Затем настала очередь уважаемых людей города. Выяснилось, что они посещают шабаш и целуют дьявола в зад. Их жены совокупляются с инкубами; их сестры насылают проклятья на соседских кур; их тетки, состарившиеся в девичестве, посредством злых чар лишают добродетельных молодых людей мужской силы, чтобы испортить им первую брачную ночь. Не терял попусту времени и злокозненный Грандье: через свои заложенные кирпичами окна он магическим образом разбрасывал повсюду сперму, награждая ведьм, а также осеменяя жен и дочерей кардинал истов, дабы подвергнуть их позору и поруганию.
Все эти сведения тщательным образом записывались писцами, после чего Лобардемон вызывал подозреваемых на допрос. Кого запугивал, кого умасливал, в целом же держал весь город в страхе.
В один июльский день, по подсказке дьявола Бехерита, Лобардемон велел запереть в церкви Святого Креста молящихся девушек. Там их обыскали и ощупали капуцины, надеясь найти знаки, посредством которых Сатана пометил своих прислужниц. Самый дотошный обыск, увы, никаких знаков не обнаружил. Странно, что Бехерит на этот раз солгал — ведь его понуждали говорить правду при помощи самых верных средств.
Неделю за неделей монахи всех мастей неистовствовали с церковных амвонов, однако скептиков это не убеждало. Протесты против неправедного судебного разбирательства звучали все громче. Анонимные рифмоплеты сочиняли эпиграммы на комиссара. Люди приспосабливали эти куплеты к популярным мелодиям, напевали их на улицах и в тавернах. По ночам к церковным дверям смельчаки приколачивали памфлеты. Когда бесов Левиафана и Собачьего Хвоста допросили, кто повинен в этих преступлениях, черти назвали одного протестанта и нескольких школьников. Предполагаемых преступников арестовали, однако доказать ничего не удалось и пришлось их отпустить. Теперь у церквей по ночам дежурили часовые. В результате памфлеты стали появляться на дверях обычных домов. Тогда 2 июля возмущенный комиссар издал указ. Отныне строго-настрого запрещалось говорить что-либо «против монахинь или иных жителей города Лудена, одержимых бесами, или против экзорцистов, или против тех, кто помогает экзорцистам». Всякий, нарушивший указ, подвергался штрафу в десять тысяч ливров, а в случае необходимости, еще и более строгим карам, как финансовым, так и телесным. После этого критики стали более осторожными. Отныне бесы и экзорцисты могли не опасаться общественного мнения. По словам анонимного автора «Замечаний и рассуждений о суде над луденским кюре», «Бог, который глаголет одну лишь истину, ныне низвергнут, и на его престол усажен Нечистый, изрыгающий лишь клевету и хулу, каковые ныне и объявлены истиной. Что это, если не возрождение язычества? Люди говорят, что властям очень удобно, когда дьявол разоблачает столько колдунов и магов. Теперь этих несчастных подвергнут суду, их имущество конфискуют, и доля конфискованного достанется Пьеру Мено, а также его кузену канонику Миньону, которым на руку и гибель нашего кюре, и разорение наших лучших семейств».
В начале августа отец Транкиль опубликовал короткий трактат, излагавший и обосновывавший новую доктрину: «Дьявол обязан говорить правду, если понудить его к тому должным образом». Книга была одобрена епископом Пуатевенским, а барон Лобардемон назвал ее новейшим открытием в теологии. Отныне любые сомнения исключались. Грандье официально был признан колдуном, чересчур щепетильный господин де Серизе — магом. Все луденские девушки были заклеймены как шлюхи и ведьмы, а половина горожан были преданы вечному проклятью за недостаточно сильную веру в дьяволов.
Через два дня после выхода в свет книги Транкиля де Серизе собрал лучших людей города. Они обсудили положение, в котором оказались горожане, и решили, что де Серизе и его помощник Луи Шове должны отправиться в Париж и обратиться к королю с петицией, прося защиты от произвола комиссара. Против этого решения возражали только Муссо, городской прокурор, Мено и Эрве, начальник полиции. Когда главный магистрат спросил, согласен ли лейтенант полиции с новой доктриной, по которой получается, что все луденцы — слуги Сатаны, Эрве ответил: «Король, кардинал и епископ верят в одержимость, и этого для меня вполне достаточно». В двадцатом веке такая логика кажется вполне естественной и звучит весьма современно.
На следующий день де Серизе и Шове отправились в столицу. Они везли с собой петицию, в которой были изложены справедливые жалобы и претензии луденцев. Действия Лобардемона в этом документе подвергались суровому осуждению, а про новую доктрину капуцинов было написано, что она «нарушает Божий закон» и противоречит мнению отцов церкви, в том числе Святого Фомы и ученых мужей Сорбонны, официально осудивших схожую доктрину в 1625 году. Поэтому луденцы просили его величество передать трактат Транкиля в Сорбонну на экспертизу. Другая просьба состояла в том, чтобы позволить всем, кого бесы и экзорцисты обвиняют в преступлениях, обращаться с апелляциями в Парижский парламент, «являющийся естественным судией в подобных вопросах».
