— Поверь мне, плутовка, у нас еще останется достаточно денег, чтобы купить целое стадо овец для Стзннедж-Парка.
— Но еще надо привести в порядок несколько колодцев и…
— Т-с-с. — Он поднес палец к ее губам. — Тебе больше никогда не придется думать о деньгах.
— А я и не думала беспокоиться о них, — попыталась оправдаться Генри. — Просто я бережлива, — объяснила она.
— Замечательно. — Указательным пальцем он поднял ее подбородок и нежно поцеловал в губы. — Но если когда-нибудь мне захочется сделать своей жене подарок, надеюсь, с ее стороны не будет возражений.
Генри с восхищением посмотрела на кольцо. Сладкая дрожь пробежала по ее телу, когда она услышала, что он сказал «своей жене».
— Не буду, — прошептала она. — Полюбовавшись кольцом слева, потом справа и в двух дюймах от мерцающего пламени свечи, она повернулась к нему и спросила: — Когда мы сможем пожениться?
Он взял ее лицо в свои ладони и поцеловал в губы.
— Думаю, как раз это мне нравится в тебе больше всего.
— Что именно? — спросила она, не задумываясь о том, что напрашивается на комплимент.
— Невозможно устоять перед твоей искренностью и прямотой.
— Надеюсь, это хорошие качества?
— Конечно, плутовка. Хотя, думаю, тебе следовало быть более откровенной со мной, когда я приехал в Стэннедж-Парк. Мы смогли бы выяснить наши отношения, не пускаясь в строительство свинарника.
Генри улыбнулась:
— И все же когда мы сможем пожениться?
— Думаю, не раньше чем через два месяца, — с большим сожалением сказал он.
— Через два месяца?
— Боюсь, что так, моя любовь.
— Ты с ума сошел?
— Вероятно, это и случится со мной за два месяца ожидания.
— Тогда почему ты не получишь специальное разрешение, чтобы жениться на следующей же неделе? Не может быть, чтобы его сложно было получить. Эмма рассказывала мне, что они с Алексом поженились, получив специальное разрешение. — Она замолчала и нахмурилась. — Только теперь я поняла, что скорее всего и Белл с Джоном поступили так же.
— Я не хочу, чтобы ты страдала от сплетен, которые так или иначе возникнут из-за столь поспешной свадьбы, — мягко возразил он.
— Я буду страдать гораздо больше, если придется ждать так долго! — возразила она упрямо. — Я хочу стать твоей.
Волна желания с новой силой накатила на него. Он не думал, что она употребила сказанное в буквальном смысле, но эти слова тем не менее заставили его почувствовать сильное возбуждение. Сделав над собой усилие, он постарался произнести ровным голосом:
— Разговоров все равно не избежать, ведь я — твой опекун. Кроме того, ни для кого не составит большого труда узнать, что мы провели в Корнуолле больше недели одни.
— Вот уж не думала, что светские сплетни что-то значат для тебя.
— Я беспокоюсь о тебе, плутовка, и не хочу, чтобы тебе было больно.
— Не будет, обещаю тебе. Один месяц?
Самым большим его желанием было жениться на следующей неделе, но благоразумие все же взяло верх.
— Шесть недель.
— Пять.
— Договорились, — сдался он без особой борьбы, поскольку всем сердцем был на ее стороне.
— Пять недель, — произнесла Генри, не особенно радуясь своей победе. — Как долго!
— Не так уж долго, плутовка. У тебя будет много забот.
— Забот?
— Каролина захочет помочь тебе купить приданое, и скорее всего Белл и Эмма также пожелают принять участие в этом. Моя мать тоже с удовольствием помогла бы тебе, но сейчас она отдыхает на континенте.
— У тебя есть мать?
Он вздернул бровь.
— А ты полагала, я появился на свет каким-то иным образом? Мой отец был замечательным человеком, но даже ему не было известно другого способа заводить детей.
Генри скорчила рожицу, показывая, что его попытка поддеть ее не была воспринята серьезно.
— Ты никогда не говорил о ней. Ты вообще очень редко упоминал своих родителей.
— После смерти отца я очень редко вижу свою мать. Она предпочитает более теплый климат Средиземноморья.
