На проходящий поезд они едва успевали, и у них с Русланом оставались считаные минуты, чтобы расставить точки над i.
– Что случилось, пока ты меня ждал? – замерев на последнем перед привокзальной площадью светофоре, спросила Сима. Последний светофор – это последняя возможность услышать тихий голос с рвущим душу акцентом и, если повезет, докопаться до истины.
– Я понял, что я здесь чужой.
Смысл сказанного дошел до Симы не сразу, собственно, поэтому она смогла спокойно переключить скорость, найти место на площади и припарковаться.
– Я ничего не понимаю, скажи, что случилось? – взмолилась Симка, заглушив двигатель.
– Пока я тебя ждал, мне объяснили… – Руслан безуспешно поискал подходящее слово. – Короче, мы не сможем быть вместе.
– Кто? Кто тебе это объяснил? Не Квасов, случайно?
– Сима! – Руслан с горячностью развернул к себе Симку за плечи, и она узнала прежнего, влюбленного в нее мальчика, с которым они тайком от Юлия ночь за ночью согревали друг друга в стылой дешевой гостинице. – Так считают все. Нам нигде не дадут жить! Мне – здесь, тебе – у меня на родине. Везде, где есть твои или мои земляки, везде мы будем белыми воронами.
Сима смотрела прямо в рот Руслану. Что она хотела услышать? Какую сакраментальную истину? Все это и многое другое ей говорили Наина и Алена, и куча разных чужих людей – многоголосый хор так и стоял в ушах. Кажется, не высказался только глухонемой старик дворник в единственном супермаркете их северного городка.
Темные губы шевелились, но Симка уже не слушала – повторы ей были не интересны.
– Раньше ты так не считал, – с горечью заметила Сима. Земля уходила из-под ног, пропасть неотвратимо увеличивалась в размерах. Пропасть между двумя мирами. Или планетами.
– Это не я так считаю, это они…
– И что теперь?
Руслан выпустил Симу, обмяк.
– Не знаю, – признался он, – дядя и брат не в курсе, что я здесь. На этот раз получилось их обмануть, а как дальше будет, не знаю. – Более беспомощные слова трудно было представить.
– Как – не знаю? Ты же мужчина? – отчаянно запротестовала Серафима.
– Я плохой мужчина. Я не могу защитить тебя и Мадину от дурных людей.
– Каких дурных людей? Где они? Какое нам до них дело? Оставайся с нами, и будем жить как все.
– И через день оказываться в ментовке?
– Ничего, потерпишь, – обозлилась Сима, но тут же поспешила успокоить любовника. – Русик, им когда-то надоест тебя задерживать. Найдешь работу, обживешься здесь, станешь своим.
– Никогда я не стану здесь своим! – взорвался Русик.
– Это значит, мы не станем тебе своими! – заорала Симка.
– Молчи, женщина! Ты все вывернула наизнанку! – запальчиво возразил Руслан.
– Давай уедем куда-нибудь, за границу, – не слушая Руслана, кричала Сима, – везде люди живут!
– На что живут? На пособие?
Блестящая работа, дядя Лечи! Ты поработал на совесть!
Пособием запугивал, как жупелом. Все верно. Иммигранты – люди второго сорта, чтобы выжить, должны держаться стаей.
Мокрая площадь понуро внимала ссоре обреченных любовников.
Оба замолчали: Симка в тоске и отчаянии, Руслан со злой решимостью. Это была их первая и, похоже, последняя ссора.
Дикая усталость навалилась на Симку, она откинула голову на подголовник и уставилась в окно. Просто Монтекки – Капулетти какое-то. Все правы, кроме двоих несчастных влюбленных. «Влюбленных»? Нет никаких влюбленных. Что с ними стало?
В висках молоточками стучали вопросы: почему? Почему они крепки задним умом? На что надеялись? Что теперь с нею будет? Кому она с девчонками нужна? Что она натворила? Не приспособленная к раскаянию Симка впервые пожалела о благополучной, хоть и скучной жизни с Юлием.
Не решаясь смотреть на Руслана, Симка разлепила пересохшие губы:
– Уходи.
Хрустнула кожа сиденья, разъехался замок на куртке. Руслан прокашлялся:
– Здесь немного денег. – На приборную доску лег конверт.
Симка подняла бровь: вот, значит, как?
– А дядя разрешил? – не удержалась, поддела Руслана Сима.
– Он и предложил отправить тебе деньги.
– Какой послушный мальчик.
Еще минуту назад, пока Руслан не выложил этот продолговатый почтовый конверт без подписи и обратного адреса, все еще не было таким категоричным.
Конверт с деньгами – это уже похоже на ультиматум.
Теперь эта свора диких соплеменников Русика выдвинула другие требования. Теперь им мало, чтобы она, Серафима Юн-Ворожко, отпустила своего мальчика. Теперь им нужно, чтобы она все забыла, вычеркнула из памяти.
Красно-желто-зеленые, как на жостовских подносах, розы на конверте расплывались, в груди пекло от боли. Все правильно, все правильно… Проигрывать надо уметь.
Ощетинившийся против нее и Мадины клан Бегоевых может праздновать победу.
Достопочтенный дядя Лечи, брат Алан, тетушки, двоюродные сестры, племянницы, невестки, свояки и усатая киоскерша с дочерью (наверняка такой же усатой, как мать) – все они хотят одного: чтобы у Мадины не было этой ветви родни. Что ж, пусть все так и будет.
Симка закусила губу, собираясь с силами.
– Убери. Мне ничего не надо, – выдавила она.
– Это не тебе. Это дочери. Мне пора, Серафима.
– Уходи, – так и не взглянув на Руслана, устало повторила Сима.
Впустив в салон облако промозглой сырости, Руслан хлопнул дверцей. Шевелиться не хотелось, сидела бы и сидела так, пока сердце не остановится.
Сима усилием заставила себя повернуть голову: впервые вослед смотрела она, а не ей.
Антон не мог прийти в себя. Без передышки, поминутно, эпизод за эпизодом прокручивал в памяти случившееся.
Кафельные ступеньки. Бледное лицо Бегоева, свои пальцы на его горле… Серафима что-то кричала, звала Руслана – это все Антон понимал. Не понимал того, что случилось за этим. Почему он отпустил мальчишку? Чей голос ему померещился?
Определенно, какая-то чертовщина творится вокруг него.
Внушаемым Квасов никогда не был, а здесь кто-то внушил ему мысль не убивать…
Не то чтобы внушил, но заставил усомниться в своей правоте. Да, именно так.
А Квасов в принципе не привык сомневаться. Как участник боевых действий, Антон свято верил: бывших врагов не бывает – этот слоган война выжгла огнем в душах участников. Этот слоган забил поры, печень и мозг, блуждал в крови и уже вырабатывался самим организмом.
Тем более непонятно, почему дрогнула занесенная для удара рука…
Антон Квасов струсил?
Вот только не это. Ничего общего со страхом он не испытывал в ту минуту. Что тогда, что? Что это было? Жалость? Тоже мимо. Это чувство последний раз Антон переживал, когда к их роте прибился раненный осколком пес.
Тогда что помешало? Ведь он был на волоске от убийства.