При дворе посланцы разыскали Жана Д'Арманьяка, который немедленно отправился к королю и стал просить его об аудиенции. Король ответил отказом. Тогда де Серизе и Шове удалились, оставив петицию у личного секретаря его величества. К сожалению, этот человек был креатурой кардинала и заклятым врагом луденцев.
Тем временем Лобардемон издал новый указ. Отныне под страхом штрафа в двадцать тысяч ливров запрещалось устраивать какие-либо публичные собрания. На этом сопротивление противника было окончательно сломлено.
Предварительное следствие подошло к концу, настало время начинать судебный процесс. Лобардемон надеялся, что ему удастся завербовать в число судей кого-нибудь из луденских магистратов, но из этого ничего не вышло. Де Серизе, де Бургне, Шарль Шове и Луи Шове — все они отказались участвовать в юридическом убийстве. Комиссар пробовал и уговаривать, и грозил гневом его высокопреосвященства, но тщетно. Все четверо магистратов стояли на своем. Тогда Лобардемоку пришлось набирать судей из окрестных городов — Шинона, Шательро, Пуатье, Тура, Орлеана, Ла-Флеша, Сен-Мексана и Бофора. В конце концов ему удалось собрать синклит из тринадцати покладистых магистратов. С прокурором тоже получилось не совсем гладко. Чересчур щепетильный юрист, которого звали Пьер Фурнье, отказался играть по предусмотренным правилам, но вместо него удалось найти более гибкого обвинителя.
К середине второй недели августа все было готово. Выслушав мессу и причастившись, судьи открыли заседание в кармелитском монастыре. Они выслушали все доказательства, собранные Лобардемоном за предшествующие месяцы. Сам епископ Пуатевенский своим авторитетом подтвердил истинность этих показаний. Значит, устами урсулинок говорили дьяволы, и дьяволы эти недвусмысленно обвиняли Урбена Грандье в колдовстве. А поскольку бесы, находясь под присмотром экзорцистов, обязаны говорить истину, как доказал отец Транкиль, то, стало быть… В общем, логика была понятна.
То, что приговор будет обвинительным, ни у кого не вызывало сомнения. Желающие присутствовать при казни стекались в Луден заранее. В эти жаркие августовские дни в город прибыло тридцать тысяч человек, вдвое больше, чем все население Лудена. Приезжие перекупали друг у друга пищу, комнаты для ночлега и места поближе к эшафоту.
Большинству из нас сегодня трудно понять, что привлекательного находили наши предки в зрелище публичных казней. Однако прежде чем мы начнем поздравлять друг друга с достижениями гуманности, давайте вспомним, что нас, собственно говоря, никто не приглашает присутствовать при экзекуциях, а то еще неизвестно, сколько нашлось бы желающих. И во-вторых, во времена, когда казни были публичными, какое-нибудь повешение считалось занятным аттракционом вроде ярмарочного балагана, а уж сожжение на костре — выдающимся событием, ради которого стоило отправиться в долгое и дорогостоящее путешествие. Публичные казни были отменены не потому, что большинство населения этого добивалось, а потому, что меньшинство реформаторов, людей тонких и щепетильных, оказались достаточно влиятельными, чтобы настоять на своем. Собственно говоря, что такое цивилизация? Можно дать такое определение: это систематическое ущемление прав индивидуума на варварское поведение. А в недавние годы мы обнаружили, что иногда, после всех ограничений, люди с огромным удовольствием возвращаются к прежним обычаям, охотно предаваясь самым диким видам варварского поведения.
И король, и кардинал, и Лобардемон, и судьи, и горожане, и приезжие — все знали, каков будет исход. Единственным, кто еще на что-то надеялся, был сам узник. Грандье до самого конца полагал, что речь идет о самом обычном судебном процессе, что все злоупотребления предварительного следствия остались в прошлом и теперь справедливость будет восстановлена. Письменные доводы священника, а также письмо, адресованное королю (эти документы были тайно переправлены из тюрьмы на волю), написаны человеком, который все еще верит в объективность судей и надеется воздействовать на них при помощи фактов и логических аргументов. Грандье думал, что эти люди всерьез интересуются католическими догмами и прислушаются к мнению известных теологов. Жалкое заблуждение! Лобардемон и его ручные судьи были рабами правителя, который не заботился ни о фактах, ни о логике, ни о законе, ни о теологии, а лишь о политике и личной мести. В данном случае он хотел проверить, насколько безнаказанно ему удастся провернуть судебный процесс построенный на пустом месте.
