Едва генерал поставил подпись под договором, как тут же извинился и, сославшись на нездоровье, поспешил удалиться; четверо слуг отнесли его на второй этаж, где находилась спальня. Вскоре исчезли и родственники, и в гостиной остались графиня, Люси, маркиз, коллега Барне и ваш покорный слуга.
В течение всего вечера госпожа де Кремансе не произнесла ни слова; но я подметил ее помутившийся, словно безумный, взгляд; и когда она должна была приложить свою руку к договору, то была настолько взволнованна, что даже не видела места для подписи, и два раза перо выскальзывало из ее рук, прежде чем она смогла им воспользоваться.
Мы расположились таким образом: я сидел за столом, раскладывая экземпляры договора; маркиз стоял рядом с Люси у окна — он словно извинялся за то, что скоро станет ее мужем, а несчастная девушка едва сдерживала слезы; напротив них господин Барне объяснял госпоже де Кремансе, какие блага, бесспорно, сулит договор ее дочери, но графиня не слушала, уставившись горящими глазами на дочь и будущего зятя.
Пока я пытался осмыслить значение зловещего выражения ее лица, она, внезапно покинув господина Барне, устремилась к маркизу, вырвала его руку из руки дочери и прокричала:
— Вы лжете, сударь, лжете! Вы не любите эту девушку, вы не можете ее любить! Иначе вы просто подлец!
— Я люблю ее! — рьяно возразил маркиз.
— Ах так! Ну, раз любишь, то ты не женишься на ней!
— Клянусь, она будет моей женой!
— Нет, не будет! — заорала во весь голос графиня, от ожесточения совершенно потеряв рассудок. — Не будет! Дочь моя, — обратилась она к Люси, — всмотритесь как следует в этого мужчину — он был моим любовником! Он был любовником вашей матери! И вы желаете, чтобы он стал вам мужем?
Все произошло молниеносно; господин Барне и я совершенно оторопели; вдруг мы увидели, как несчастная девушка упала перед матерью на колени и взмолилась:
— Матушка, не надо! Кто-нибудь услышит и поверит! Папенька узнает!
— Ну и пусть! Пусть знает, — еще пуще завопила госпожа де Кремансе, — пусть явится и убьет меня! Если уж этот негодяй настолько нечистоплотен, что согласился на такую мерзость, то что ж! Генерал не позволит свершиться гнусному инцесту!{148}
Горячая креольская кровь словно ударила в голову женщины, казалось, пьяной от ревности и гнева. Она опять повернулась к маркизу и бешено прошипела:
— Так ты ее любишь, да? Ничтожество неблагодарное! Любишь? Но ведь она-то тебя не любит, это уж точно! Она любит другого, которому отдастся при первой возможности, как я отдалась тебе! Она наставит тебе рога, как и я — собственному мужу! Она любит господина де Сейрака. Так что берегись, берегись его!
Еще долго она продолжала осыпать маркиза яростными упреками; напрасно он пытался ее успокоить, в то время как Люси, рухнув на пол, сотрясалась от ужасных рыданий и глухих стонов.
Мы, то есть господин Барне и я, от неловкости забились в самый угол гостиной, как бы стараясь поменьше видеть и слышать. Мы уже решили было потихоньку ускользнуть, чтобы не заставлять впоследствии столь могущественных людей краснеть при встрече, когда госпожа Кремансе, могу утверждать это с полной ответственностью, окончательно обезумела; она схватила маркиза за руку, потянула его изо всех сил к выходу и закричала:
— Пойдем, пойдем! Пусть мой муж рассудит, как мы смотримся вместе, и я расскажу ему все!
В ту же секунду дверь распахнулась и появился генерал. Не знаю, знавал ли его кто-нибудь из вас; его жесткий и холодный взгляд, которым он как бы упирался в собеседника, совершенно невозможно было выдержать, не опустив глаза. Закутанный в длинный домашний халат красного цвета, с длинными, совершенно седыми волосами и длиннющими белесыми усами, он возник перед нами, словно привидение, словно костлявый призрак смерти, который вызывается с помощью магических заклинаний. Он остановился на пороге и глухим голосом, которого я никогда не забуду, произнес:
— Что здесь происходит?
Он стоял, выставив вперед обнаженную шпагу, которая лучше всяких слов говорила, что он все прекрасно понимает. Люси вскочила на ноги и подбежала к нему с криком:
— Сжалься, папочка, сжалься!
