и выйдет через другое здание, то ему удастся миновать кордоны солдат.
Его расчеты были верны. Десять минут спустя он оказался по другую сторону заграждения и жестом попросил Ансельмо поторопиться.
Тем временем один из завсегдатаев «Трабуко», тучный бакалейщик лет пятидесяти, входил в таверну, чтобы встретиться там с одной проституткой, постоянно посещавшей этот притон, некоей Росарио, услугами которой он не пользовался больше года, так как она родила ребенка, Когда лавочник зашел в таверну, проститутка держала в руках этого младенца, шести-семимесячного мальчика.
Как и у всех проституток, у Росарио была дуэнья, которая всегда была рядом, не считая тех случаев, когда клиент разлучал женщин на полчаса или, реже, на целую ночь. Эта дуэнья, слышавшая доносящийся с улицы шум, свистки и топот подбитых железом башмаков, была настороже. Она первой увидела входящего бакалейщика и поняла, что тот пришел к Росарио. Мужчина начал высматривать ее еще с порога. Дуэнья живо выхватила младенца из рук своей компаньонки, чтобы ребенок не произвел на клиента неблагоприятного впечатления, способного отвратить его от кормящей матери, а то и отбить у него охоту с ней встречаться, и сунула младенца, завернутого в пеленки, в руки оказавшейся рядом проститутки.
