Мемориал и мальчики
(рассказ)
Говорят, не осталось совсем идеалов. И времена такие, и нравы, и страна такая.
Все эти разговоры — от недостатка опыта и переизбытка социального цинизма, подобная симптоматика сейчас наблюдается практически у всех — независимо от возраста и статуса.
А я вот обнаружил кое-что совсем противоположное — именно у нас, и не далее, чем год назад.
Времена, кстати, не изменились — тут я согласен с противной мамашей из фильма «Москва слезам не верит». Поменялись люди, и я совершенно четко помню, когда это произошло. Конец 1992-го и начало 1993-го, ничуть не раньше и никак не позже.
Я заехал тогда поздравить с Рождеством Игоря — когда-то он был моим тренером, а потом стал собеседником, хотя больше всего нам нравилось вместе молчать, выпивая. Иногда сами собой возникали общие темы — политика и гастрономия, медленно, как листья в сентябрьские будни, падали наши реплики. За столом, подобно слайдам, мелькали виртуальные третьи. Кто на сборах в олимпийской, кого сломали «на России» в полуфинале, кто отслужил, кто, получив погоны, только распределился, кто сидит, кто сам тренирует, кто ушел в буддисты, а кто — в монахи (тут пропорция всегда почему-то выходила равной).
Игорь имел и фамилию, и отчество — «Николаич», но все знали его по имени, а еще больше — как Игорька. В прежней жизни он был майором ДШБ (десантно-штурмовая бригада) и мастером спорта. Был везде, где тайно воевала страна, и Афган считал лишь эпизодом, а Вьетнама не застал по возрасту.
Тогда, на Рождество 93-го, я обнаружил квартиру Игоря и самого Игоря в ремонте. Бригада была отпущена по случаю праздника (но не праздников), однако ее присутствие ощущалось — спецовки в прихожей, под ними — битые кроссовки в шпаклевке, торчащие из стен хвосты проводки, густые ремонтные запахи и — сварливое недоумение Игоря:
— Я им говорю: мебель мне нужна «под Людовика»… Видел у одного — ничего, хорошо. А они мне: какого Людовика, их штук восемнадцать было, пока на гильотине не казнили. Историки, бля. Сказал им, сами должны знать, а я уж тут решу, тот Людовик или не тот и кому из вас гильотину делать… Нет, говорят — давай денег, поедем в Москву за журналами, пальцем ткнешь. Ну а так нормальные ребята, молодые, и тебя, сказали, знают.
Феномен ремонтной бригады обескураживал. Тогда жилища ремонтировали сами отцы семейств — квартиросъемщики, годами готовясь и пошагово доставая обои — побелку — краску — клей.
«У нас бардак, но не обращайте внимания, можно в обуви, мы тут с ремонтом затеялись, никак не начнем».
«Да вот, не пугайтесь, ремонт у нас, планировали в месячишку обернуться, а целый уже год, всё никак не разгребемся».
«А, проходите и не смущайтсь, у нас ремонт только недавно закончился».
«Людовик», неизвестный порядковым номером, решительно убедил меня, что Игорек взял — и сделался богатым.
— Машину хочу брать. «Мерседес» предлагают, не новый, но Германия, ребята из группы войск гоняют. Отказался — что я, браток или барыга? Возьму «Волгу», тридцать первую, и комфортно, и люди уважать будут, — объяснял Игорь на кухне, пока ремонтом не тронутой, сидя в кресле в футболке и трико и разливая по стопкам «Распутин».
— А то тебя не уважают…
— Это да. Но тут, Лёшка, другое — положение уже требует. Пора приходить в соответствие.
Богатство конца 92-го и начала 93-го было другим — не столько легким и внезапным, сколько лишенным функционала. Чистая идея. Поэтому потолочная лепнина, мебель «под Людовика» и японская вертушка (на колонках — россыпь неряшливых конвертов — винил, «Мелодия», но сверху фирменный Burn, 1974, Deep Purple) в хрущевской двушке — это был разумный вариант. И неправ будет тот, кто здесь разглядит жлобские черты в золотой душе Игорька.
Летом того же года на дачу общего знакомого он приехал на новой тридцать первой «Волге» с женой Мариной. Игорек явно завершил ремонт, и не только в квартире. Белый костюм, не химическим поролоновым блеском, но ровным светом подлинности отливавший на солнце, тонко поблескивающие, самые светлые из темных очки; он постройнел и стал много моложе, хотя всегда казался человеком без возраста, застывшим в своих ранних сороковых.
Игорь и раньше менял внешность в странной зависимости от трудов тренера-универсала. Готовя «на область» борцов-вольников («Ну и что. Конечно, пердят. Бывает, и обсираются», — успокаивал он наших тяжеловесов), распускал живот, рукой в кармане энергично теребил промежность, выставлял голову седым ежом вперед. Когда немного разрешили, точней, перестали запрещать карате и он набрал группу, в морщинках его лица появилось что-то шаолиньское — чужое и древнее.
