class="p1">Торопливо прощаемся. Торопливо целуемся (я целую Зосю в холодную, свежую щеку), и Зося выпархивает из вагона. Легко, вернее, с облегчением выпархивает
Я стою у окна. На перроне Зося машет пушистой варежкой.
Поезд трогается. И, сливаясь с сумеречным, сиреневатым светом, словно бы растворившись в нем, исчезает маленькая фигурка.
Ощущение утраты охватывает меня, подступает к горлу солоноватой горечью.
— Яся! Они приедут?
Яся отвечает не сразу. Задергивает занавески, включает настольную лампу. Делает вид, что вся поглощена этим.
— Яся! Они приедут?
— Думаю, да! — наконец отвечает Яся. — Думаю, да. Приедут. Але… Я не знаю, Марыся, разрешит ли что-нибудь их приезд — все так сложно, теперь ты видишь…
На столе пакунек, который принесла Зося. На нем — незаклеенный конверт — ее письмо к матери. Яся задумчиво вынимает из этого конверта маленький, лишь с одной стороны исписанный листок.
«Здравствуйте, пани Катерина!» — так начинается Зосино письмо.
ЭПИЛОГ
…Трудными были для Катерины Романовны первые дни приезда Кристины и Зоси. Но неизмеримо труднее оказались последние.
Приближался день их отъезда. И никто, никто даже и не заговаривал о том, что Зося останется. Что могла бы остаться!
И Катя не заговаривала. Только не могла она представить себе, как все это произойдет…
Отойдет поезд? Увезет Зосю? (Татьянку — не Зосю!) А она останется на перроне? И вернется к себе домой? И, как прежде, будет жить без Татьянки? Без теплого, сонного дыхания ее по ночам!
Вот этого она теперь не могла представить себе — жизнь свою без Татьянки. И посреди разговоров, посреди дела вдруг застывала от этой мысли…
Как и перед инфарктом, Катя часто ощущала теперь сердце в груди сжимающимся, застывающим.
И лихорадочно начинала пить свои капли, глотать таблетки, сосать валидол, думая: «Только б не при Татьянке! Только бы не случилось чего при Татьянке…»
А внешне Катерина Романовна держалась. Ходила с Кристиной и Зосей в школу, где учился Зосин отец. А потом учился и Анатолий.
Присутствовала на пионерском сборе, посвященном встрече с Кристиной и Зосей. Ходила с ними в музей, где на стенде «Они погибли за Родину» висела фотография Зосиного отца.
Ездила с ними в ту деревню, где жили когда-то ее родители и где родилась сама.
Она по-прежнему привечала и угощала людей. Заботилась о Кристине и Зосе. Норовила повкуснее их накормить. И одарить.
Что бы ни похвалила Кристина, какая бы вещь ни приглянулась ей в доме, Катя тотчас норовила подарить Кристине такую же.
На чем бы ни останавливался в витринах взгляд Кристины, Катя тотчас шептала Анатолию:
— Спроси, сыночек, что ей понравилось? Иди купи…
(Давно растрачены были Катины сбережения. В ход пошли сбережения Катиных подруг, охотно предоставленные ими взаймы.)
Она держалась как прежде, Катерина Романовна, только все темнело ее лицо да западали глубже глаза.
Анатолий с тревогой поглядывал на нее.
И Татьянка. Татьянка тоже.
Она льнула к матери, как не льнула в первые дни.
По ночам просыпалась, прислушивалась. И, угадав, что Катя не спит, перекатывалась поближе к ее дивану, тыкалась в Катю теплым со сна лицом, шептала встревоженно в самое ухо:
— Для чего не спит мама? Може, сердце боли? Може, дать яки леки?
Она подарила Кате свою фотографию с надписью: «Моей очень хорошей маме…» И для себя отобрала Катины фотографии. И все сокрушалась, отбирая, что фотографии не похожи.
— Мама ма таке ясне очи, — говорила Татьянка. — Таки щеры, отварты взрок… (открытый, искренний взгляд).
Для чего-то она выпросила у Кати ее почетные грамоты разных лет.
И переписала себе в блокнот ту надпись, что сделал на книге, подаренной ее матери, автор книги полковник Лучников. Николай Иванович Лучников — он когда-то направил к Кате Марину. Катя говорила о нем с глубоким, трепетным уважением.
«Пусть эта книга напоминает Вам о совместной борьбе на территории родной Белоруссии, где в годы Великой Отечественной войны мне довелось быть начальником разведки в партизанской бригаде, а Вы, Катя, будучи отчаянно смелой и не страшась смерти, выполняли сложные и опасные задания».
Татьянка попросила Анатолия переснять для нее висевшую в музее единственную сохранившуюся фотографию их отца: в пилотке, в военной гимнастерке. И снять на цветную пленку Вечный огонь, горевший на городской площади перед памятником Солдатской Славы. Маленький, негасимо трепещущий на ветру огонек.
— Писать теперь будешь? — спрашивал Анатолий Татьянку.
— Може, буду! — отвечала Татьянка. — Только что письма! Письма — это бумага. Я сама к вам приеду. Скоро!
— На свадьбу мою приедешь?
— На твою? Приеду! И свою, надумаю замуж, так буду справлять у вас! — обещала Татьянка.
Она льнула к матери. Не хотела выходить из дому без нее. Дома все вертелась подле нее на кухоньке. Все норовила пристроиться как-нибудь рядом с ней, поближе.
«Кровь не вода! — наблюдая за Зосей, с горечью думала Кристина. — Кровь свой голос поднимет. Они — кровные! А я… Кто я Зосе? Лишь опекунша».
Ее все настораживало теперь. И ранило.
Она с горечью думала о том, что хоть Зося по-прежнему будет с ней, только их отношения уже не будут такими, как были до приезда сюда, в этот дом. Как бы Зося ни любила ее, Кристину, все равно между ними будет стоять теперь этот дом… И эта женщина…
Она давно уже думала об этом, Кристина. Давно замечала душевный поворот в своей Зосе, когда никто еще этого не замечал.
Видела, как охотно впитывает Зося атмосферу семьи Климушиных. Как пришелся по душе Зосе людный их, всечасно открытый для людей дом.
Замечала, как тянется Зося к брату. Теплеет к матери. И думала, думала с тревогой, что нелегко будет ее Зосе оторваться от всего этого.
Она ведь и раньше знала, Кристина, не так все просто, как доказывали ей многие, уговаривая не препятствовать Зосиным контактам с русской семьей, свиданию с матерью.
Нельзя, нельзя было ей сдаваться на уговоры, — теперь Кристина винила в этом себя. Не надо было сдаваться, не надо было ехать сюда. Ведь и Зося не хотела этой поездки. И не поехала бы, когда б не она, Кристина. Она, она, и никто другой, настояла на этом.
Но мыслей своих Кристина ничем не проявляла. По виду оставалась такой же, как в первые дни приезда: приветливой, ко всем расположенной.
Только Катерина Романовна безошибочно чувствовала: чем ближе становится день отъезда, тем спокойнее становится Кристина.
Ребята из группы, в которой учился Анатолий, подарили ему магнитофон. «Сестренку свою записывай. Уж очень она у тебя хорошо поет!»
Катя ухватилась за это:
— Правда, Толик, записывай.
