понимал, что в очередной раз предпочел избежать ответственности и уклониться от своей роли. Это совершенно не вязалось с недавними словами Пилада о том, что у него, Ореста, характер бойца… Микенец совершенно не ощущал себя таким. Добиваться сердца девушки или проявлять твердость в споре — совсем не то же самое, что распоряжаться чужими жизнями!.. Стараясь отвлечься от тяжелых мыслей, царевич принялся осматривать корабль, чтобы оценить нанесенные повреждения и потери команды.
Очень скоро он почувствовал себя еще хуже: зрелище оказалось невыносимым, «Мелеагр» был завален мертвыми телами. Орест узнавал каждого убитого члена команды. С этими людьми он разговаривал у костра во время стоянки, шутил и беззаботно смеялся над незамысловатыми историями… Теперь эти отважные воины и умелые гребцы смотрели в небесную синеву пустыми, застывшими глазами.
Затем Орест заметил Акаста, прислонившегося спиной к мачте. Моряк сидел, отложив меч в сторону, и держал на коленях голову мужчины могучего телосложения. Казалось, будто отец после трудного дня заснул на руках у сына, а тот бережно его поддерживает.
— Ты в порядке? — с тревогой спросил Орест: одежда молодого гребца была пропитана кровью.
Акаст поднял голову. Никогда еще Орест не видел на юном лице столь старых глаз. Они были полны черной скорби.
— Со мной все хорошо. Но не могу этого сказать о своем друге, — он чуть повернул голову мужчины, и Орест с содроганием увидел, что у того размозжена половина лица.
Какое-то время Акаст молчал. Его лицо было отрешенным, на нем не было ни отчаяния, ни ярости. Казалось, гребец онемел от горя. Царевич не нарушал тишины, и наконец Акаст продолжил странным, надломленным голосом:
— Его звали Гилас. Если бы не он, я бы никогда не увидел моря… Никогда бы не вырвался бы из нищеты и несчастий. Лишь благодаря Гиласу я пережил этот день. Весь бой он был рядом, прикрывал, защищал… Но в самом конце пал от случайного удара.
Гребец судорожно вздохнул и коснулся пальцами страшной раны. Он явно не испытывал ни страха, ни отвращения перед кровью и осколками кости — лишь желал прикрыть искалеченное лицо друга.
— Я пытался остановить кровь… пытался привести его в чувство. Но он… умер почти сразу. Не могу радоваться нашей победе… Я ничего не чувствую. Лишь знаю, что мой друг заслуживал лучшей участи, — говоря это, Акаст отрешенно смотрел на небо. — Я все время спрашиваю себя: «Почему это случилось с ним, а не со мной?..» И не нахожу ответа.
Моряк снова перевел взгляд на царевича и закончил неожиданно настойчивым, совершенно не свойственным ему тоном:
— Гилас был отважным человеком. Сегодня он отдал жизнь ради того, чтобы жили мы. Его подвиги не должны пропасть даром.
Орест не находил нужных слов. Он лишь кивнул, а затем отвернулся, не в силах справиться с новыми, неизвестными доселе чувствами. И увидел тело Пенсенора, задававшего, подобно сердцу, ритм для гребцов «Мелеагра». Толстяк лежал рядом со своим маленьким барабаном, а на лице его читались страх и боль — последнее, что ощутил при жизни этот чрезвычайно добродушный человек.
В тот миг Орест почувствовал, что в его душе заворочался зверь, которого он не знал прежде.
Один удар сердца, всего один глоток воздуха… И чудовище внутри с ревом сбросило свои путы. Оно требовало кровавых рек, взывало к самой жестокой мести. Оцепенение, вызванное отчаянием, растворилось без следа — осталась лишь ненависть.
Быстрым шагом подойдя к Дексу, Орест хлопнул его по плечу и спросил:
— Ты уже решил, как поступишь с пленниками?
— Посадим на оставшиеся две галеры, оставим их без еды и воды — нам они пригодятся больше. И пусть эти ублюдки отправятся хоть на дно к Посейдону! Их суда вряд ли способны плыть, но это не наша забота, — ответил тот, с трудом скрывая злость в голосе; Дексий тоже тяжело переживал гибель товарищей.
— Ну уж нет. Этого недостаточно, — заявил Орест тоном, не располагающим к спору. — Я поступлю иначе.
Дексий глянул на царевича с удивлением, но ничего не сказал.
— Распорядись забрать их припасы и все ценное, что найдется. Но пленных оставьте здесь! С ними разберемся отдельно.
Это был прямой приказ, и Дексий лишь кивнул, принимая его. После чего принялся командовать гребцами на «Мелеагре» и стоящем неподалеку «Арктосе». Лишь два корабля могли полноценно передвигаться — у «Эвриала» большинство весел были сломаны.
С пиратских галер быстро забрали все запасы воды и пищи, а также ценности: небольшое количество серебра и меди, кувшины с вином, запасные весла и оружие. Пираты не брали с собой в плавание много вещей, чтобы не перегружать корабли, а оставить побольше места для добычи.
— Тебе следует промыть рану на щеке, — сказал Пилад Оресту, пока тот наблюдал за погрузкой добычи. — Иначе тебя будет пугаться собственная команда… прямо как меня. Все лицо в крови.
Орест пожал плечами и промолчал. Пилад обратил внимание на раненую щеку царевича:
— Болит?
— Не особо.
— Это ненадолго. К вечеру почувствуешь, словно под кожей устроили гнездо злые шершни. Так что не мешкай и обработай лицо как следует.
— Вот и хорошо, — отрывисто произнес Орест, совсем не слушая.
Пилад нахмурился, подметив его бледность и лихорадочный блеск в глазах:
— Что ты задумал?
— Всего лишь добиться справедливости.
— Справедливости, значит… И каким же образом?
— Сам увидишь. А пока помолчи.
Наклонившись, Орест подобрал меч, лежащий у его ног. Проверив пальцем лезвие, он удовлетворенно кивнул и направился к пленникам.
— Принеси тот чурбак, на котором всегда сидел Пенсенор. — бросил царевич через плечо. — Мне он понадобится.
Орест подошел вплотную к пиратам, окруженных микенскими воинами. Сколько эмоций было на лицах пленников! Одни дерзко смотрели в глаза царевичу; лица других выражали страх либо покорность судьбе, а раненые кусали губы и постанывали от боли.
Пилад принес небольшое гладкое полено, поставил его перед Орестом и распрямился. После чего вдруг улыбнулся странной, совершенно неуместной, однако понимающей усмешкой… Орест понял, что чернобородый воин разгадал его намерения.
Возможно, именно Пилад окажется единственным человеком на корабле, способным понять его дальнейшие действия. В остальной команде Орест отнюдь не был уверен.
Глубоко вздохнув, царевич обратился к пленникам. Его голос дрожал, но не от слабости, а от гнева. С каждым словом Ореста сильнее одолевала ненависть, он распалялся и говорил все громче:
— Мне все равно, способны ли вы понимать меня, ослиные отродья. Сомневаюсь, что такие глупцы могут разобрать человеческую речь… Ведь напасть на микенские корабли могли только полные идиоты! Не знаю, на что вы надеялись, да и не хочу знать. Но один урок вам придется