Но сейчас было ясно: Игорек не поменял вид единоборств, а ушел с ковра победителем. Может, не навсегда. Но надолго. Утвердительно ответил на давний вопрос — есть ли хорошая жизнь после.
Не узнать было и Марину: верней, раньше никому и не приходило в голову ее узнавать. Она стала яркой блондинкой и человеком, как бы от Игорька отдельным, хотя держались они дружными детьми, за руки.
Мы встречались и после, много, но запомнил их я именно такими, молодыми и летними — по аккуратной дорожке садоводства идут, улыбаясь, как живые продолжения света.
Игорь не был ни в бизнесе, ни, я уверен, в криминале (назову это движение так). То есть, конечно, крёстноотческая традиция светлой своей стороной, без крови, преобладала в его развернувшейся деятельности. Крови он в свое время насмотрелся и, понятно, нанюхался, ею отнюдь не смущался — скорее, брезговал. Как-то в разговоре — редчайший момент откровенности — он определил себя не отцом, а братом. «Сводным братом». Он умел и любил соединять людей в ясном только им, общем деле, причем до появления Игоря они могли не подозревать, что дело это — их общее. Он лихо и мгновенно проводил изящную кривую между федеральным министром, владельцем одного из «чечен-банков» и местным красным директором так, что они не просто расходились довольные выгодой и друг другом, но продолжали многолетне вести дела и, нежно скалясь, обниматься при встречах — часто отменяя ради таких встреч все заботы текущей жизни.
Со временем мне стало казаться, будто еще в юности Игорек вступил в тайный и могущественный орден, достиг там степеней высоких и неизвестных, а теперь преумножает силу и славу организации, используя энергию ее членов в мирных целях, эксплуатируя лучшие их, независимо от занимаемого положения, черты. Поскольку худшие в его присутствии проявлять было нельзя, да и невозможно.
В итоге и официально он стал вице-губернатором одной из центральных областей, по соцсфере и молодежной политике (еще — спорт и туризм в придачу). Там и погиб, на «мерседесе» и трассе. Раннее утро, «КамАЗ», неживой русский асфальт — виктор-цоевская, распространенная ныне смерть…
Ребята попытались воссоздать неточную, разумеется, и не столь эффектную практику его ордена. Называлось это — «друзья Игоря». Помимо легкого толкания локтями для выяснений, кто действительно друг, а кто возник после, но пусть уж его, люди проводят крупный турнир — дзюдо, юноши, призовой фонд — «ниссан-альмера», из Японии.
«Мемориал Игоря». Помним; уже не скорбим — отошло и отболело, заполнилось легким светом печали. Марина серьезно поднялась, помогать ей не надо, сама всем помогает, две дочки Игоря учатся, старшая хорошо замужем.
На мемориал съезжаются многие и отовсюду. Старые спортсмены во главе с пермским авторитетом — невысоким, крепким, с неизбывной страстью к уменьшительным по ходу произнесения тостов — «Игоречек», «женататарочка», «Мариночка», «дзюдоистики». Кремлевский генерал и подполковники. Чемпионы мира по русскому армейскому рукопашному и тайскому кикбоксингу — как правило, кавказцы. Депутаты Госдумы олимпийской квоты. Наши директора хоккейных клубов, бассейнов и футзалов, главы районов, где охотничьи угодья, руководители клиник и пароходств, жены, мамы, выросшие дети. Ингуш, истопивший гостям русскую баню и разделавший барана. Советники губернаторов и советские терминаторы. Поэт, начинавший как коммерсант, и коммерсы, склонные к поэзии жеста, сиречь спонсоры.
Почти не бывает ярко выраженных чиновников и местных олигархов.
Торжества после турнира проходят в ресторане «Воздушный», два этажа рядом с аэропортом (для тех гостей, кому лететь; конечно, через VIP-зал). Долгий вид на Волгу, центр и родной район Игоря. Ресторан на время выборов (которые, с небольшими промежутками, идут у нас беспрерывно) становится центром политической жизни, поскольку участникам выборной борьбы место представляется нешумным и удаленным от страстей, и выходит, что заблуждаются они на сей счет глубоко и массово.
Бывает, что, изображая изо всех сил незаметность, крадутся в зал начинающий кандидат в депутаты с видным политтехнологом и вдруг попадают стол в стол с активистами правящей партии, которые, звеня посудой с пивом и коньяком, упражняясь в колхозном византийстве, громко шепчут, как бы развести на полупроходное место в партсписке очередного возжаждавшего бюджетной близости буратину из строителей или продуктовых ритейлеров. Через полчаса во главе свиты прибывает жена московского банкира — он прикупил ей здесь небольшую, размером как раз с один мандат, партию. А когда наши игроки, скомкав разговор, семенят на выход, их успокаивает седобровый, со следами былой выправки гардеробщик:
