В Нью-Йорке Ферми и Силард столкнулись с теми же проблемами, что и Вальтер Боте в Гейдельберге. Американский графит тоже заражен обилием частичек бора, который так любит ловить нейтроны. С первого ноября 1940 года Лео Силард наконец становится штатным сотрудником Колумбийского университета. И первым делом он сразу пускает в ход свой недюжинный талант действовать людям на нервы до тех пор, пока они не исполнят того, что он хочет. Могущественные боссы компании «Union Carbon» уязвлены, когда Силард с большим самомнением объявляет их якобы высококачественный графит никуда не годным дерьмом. Однако такая придирчивость идет на пользу: качество становится ощутимо лучше. Летом 1941 года Ферми подыскивает место, подходящее для его нового эксперимента. В пупиновской лаборатории ему на голову уже упал потолок. Декан Колумбийского университета Джордж Пеграм предоставляет в его распоряжение зал размерами с кафедральный собор в другом университетском здании.
Здесь он укладывает слоями «плотную, черную, грязную и скользкую массу», состоящую из двадцати семи тонн прессованного графита и семи тонн оксида урана. Он хочет найти критический объем атомного котла или хотя бы приближение к правильному порядку величин. Сырой порошок оксида урана нужно разогреть и тут же герметично запаять в кубические емкости из белой жести с длиной стороны двадцать сантиметров. Эти емкости затем вгоняются впритирку в пазы структуры из графитовых кирпичей. Порошок оксида урана поставляется в мешках весом по центнеру. Для того чтобы ворочать эти мешки и высыпать из них урановый порошок, Пеграм спонтанно нанимает дюжину мускулистых футболистов, чтобы тщедушные экспериментаторы не испустили дух еще до ланча. В сентябре беспримерная битва с материалами заканчивается поражением. Измеренные значения оказываются на 13 процентов ниже минимума, необходимого для цепной реакции.
Ферми и Андерсон ломают голову над тем, что они должны сделать при следующем опыте: набить в котел больше урана или графита. Затем они хотят применить шары урана, которые обещают лучшую геометрию реакции, чем кубики. А Лео Силард приговорен к тому, чтобы со своей неподражаемой смесью из подхалимажа и оскорблений еще раз взять производителей графита за жабры их профессиональной чести.
В то время как Энрико Ферми анализирует свою неудачу, сотрудник Пауля Хартека Вильгельм Грот ужасается, глядя на зеленоватый налет на внутренних стенках восьмиметровой термодиффузионной трубы. Агрессивный гекс разъедает даже никель. Отто Роберт Фриш в Англии тоже вынужден признать, что добыча урана-235 в разогретой трубе была не более чем смелой мечтой.
Выросший в Вене Фриц Хоутерманс еще школьником попал в затруднительное положение из-за мятежного поведения. Исключенного из гимназии за распространение на школьном дворе опасных новых идей с коммунистическим манифестом в руках мать отправила на кушетку к Зигмунду Фрейду. Однако на этом знаменитом предмете мебели, предназначенном для мирской исповеди, Фриц позволил себе непростительную бестактность, признавшись аналитику, что свои рассказанные сны и мечты он всего лишь сочинил. «Когда ваши предки еще жили на деревьях, мои уже подделывали чеки». Это ироничное признание молодого физика в своих еврейских корнях изрядно позабавило в 1927 году в Гёттингене одного американца немецко-еврейского происхождения. Большое впечатление произвели на Роберта Оппенгеймера и революционные представления Хоутерманса о «термоядерных реакциях» в недрах звезд как источнике громадного высвобождения энергии. Правда, Оппенгеймеру совсем не понравилось, что этот блистательный теоретик и убежденный коммунист, как назло, увел женщину в которую Оппенгеймер был безнадежно влюблен.
В 1937 году Хоутерманс добровольно уехал в рай для рабочих, Советский Союз, и быстро стал жертвой сталинских «чисток». В качестве подозрительного иностранца ему пришлось пройти целую одиссею из нескольких тюрем. После пакта между Гитлером и Сталиным в 1939 году он был выдворен в Германию и там, как подозрительный коммунист, немедленно исчез в застенках гестапо, откуда его вызволил нобелевский лауреат Макс фон Лауэ. С лета 1940 года Хоутерманс работает в лаборатории физика и изобретателя Манфреда фон Арденне, который ведет для министерства связи исследования по расщеплению ядра — независимо от «уранового клуба» — в берлинском районе Лихтерфельде. Хоутермансу поручено подробно исследовать условия для запуска ядерной цепной реакции. Поскольку Манфред фон Арденне не подлежит ограничениям в коммуникации, введенным Управлением вооружений, в августе 1941 года он рассылает копии статьи о ядерной цепной реакции ровно сорока немецким физикам, среди которых и его конкурент Курт Дибнер.
