переводы на татарский язык (впрочем, и эта работа выполнена довольно небрежно). Видимо, книга готовилась в большой спешке: знакомство с Ф. Ефремовым состоялось после сентября 1810 г., а первым января 1811 г. помечено уже предисловие к изданию.
Прослеженная нами история текста показывает, что никак нельзя согласиться с мнением Д. М. Лебедева, будто «переиздание сокращенной рукописи, публиковавшейся в "Русской старине", не представило бы интереса» [26, с. 361. Напротив, именно рукопись Пушкинского дома и представляет собою свободный от добавлений отчет Ф. Ефремова о путешествии. Мы сочли возможным перепечатать и третье издание, учитывая, что некоторые любопытные детали были внесены в него со слов автора. Кроме того, казанское издание, по-видимому, сохранило сведения из других рукописей, и в целом оно характерно для уровня знаний в России о странах Востока в начале XIX в.
В середине века «странствование» Ф. Ефремова было почти полностью забыто. Некоторый интерес оно вызвало лишь в период русских завоеваний в Средней Азии. Тогда в «Еженедельнике Новое время» появился рассказ о нем, озаглавленный «Русский путешествователь поневоле в Азии» [47]. Судя по архивным материалам, И. П. Минаев предполагал подготовить новое, комментированное издание текста. В 1893 г. М. И. Семевский в «Русской старине» опубликовал рукописный вариант, но, к сожалению, это издание не привлекло внимания и впоследствии почти не использовалось исследователями. В 1950 г. в Географгизе вышла перепечатка «Девятилетнего странствования» по тексту 1786 г. с некоторыми сокращениями и комментарием Э. М. Мурзаева — преимущественно по части географии. Почти без изменений издание было повторено в 1952 г. Текстологическая работа при его подготовке не проводилась, некоторые ошибки вкрались и в комментарий. Откликом на публикацию явилась статья И. С. Рабиновича, посвященная «тибетскому разделу» книги, но автор не заметил, что имеет дело с переводным сочинением, и не обращался к его оригиналу. В сборнике «Русско-индийские отношения в XVIII веке» воспроизведена значительная часть памятника по изданию 1794 г. Казанское издание легло в основу английского перевода, выполненного П. М. Кемп [79].
В справочной литературе о Ф. Ефремове повторяются обычно те сведения, которые были сообщены П. С. Кондыревым. Год смерти путешественника не установлен. Статья в недавнем (1988 г.) справочнике «Словарь русских писателей XVIII века» содержит ряд ошибочных утверждений: в ней, в частности, текст рукописи, опубликованный в «Русской старине», отождествляется с изданием 1786 г., отрицаются заимствования из литературы в первом и втором изданиях и т. д.
Не раз давались высокие оценки запискам Ф. Ефремова как источнику. П. С. Савельев когда-то в «Военно-энциклопедическом словаре» отмечал, что книга содержит «много известий, полезных для географа». И. В. Мушкетов писал, что из всех путешествий по Туркестану в XVIII в. наибольшее значение имело странствие Филиппа Ефремова (35, с. 84). На многих примерах можно показать достоверность тех сведений, которые он сообщал как очевидец. Как справедливо заметил автор статьи в «Еженедельнике Новое время», его наблюдательность сделала бы честь и современному европейскому военному агенту.
Следует подчеркнуть такую редкую особенность записок, как точная передача местных названий. Достаточно сравнить ефремовский текст с русскими или европейскими картами Азии конца XVIII — начала XIX в., чтобы убедиться в бесспорных его достоинствах. Ф. Ефремов тонко реагировал на фонетические особенности даже тех языков, которые были ему совершенно незнакомы. Он воспроизводит названия в точном соответствии с местным произношением: Патыала и Биянады — хинди, Бенголь и Калката — бенгальский, пенджабские имена по-пенджабски (ср. и английские слова — например, «мистр»). Поэтому мы полагаем, что и словарик его может быть любопытен — он показывает, как звучала разговорная речь в Бухаре в конце XVIII столетия. Те фрагменты кондыревского издания, где содержатся узбекские и таджикские слова в сильно искаженном виде, скорее всего являются интерполяциями. Да и по содержанию они подозрительны — вряд ли путешественник спустя тридцать лет вдруг вспомнил функции должностных лиц в Бухаре и обстановку того придворного приема, на котором, видимо, и не бывал. Искажения названий появляются также в тех дорожниках, которые записаны с чужих слов.
Ф. Ефремов нередко обобщает отдельные житейские происшествия, которым был очевидцем. Так, видимо, следует расценивать его сведения о бухарских «любителях», проникающих к чужим женам, переодевшись в женское платье. Это — какая-то история времен службы автора гаремным стражем. В Кашгаре он мог быть свидетелем того, как любовник угощал вином обманутого мужа. Эпизод, когда индийцы отказываются есть свою пищу после прихода постороннего человека, произошел едва ли не с самим автором в Калькутте.
Описания страны, особенно хорошо известной автору «Бухарии», исключительно многосторонни: здесь есть сведения о почве и климате, внешнем виде жителей и языках, сельском хозяйстве и торговле, о жилых домах и общественных зданиях, об одежде, транспорте, нравах и религии, о политическом строе и отношениях с соседними государствами. С особенным знанием дела говорится об армии, ее численности, вооружении, организации и тактике. Рассказ о технике шелководства является едва ли не самым подробным в старой русской литературе. В конце XVIII в. предпринимались различные меры по развитию хлопководства и разведению экзотических овощей и фруктов в южных областях России. Вполне возможно, что автор придавал своим сообщениям о хозяйстве Бухары практическое значение — и не только для развития торговых связей. Наконец, исторические предания о временах Абул-Фейза и Мухаммеда Рахима являются редчайшими образцами фольклора, бытовавшего среди русского населения Средней Азии.
Но едва ли не главное, чем способна привлечь читателя эта небольшая книжица, — красочный образ стран Востока, когда они едва вступили в соприкосновение с Западом, и не менее яркий облик русского человека, на исходе XVIII столетия совершившего столь необыкновенное, хотя и невольное путешествие.
Странствование Филиппа Ефремова, Российского унтер-офицера, который ныне прапорщиком, девятилетнее странствование и приключения в Бухарии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда чрез Англию в Россию, писанное им самим в Санкт-Петербурге 1784 года
Его Превосходительству Господину
Тайному Советнику и Кавалеру
и разных мест начальнику
Александру Андреевичу Безбородко[143]
Всенижайше подносит и посвящает сих мест самовидец и описатель Прапорщик Филипп Ефремов
В 1774 году, служа сержантом в Нижегородском пехотном полку, а по учреждении из оного баталионов в 1-ом баталионе, в Оренбурге, который город, как всем известно, возмущенною государственным злодеем чернью не малое время содержан был в осаде[144], и в июне месяце командирован я был на заставу, так называемую дорогу Илецкой защиты[145], с двадцатью человеками военных людей, а именно: десятью солдатами и десятью казаками. При команде нашей состояла одна пушка. И
