Взгляд Ярослава упал на бокал с приятно пахнущим цитрусом лимонадом. Он взял его и жадно припал губами, осушив за три больших глотка. Утер губы тыльной стороной ладони. Сказал, глядя поверх плеча полковника:
– Отличная вода. Действительно освежает. Так что вы скажете о тех двух фрицах?
– По стечению обстоятельств оба носят имя Леон. Носатый блондин – Леон Браун, охранник. Он и красавица Мерседес вместе уже без малого год, фактически с самого ее появления в конторе по продаже билетов. Во время войны Браун был телохранителем кого-то из бонз рейха… Второй – тот, что старше, темноволосый, откликается на герра Соммера. Серьезная фигура, но не босс. Где-то посередине, между охраной и хозяевами рудника. Инструктор по физподготовке охраны Вервольфштадта. Настоящий мастер. Гоняет псов серьезно, и в хвост и в гриву. Положит любого двухметрового молодца за полминуты. Местные мужчины, работающие на руднике, не раз видели, как он показывал, на что способен, выходя на бой сразу с тремя противниками – на голову выше, вдвое моложе и тяжелее себя. Сначала играл с ними, как кот с мышами, выматывал, доводил до бешенства, а затем срубал одного за другим, как бревна. А ведь ему почти столько же лет, сколько мне. Крепко за пятьдесят. Кроме рукопашного боя Соммер отлично владеет стрелковым оружием… Что его сподвигло на тот доверительный разговор с Мерседес – одному Богу известно. Вместе я видел их всего однажды… Может, Соммер пытался за ней ухаживать? Но это же почти бессмысленно. Мерседес давно встречается с Брауном и, как большинство местных женщин, вряд ли предпочтет мужчину в возрасте крепкому молодому самцу. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
– Соммер часто выходит за пределы рудника? – глухо осведомился Охотник.
– В общем, как все, – подумав пару секунд, пожал плечами Клименко. – Здесь, в сонном и скучном Лас-Суэртосе, немцы отдыхают редко. Особенно после того, как начались эти варварские убийства. Разве что в «Чайной розе»… Больше тут делать нечего. И деньги тратить негде. Офицеры предпочитают сорить деньгами в Сан-Паулу. Там много магазинов, ресторанов, игорных домов и полно борделей. От дешевых до весьма роскошных. Однако на старой калоше «Гаучо» немцев практически не встретить. Зачем зря тратить восемь часов, передвигаясь с черепашьей скоростью? Пусть и в отдельной каюте. В Вервольфштадте около двух дюжин быстроходных катеров, на которых можно за два с половиной часа добраться до Сан-Паулу. Для особых же случаев на руднике имеется небольшой самолет. Но им пользуются только хозяин, Майне, и еще пара человек из его ближайшего окружения.
– Логично, – не удержался от ухмылки Ярослав. – Перевозить алмазы по реке, даже на нескольких быстроходных катерах одновременно, с вооруженной до зубов охраной, слишком опасно. Самолет – идеальный вариант. Стало быть, никакой периодичности в выезде Соммера с территории рудника не существует?
– Послушайте, капитан. Я понимаю, что в целях сохранения секретности вы не имеете права посвятить меня, своего добровольного помощника, чьими стараниями вы здесь и оказались, в причину столь безрассудного поступка. Даже с учетом того, что я, битый лис, решивший на старости лет помочь Отечеству, – уж простите за прямоту – рискую в данной ситуации гораздо больше вас? Посудите сами: стоит немцам узнать, кто именно навел военную разведку СССР на затерянный в дебрях Мату-Гросу алмазный рудник, – псы немедленно уничтожат не только меня самого, но также мою жену и дочь. В то время как вы, капитан, при самом неблагоприятном ходе операции, рискуете лишь своей, безусловно, драгоценной, но все-таки одной-единственной жизнью… Мне кажется, Ярослав, раз мы действуем сообща, между нами не должно быть никаких тайн. Впрочем, я не вправе настаивать. Могу лишь твердо обещать – я и мои товарищи, те, которые сейчас находятся наверху, будем помогать вам всецело. В любом случае. Обратного пути уже нет. Нужно доводить начатое дело до конца. Да поможет нам бог.
Иван Федорович перекрестился и выжидательно посмотрел на Охотника. Ярослав нахмурился. Помолчал. Наконец сказал:
– Вы правы, полковник. Секретов быть не должно, – и подробно, избегая лишь ничего не значащих деталей, рассказал изумленно качающему седовласой головой колчаковцу, кем был до «пропажи без вести» нынешний инструктор из Вервольфштадта и какие личные отношения связывали их, начиная с 1933 года, когда Ярослав поступил на первый курс иняза ЛГУ. Не забыл Охотник упомянуть и о жене Светлане с маленьким сыном, названным в честь деда Ленчиком. И это последнеее откровение капитана оказало на Ивана Федоровича самое сильное впечатление. Когда Ярослав замолчал, то, к своему немалому удивлению, вдруг разглядел, что в уголках глаз крепкого духом старика застыли, влажно поблескивая, так и не скатившиеся по щекам, едва заметные капли слез.