Генерал склонился к ней и с непередаваемым, мучительным и жестоким выражением в голосе ответил бедняжке Люси:
— Сжалиться над вами, Люси, ведь так? Пожалеть дочурку, потому что кто-то другой завоевал ее сердце, и она боится, что отец разгневался на нее! Но ведь любовь ваша невинна и чиста, а потому я прощаю вас; если я узнал бы, что любовь ваша греховна, если она породила бы хоть малейшее подозрение, бросила бы хоть самую легкую тень на женщину, которая носит мое имя, то я убил бы ее немедленно, как убью сейчас!
С этими словами генерал прошел несколько шагов в сторону графини; но Люси бросилась ему на шею, умоляя:
— Папа! Папа! Сжалься, во имя всего святого!
Генерал обнял ее и ответил нежно и скорбно:
— Да, дочка, я убил бы вас обеих, если бы вы обесчестили семейство де Кремансе; но я не хочу опозорить это имя…
— Я выйду за маркиза замуж. — И Люси упала перед отцом на колени.
— Хорошо, дочь моя, — вздохнул генерал, выпустив из ослабевших рук шпагу; затем он обернулся к нам и холодно произнес: — До завтра, господа. Не забудьте явиться на праздничную церемонию.
Мы уже были в двух шагах от дверей гостиной, когда генерал почувствовал столь сильную боль в сердце, что его уложили прямо на поспешно принесенный матрас, чтобы не потревожить при подъеме наверх.
— И что же, свадьба состоялась? — спросил Луицци.
— Да, на следующий же день, — продолжал нотариус. — Два дня спустя господин де Кремансе скончался, после чего его жена уехала из Тулузы, а юный Сейрак поступил в семинарию, готовясь стать священником.
VI
Продолжение
Луицци прослушал всю эту жалостную историю с нетерпеливым интересом. Дилижанс остановился перед длинным и крутым подъемом: все пассажиры вышли, и Арман зашагал рядом с бывшим нотариусом, отдавшись на волю потока тяжких дум, внушенных ему последним рассказом; в то же время Гангерне резвой прытью поскакал вперед, надеясь успеть опрокинуть пару-тройку рюмочек рома в кабаке, вывеску которого он углядел на самом верху подъема; обгоняя Армана, он бросил на ходу:
— Похоже, рассказ нотариуса задел вас за живое, господин барон?
— В самом деле, — подхватил господин Фейналь, — что-то вы призадумались, сударь…
— Да, ваша история приоткрыла мне завесу над одним сумасбродным поступком, подоплеку которого я никак не мог себе уяснить…
— Вот это я как раз могу вам разжевать от и до, — произнесла несловоохотливая дама в вуали.
— Вы?
— Да, я. Узнаете, господин барон?
Женщина подняла вуаль, но Луицци, ясно понимая, что уже видел это лицо, не мог припомнить, где и когда. Тогда женщина тихонько добавила:
— Я та самая служанка, что проводила вас однажды ночью к маркизе дю Валь…
— Мариетта! — воскликнул Луицци.
— Да-да, — ответила она, — Мариетта — мое настоящее имя; под этим именем я служила маркизе, и точно так же меня называли, когда я помогла аббату де Сейраку смыться целым и невредимым из моей каморки.
— Как?! Вы? — Луицци даже поперхнулся от удивления.
— Да-да, та самая Мариетта, что, потеряв голову от любви к священнику, не нашла ничего лучшего, чем очаровать его и завлечь в свою комнатушку, вместо того чтобы нагнать на него страха божьего за совершение даже малейшего греха; та самая, что выбила из него всякие остатки совести и приучила потихоньку к разному распутству, вплоть до того дня, когда, став еще более развращенным, чем я, он с помощью золота и гнусных угроз вынудил меня участвовать в своих грязных делишках.
— Это в каких же? — удивился барон.
— Слушайте.
И Мариетта со вздохом начала свой рассказ:
— Прошло семь лет{149}, как мадемуазель де Кремансе вышла замуж; минуло семь лет, как господин де Сейрак стал аббатом, и все эти годы он любил ее, но из-за безнадежности его любовь стала почти невинной.
Хотя аббат де Сейрак стал любовником проститутки, а ведь я была самой настоящей проституткой, хотя он подавил в себе всякие достойные чувства, предаваясь все более разнузданным оргиям, в которых даже я уже отказывалась принимать участие, он по-прежнему обожал маркизу дю Валь, но теперь то была страшная любовь, одновременно и грязная, и преступная.
Увы! Я никак не могла предвидеть заранее, до чего этот человек с его безрассудным пылом и поистине ослиным упрямством способен дойти, свернув однажды на порочный путь, на который сама же его подтолкнула. И я первая испытала на себе последствия этого поворота: что ни день он доводил меня до полусмерти приступами неистовой ревности, хотя и не любил меня ни капельки.
