из первой смены отдыхали, вторая усердно трудилась. Пенсенор, толстяк с Пилоса, задавал ритм маленьким, но звучным барабаном. Весла с плеском входили в воду и вырывались из нее. Однако микенские корабли продвигались вперед медленно, несмотря на усилия команды.
Грузный «Арктос» все сильнее отставал от прочих судов и вскоре превратился в еле различимую точку на линии горизонта. Никого это особенно не беспокоило: команды всех кораблей хорошо знали путь, и даже если «Арктос» скроется с глаз, то позже все они встретятся на вечерней стоянке.
На Акаста упала чья-то тень. Он поднял голову: рядом оперся о борт Дексий. Его тело блестело от пота, а шея и руки краснели от солнца.
— Идем ровно, но как же не хватает ветра. Люди устали, — сказал он.
Акаст согласился. Жара угнетала, а мысль о возвращении на гребную скамью нисколько не радовала.
— Как думаешь, изменится ли завтра погода? — спросил гребец, не скрывая надежды в голосе.
Дексий посмотрел на небо и вздохнул:
— Кто знает? Никаких признаков перемены я не вижу. Но море любит подбрасывать неожиданности, и все моряки хорошо это знают.
— А в бурю ты когда-нибудь попадал? Гилас говорил, что бушующее море очень красиво, но я бы предпочел никогда не видеть подобного зрелища.
— Попадал, конечно, — Дексий кивнул. — Мне тогда было примерно столько же, сколько тебе сейчас. Рано или поздно нам придется столкнуться с бушующим морем. Главное не паниковать, а заранее покрепче привязать себя к мачте или гребной скамье. Тогда не смоет случайной волной.
— Тебе… было страшно?
— Во время своей первой бури?
Акаст кивнул, глядя на Дексия во все глаза, и тот усмехнулся в ответ:
— О, еще как! Был уверен, что помру — если не от воды, так от ужаса. Но я все еще жив, как видишь. И теперь имею полное право поучать неоперившихся юнцов.
Акаст, помедлив, признался:
— Хотел бы я однажды стать таким, как ты или Гилас… Мне нравится странствовать по морю! Когда не надо грести, я могу хоть целый день смотреть на воду и думать о разном. А новые земли? Я за короткое время увидел больше, чем за всю жизнь в Микенах. Вот бы навсегда остаться моряком… Одно плохо — плавать не умею.
— Ну, это не беда, — Дексий похлопал его по спине. — Если хочешь, я преподам тебе несколько уроков и скоро ты начнешь чувствовать себя в воде не хуже дельфина. Напомни об этом на ближайшей стоянке.
— Ты научишь меня? Правда?
Дексий кивнул и вдруг подался вперед, загораживаясь ладонью от бившего в глаза солнца. Акаст удивился: что его заинтересовало? Приглядевшись, он замер.
Впереди виднелись силуэты четырех кораблей, плывущих наперерез «Мелеагру».
* * *
В это время Орест до блеска натирал свой бронзовый нагрудник. Доспехи были почти новыми, но у микенского царевича уже вошло в привычку самому за ними ухаживать. Рядом, положив руки на согнутые колени, сидел Пилад. Он выглядел совершенно невозмутимым — уроженца Фокиды явно не занимали мысли о доспехах и оружии, хотя его нагрудник явно видал лучшие времена. Какое-то время Пилад разглядывал Ореста, после чего заметил:
— Теперь-то ты видишь, что увлекаться знатной критянкой было небезопасной затеей?
— Я не просил совета. Но сообщу, если он потребуется, — Орест чувствовал себя неуютно, и это не укрылось от его наставника.
— Нельзя просто уйти от темы, которая тебе не нравится, микенец. Мы оказались втянуты в склоку, и кто может предсказать ее последствия?
— Пусть так, — Орест покрутил в руках нагрудник, ища темные пятна, и, не найдя, отложил доспех в сторону. Затем он принялся за чистку наручей. Все это время Пилад сидел с таким видом, словно ожидал ответа. — Не понимаю, зачем начинать этот разговор.
— Хочу, чтобы впредь ты вел себя более разумно.
— Ты и Декс сговорились, я полагаю?
— Нет, но обязанность отражать удары, предназначенные тебе, выпала нам обоим. Только и всего… — Пилад ухмыльнулся. — Впрочем, что сделано, того уже не воротишь. Ты намерен добиваться ее руки, как Неоптолем?
— Я думал об этом, — уши Ореста едва заметно покраснели. — Однако не уверен, что получится… Ты же видел Гермиону накануне отплытия с Крита!
— Разумеется. Она была в мегароне, пока мы прощались с Идоменеем. От ее лица и позы исходил такой холод, что у меня спина закоченела. Восхитительное вышло расставание.
— Вот и я об этом! — Орест сердито побарабанил пальцами по металлу. — Мы ведь договорились, что будем друзьями… И прекрасно проводили время вместе. Неужели она так привязана к Неоптолему, что считает меня виновным в его посрамлении? Хотя все видели, что мирмидонец напал первым.
— Ну конечно, она к нему привязана. Он был ее другом подольше твоего.
Орест поморщился, но возражать не стал.
— Сейчас Гермионе должно быть стыдно перед Неоптолемом. Она отказала ему при свидетелях, нанеся удар по чести и самоуверенности. Хоть мирмидонец и вел себя как самовлюбленный идиот, именно Гермиона сделала последний шаг к разрыву. — Пилад начал свое объяснение с таким видом, словно говорил самые очевидные на свете вещи. — И она наверняка это понимает. Готов поклясться, что царевна считает себя вдвойне виноватой, ведь большую часть времени она проводила с тобой, позабыв о Неоптолеме и заставив его страдать. Конечно, критянке сейчас не до любезностей! Она невольно вымещает на окружающих свою тоску и переживания… никто не вправе осуждать ее за это, даже боги. Разбирайся ты в женщинах лучше, знал бы, как вести себя с Гермионой. Но ничего, все приходит с опытом.
— Смотрю, вокруг меня собрались одни мудрецы, — проворчал Орест.
— Если твои чувства серьезны, попроси ее руки сам. Ты нравишься Гермионе, — сказал Пилад, сохраняя невозмутимый вид.
— Какой полезный совет, наставник! Нисколько не запоздавший с тех пор, как мы отплыли от Крита!..
Орест уставился на Пилада с искренним негодованием, но спустя миг рассмеялся:
— Только что ты советовал мне вести себя подобно трусливому жеребенку: не высовываться, не ввязываться в склоки, обуздать свои желания… Я не раз выслушивал упреки за неосторожность от тебя и Декса. И что теперь? Ты всерьез предлагаешь взять в жены критскую царевну? Не просто споткнуться о камень и упасть, но еще и постучаться в него головой, чтобы уж наверняка?..
Напряжение спало, Орест искренне развеселился. Какое-то время Пилад молчал, будто размышляя над ответом. Затем почесал шрам на щеке и заговорил:
— А чему удивляться? Когда это беспечная молодость слушалась старших? Ворчать, предупреждая тебя о всевозможных бедах, — моя обязанность в силу возраста и опыта. Я еще не раз забью твои уши вязкой смолой занудства… Но меня радует,