В принципе Хоутерманс углубляет и подтверждает еще раз со строгой математической доказательностью первые интуитивно сформулированные заключения, которые Вайцзеккер за год до этого вывел из открытия элементов 93 и 94 — нептуния и плутония. В отличие от Вайцзеккера, Хоутерманс не указывает конкретно на пригодность плутония для вооружения. Но любой ядерный физик, прочтя его отчет, естественно, поймет, что означают эти расчеты: самоподдерживающаяся цепная реакция в действующем урановом котле, вырабатывающем энергию, поневоле производит вещество для бомб в качестве побочного продукта. По некоторым данным, Хоутерманс якобы послал через друзей-эмигрантов предостережение американским ученым. Что они должны усилить свои старания в соревновании за бомбу, потому что немцы уже знают взрывные свойства элемента 94.
В Далеме работа из района Лихтерфельде электризует два самых важных ума Физического института кайзера Вильгельма: Вернера Гейзенберга и Карла Фридриха фон Вайцзеккера. Плутоний, побочный продукт работы реактора, еще год назад лишил покоя Вайцзеккера. Должно быть, работа Хоутерманса подстегнула его сделать еще один шаг. Ибо теперь он подает заявки на пять патентов для получения энергии из плутония, причем заводит речь и о непосредственном воздействии на геометрию реактора, а именно: о меньших и, возможно, мобильных урановых машинах. Шестой патент он хочет получить на плутониевую бомбу, которую описывает так: «Способ взрывного производства энергии и нейтронов из расщепления элемента 94 характеризуется тем, что... элемент 94 собирается в какое-то место, например в бомбу, в таком количестве, что возникающие при расщеплении нейтроны в подавляющем большинстве не покидают вещество, а расходуются на новые расщепления».
Плутониевый патент Вайцзеккера без точных указаний по конструкции и по запальному механизму попадает пальцем в небо. О первых исследованиях крошечного количества плутония, проведенных Сегре и Сиборгом в Калифорнии, в Берлине никто ничего не знает. Если Вернер Гейзенберг говорит, что он «собственно, с сентября 1941 года видел перед собой прямую дорогу к атомной бомбе», то августовская работа Хоутерманса, возможно, тоже внесла свой вклад в это видение. Разделение мирного и военного применения атомной энергии — это иллюзия. Кто строит действующий реактор, имеет и опцион на атомное оружие.
Двадцать второго июня 1941 года немецкие солдаты перешли границы Советского Союза. По «Плану Барбаросса» Гитлер хочет блицкригом победить и своего сообщника Сталина, осуществляя мечту о жизненном пространстве на Востоке. Операции немецких войск в Минске приводят в середине июля — согласно геббельсовской пропаганде — к «величайшей в мировой истории битве на уничтожение». Победы Германии в России непостижимы и грандиозны. Одна превосходная степень вытесняет предыдущую. Иной соотечественник уже мечтает о продвижении за Урал — в Иран и Индию. То, что, с другой стороны, английские воздушные атаки в Аахене, Кёльне и Мюнстере произвели тяжелые разрушения, едва ли способно омрачить уверенность в окончательной победе. Гитлер на вершине своего могущества. Киев дрогнул, и еще до начала зимы он хочет провести в Москве парад победы. В первые дни сентября немецкие войска осаждают Ленинград. Город должен вымереть от голода. Авиация систематически уничтожает склады продовольствия. Три тысячи тонн муки и две тысячи пятьсот тонн сахара сожжены. В рейхе в это же время вводится запрет на чистку картофеля для ресторанов. Производство пива из-за нехватки ячменя сократилось на 50 процентов. В середине сентября Вернер Гейзенберг должен читать доклад в Немецком научном институте пропаганды культуры в Копенгагене, что находится в ведении государственного секретаря Эрнста фон Вайцзеккера из Министерства иностранных дел. Немцы вот уже полтора года как заняли Данию. Карл Фридрих фон Вайцзеккер сопровождает Гейзенберга. Сообща они решают воспользоваться возможностью и спросить совета у Нильса Бора, надо ли, и можно ли, и стоит ли пойти по той открывшейся прямой дороге к атомной бомбе. Датские ученые бойкотируют мероприятия института, который настроен на то, чтобы подогреть интерес датчан к национал-социализму. Бор откровенно приветствует Гейзенберга как друга, а не как высокопоставленного научного представителя ненавистной оккупационной власти, которая ограничивает его свободу передвижения. После ужина с Нильсом и Маргарет Бор в их квартире Гейзенберг настаивает, по его же собственным воспоминаниям, на разговоре с глазу на глаз. Он знает, что датский ученый находится под надзором гестапо. Поэтому прогулка кажется ему самым бесхитростным вариантом, чтобы приступить к обмену мнениями, не опасаясь, что их подслушивают.