Возникла неловкая пауза, и только теперь Генри пришло в голову, что она сидит в халате на полу своей спальни в обществе умудренного опытом мужчины, который вовсе не выказывает намерений скоро уйти. Хуже всего было то, что она не чувствовала ни малейшего неудобства по этому поводу. Она тяжело вздохнула, решив, что у нее душа падшей женщины.
— Что случилось, милая? — прошептал Данфорд, коснувшись ее щеки.
— Я подумала о том, что должна попросить тебя уйти, — шепотом ответила Генри.
— Должна?
Она кивнула.
— Но мне совсем не хочется этого.
Данфорд с облегчением вздохнул:
— Иногда мне кажется, что ты сама не знаешь, что говоришь.
Она положила свою руку в его ладонь.
— Нет, знаю.
Данфорд чувствовал себя человеком, добровольно идущим на пытку. Он наклонился к ней, прекрасно понимая, что конец этому будет один: прохладный душ, чтобы охладить свое разгоряченное тело, но все-таки не смог устоять перед соблазном сорвать с ее губ еще несколько поцелуев.
— Ты так хороша, — прошептал он, — и создана именно для меня!
— Ты уверен? — смеясь переспросила она.
— Угу. — Его рука скользнула в вырез ее халата и оказалась на груди, прикрытой кружевом ночной рубашки. — Жаль, что я сразу не понял этого.
Генри запрокинула голову назад, когда он начал покрывать поцелуями ее шею. От него словно шел жар, и она не смогла сдержать свои вырвавшиеся наружу чувства. Ее дыхание стало неровным, и вдруг она совсем замерла, когда его рука чуть сжала ее грудь.
— О Господи, Данфорд, — задыхаясь, прошептала она. — О Господи.
Другая его рука, соскользнув ниже по спине, очутилась на округлых формах ее бедер.
— Что я делаю? — в отчаянии пробормотал он. — О Генри! — Крепко прижав ее к себе, он начал медленно опускаться вместе с ней все ниже и ниже, пока ее спина не коснулась ковра. В мерцающем пламени свечей ее каштановые волосы переливались и сверкали золотом. Ее глаза, цвета расплавленного серебра, томные и пленительные, манили его…
Дрожащими руками он раздвинул края ее шелкового халата. Ее белая ночная рубашка, несмотря на то что была без рукавов, казалась воплощением скромности и невинности. И Данфорд вдруг понял, что он первый мужчина, который видел ее такой, и единственный, кому это будет дозволено в будущем. Он и не подозревал, насколько силен в нем инстинкт собственника. И теперь, видя ее полуобнаженной, Данфорд, как никогда, жаждал сделать ее своей. Он хотел обладать ею, наслаждаться ее телом. Бог тому свидетель, он хотел спрятать ее от всего мира, чтобы ни один мужчина не смог увидеть ее.
Генри заметила, как преобразилось его лицо, оно вдруг преисполнилось какой-то странной решимостью.
— Данфорд! — помедлив, позвала она его. — Что с тобой?
Он смотрел на нее, не отводя глаз, будто пытаясь сохранить в памяти черты ее лица, вплоть до крошечной родинки у правого уха.
— Все хорошо, — наконец произнес он, — просто…
— Просто что?
Он как-то странно усмехнулся.
— Просто я задумался о том, что происходит со мной. — Он взял ее руку и поднес к своему сердцу, — Оно бьется так сильно, что это пугает меня.
У Генри перехватило дыхание. Его глаза сияли так странно и страстно. Неужели и ее глаза горели сейчас таким же огнем? Он отпустил ее руку, и она дотронулась ею до его губ. Он застонал от удовольствия и, вновь поймав ее руку, поднес ко рту и провел языком по кончикам ее пальцев, словно смакуя неведомое доселе лакомство. Вернувшись к указательному пальцу, он обвел языком его кончик.
— Данфорд, — простонала Генри, задыхаясь от сладкой волны блаженства, разливающейся от руки по всему телу.
Захватив губами ее палец глубже, он нежно и неторопливо начал посасывать его.
— Ты сегодня мыла голову, — сказал он тихо.
— Откуда ты знаешь?
Он помедлил с ответом, увлеченный своею игрой с ее пальцем.
— У твоих пальцев вкус лимонов.
— Здесь есть оранжерея, — сказала она, едва узнавая свой голос. — Там растет лимонное дерево, и Эмма сказала, что я могу…
