близкие к нам времена - например, год тысяча восемьсот тринадцатый, где Бородинское сражение закончилось весьма неожиданным для всех итогом, и год тысяча восемьсот пятьдесят пятый, когда Артан-ский князь прогнал из Крыма господ интервентов-коалиционеров, как соседских мальчишек из яблоневого сада. Англичанам при этом розог досталось поболее, а французам поменее, но, как говорят мои соседи по палате, Наполеон Третий слетел со своего самодельного трона аки птица голубь при виде злого кота.
Тут, в палате, куда меня поместили после извлечения из ванны с живой водой, народу в обер-офицерских чинах ровно дюжина, и, что характерно, половина - мои современники, а все остальные происходят из разных времен и миров. И вроде, казалось бы, ничего между нами общего, а прошло полдня, и мне уже кажется, что мы изначально сражались с супостатами под одними знаменами. Вот, один из моих сопалатников, поручик Ставицкий, с разрешения императора Александра Второго перешел в армию Артанского князя, когда тот, навесив тумаков англо-франко-турецкой коалиции, освободил Севастополь от осады. Поручик, в свое время насмерть стоявший на укреплениях Малахова кургана против французов, рекомендует местного владетеля только в самых превосходных выражениях.
Опытный полководец и искусный политик, господин Серегин воодушевляет русское воинство, благословляя его святым мечом архистратига Михаила, а потом ведет его в бой, сокрушая вражеские армии, но как только победа уже достигнута, он начинает вести дипломатические переговоры, улаживая противоречия и добиваясь взаимовыгодного результата. И все, кто имеет с ним дело, знают, что нарушить слово, данное Артанскому князю, сродни самоубийству, ибо он делает только одно предупреждение перед началом переговоров, и в случае неисполнения договоренности более с таким оппонентом не разговаривает, а уничтожает до смерти. Впрочем, безумцев, рискнувших нарушить договоренности с господином Серегиным, пока не находилось. Уж больно тот решителен и убедителен, как это и положено монарху в первом поколении.
Даже Наполеон Бонапарт, вдребезги разгромленный и плененный артанскими войсками на Бородинском поле, принял условие раздела мира по довоенным границам: Европа - императору французов, России - все остальное. Об этом мне рассказал штабс-капитан Звягин, стоявший на Бородинском поле в рядах второй армии Багратиона. Там он был ранен, первый раз попал в госпиталь Тридесятого царства, после окончания войны вместе со многими другими перевелся в Артанскую армию, под начало все того же генерала от инфантерии князя Багратиона. После усиленной тренировочной подготовки к условиям современной войны и перевооружения на японские винтовки Арисака и датские пулеметы Мадсена ротный командир штабс-капитан Звягин принимал участие в освобождении Константинополя в тысяча шестьсот шестом году. Там он в уличных боях был еще раз ранен, снова после госпиталя вернулся в строй, и как раз успел на нашу войну, где был контужен разрывом австрийского снаряда в битве под Красником.
И у каждого тут своя такая история, причем никто ни о чем не жалеет, ибо, поступив на службу в Артанское войско, каждый офицер из прошлых времен продолжает защищать Россию, от года к году и от века к веку не меняющую своей сути. Как говорят мои новые знакомые, с каждым новым миром интенсивность сражений только нарастает, а боевого опыта в начале войны у местных русских армий все меньше.
После этих рассказов я тоже задумался о своей будущности: не стоит ли и мне положить свою шашку перед господином Серегиным, чтобы потом взять ее обратно наполненную священным воинским благословением. Папа и Мама, конечно будут в шоке, но разве я не должен служить человеку, который спас мою жизнь и в тяжелый момент вместе со своим войском встал сражаться за Россию? Чем больше я тут нахожусь, тем сильнее мое желание поступить на службу, пройти через горнило новых войн, чтобы в самом конце увидеть в чем-то прекрасные, в чем-то отвратительные миры будущего.
Пока я лежал в ванне с живой водой, заживлявшей мою рану, смертельную для медицины нашего мира, мне снились сны, которые я не могу забыть до сих пор. Уже потом мне объяснили, что тут, в Тридесятом царстве, сны - это не только сны (что верно не только для волшебников, но, как выяснилось, и для поэтов, ибо мы тоже носим в себе дар, только немного иной, чем возможность прямого мысленного воздействия на окружающую действительность). Так мне сказал штабс-ротмистр Вербицкий, командир уланского эскадрона в артанской кавалерии. Он из всех моих сопалатников служит у господина Серегина уже почти два года, то есть дольше всех, так что может считаться тут старожилом. «Поэт, - сказал он мне, - в России больше, чем поэт».
Мне снилось почерневшее от горя небо над Россией, в котором вороньем кружат железные птицы с германскими крестами на крыльях. Мне снилось, как пылали под ними наши города, и, будто в ужасном тринадцатом веке, чужеземные солдаты швыряли в огонь русских детей. Мне снилось прокаленное солнцем поле битвы, где мощь технизированных тевтонских варваров столкнулась с мужеством и отчаянием русских солдат. Мне снилось, как вели по врагу огонь расчеты странных длинноствольных пушек, обмундированные в почти не изменившуюся русскую форму цвета хаки. Они стреляли до последнего снаряда, до последнего вздоха - даже тогда, когда враг надвинулся уже почти вплотную. Мне снилось, как, подбитые русскими пушками, горели на том поле железные гробы с белыми крестами, а уцелевшие враги в узнаваемой серой германской форме на карачках отползали прочь, на запад - туда, откуда они и пришли на нашу землю. Потом мне снился разбитый вдребезги Берлин в нагромождениях серых и рыжих развалин, затянутое маревом порохового дыма и пыли небо и трепещущее над городом знамя Победы - почему-то ярко-алое, как у артанского воинства.
Потом мне снилась страна, победившая в той ужасной, самой тяжелой войне, но проигравшая длительный, почти в полвека, мир, потому что ее вожди-временщики слишком доверились бывшим союзникам. Мне снились развалины заводов и городов, уничтоженных, потому что власть в государстве захватила банда беспринципных шейлоков. Мне снился безумный царь временщиков Борис, отплясывающий перед толпой, будто скоморох, и в пьяном забытьи блюющий по кустам, в то время как его приближенные, люди трезвые и очень подлые, делили умирающую страну на части. Мне снились последние дни двадцатого века, когда казалось, что еще немного -и Россия распадется на множество карликовых княжеств, власть над которыми сразу же захватят иностранные интересанты. В этом месте сна я захотел проснуться, но у меня ничего не вышло. Мне снилось, как террористы, рядом с которыми эсеровские бомбисты просто дети, взрывают в Москве дома, как торжествует зло, а люди в дорогих костюмах подсчитывают прибыль, которую они