– Боже милостивый, – прошептал Клименко, снова перекрестившись. – Бывает же такое. Чтобы столько разбитых вдребезги, разлетевшихся по всему миру осколков одного зеркала вдруг взяли и сложились в одно целое. Здесь, в Лас-Суэртосе. Невероятно…
– Теперь вы знаете, почему мне прежде всего необходимо встретиться с Сомовым, – бесцветно сказал Ярослав. – И почему генерал отправил в Бразилию именно меня.
– Это – чудовищное испытание для сердца, нервов и души, – заметил Клименко. – Но, увы, на его месте я сделал бы то же самое, мой мальчик. Никто, кроме тебя, не сможет поставить точку. По велению Господа нашего судьбе было угодно сделать меня, верного сына царя и Отечества, слепым орудием в руках человеческого правосудия. Но только ты должен развязать этот клубок. И ты это сделаешь!.. Я тоже не могу понять, что побудило профессора в сорок четвертом году встать на сторону фашистов, когда исход войны был уже очевиден. Бог ему свидетель и судья. Но я твердо уверен – после того, как Соммер узнает о внуке, сдать тебя он просто не сможет. В противном случае он просто потеряет право впредь называться человеком… Хотя… где гарантия, что, оказавшись в СС, он уже не перешагнул эту грань раньше?.. Однако мы отвлеклись. Ты спросил меня, как можно гарантированно встретиться с Соммером вне пределов рудника? Есть одна возможность. Завтра понедельник. По понедельникам, рано утром, именно инструктор доставляет в полицейский участок Лас-Суэртоса конверт с деньгами – своего рода премия за лояльность в случае необходимости – и передает его лично в руки знакомому тебе лейтенанту Апорту. Львиную долю этих денег толстяк, разумеется, оставляет себе. У него не только огромный живот, но и большая семья, одиннадцать детей. Старшие сыновья живут и учатся в Рио, им нужно помогать. Так что своим тупицам, Мигелю и Родриго, он дает в понедельник по двести пятьдесят реалов. Столько же, сколько платит им государство в месяц. Какая сумма находится в конверте – точно неизвестно. Я думаю, тысячи три, не меньше.
– Откуда такая подробная информация? – на всякий случай уточнил Ярослав.
– Городок у нас маленький. Все обо всех известно. Мигель – племянник дона Эскуэльо, владельца хлебной лавки в соседнем доме. А еще – известный пьяница и трепло. Когда напьется, то чешет языком направо и налево. Сядь к нему за столик, налей рюмку-другую – и ты уже его приятель до гробовой доски. Так что о взятке, которую немцы носят в полицейский участок, знает весь город. И если завтра, часам к пяти, ты займешь место в кустах, неподалеку от участка, то сможешь перехватить профессора. После того, как он отдаст конверт толстяку… Слава?
– Да, Иван Федорович.
– С Соммером мы разобрались. Если мне не изменяет память, речь шла о трех немцах, к которым у Москвы есть особый интерес. Кто оставшиеся двое? На моих фотографиях было девять человек.
– Щекастый, похожий на бульдога, с круглым носом.
– Я не сомневался, что он будет в числе приговоренных, – кивнул Клименко. – Это – сам хозяин Вервольфштадта. Сейчас он зовется Клаус Майне. Но это, видимо, не настоящее имя?
– Его зовут генерал Рудольф Шальке. Из дивизии СС «Мертвая голова». Он – седьмой номер в общем списке приговоренных к смертной казни, – ответил Охотник. – Другой – худощавый, сутулый, очень высокого роста. Похож на Бабу Ягу из детских книжек.
– Это врач, – вздохнул Иван Федорович. – Чертовски неприятный тип. От него пахнет смертью даже на расстоянии. Генрих Графф. Но за глаза его называют доктор Шлех. Я не очень хорошо владею дойчем, но то, что «шлех» – это задница, сообразил.
– Жопа – это вернее, – презрительно фыркнул Ярослав. – Только слишком мягкая кличка для такого гада. Настоящее имя Вольфганг фон Тиллер. Он действительно эскулап. Только не из тех, кто лечил раненых в полевом госпитале. В драной палатке, под свист пуль и взрывы снарядов. Фон Тиллер предпочитал глубокий и безопасный тыл. И место главного врача в концентрационном лагере «Саласпилс», в Латвии, под Ригой. Его пациентами, а точнее – подопытными кроликами для варварских экспериментов были преимущественно обитатели детского барака…
