Лучше всех кадриль танцует, конечно, Маша. По своей гибкости она, хоть так и не говорят, что-то среднее между лебедем и березкой, а выворотность у нее такая, что пятую позицию — и не танцевальную, а балетную! — может в любой момент танца принять. Ее бы талант в хорошее училище, если бухгалтерию терпеть не может. Ильгиз, безусловно, танцор хороший — сильные ноги, тренированный корпус — но учить и тем более воспитывать ему рано. Наставника нужно уважать и ему верить, а какое здесь доверие, если он во время разминки то по заду тебя погладит, то руку на живот положит? Особенно Маше достается. Возможно, это у него от молодости, но людей такому руководителю Лена бы не поручила.
В костюм к кадрили очень хорошо подходят пышные панталоны — когда юбка при «звездочке» надуется, зрители увидят их, туго накрахмаленные, подвязанные бантиками, и обязательно улыбнутся. Однако Ильгиз категорично сказал: «Девочки, только белые трусики! Знатоки к нам не ходят — подавим жюри «шармом»! Хорошо, конечно, поехать на фестиваль в Казань, потом, может быть, и в Москву — но ни одного народного танца не существует для жюри. Ты сам радуешься, зрителям приятно — вот что главное.
На площадке возле общежития, как всегда, мамы прогуливали в колясочках своих чад. Многие из мам были моложе Лены, и она им немного завидовала. И злилась — разве можно в теплый день так закутывать детей, они же вспотеют и простынут! Какая же радость каждый день ощущать, что сморщенное, красное слюнявенькое существо полностью от тебя зависит, и только твои руки, чувства и слова дают ему жизнь! Ты кому-то нужна, кто-то тебя любит и не может без тебя жить — кто же говорит, что никому нет до тебя дела и не существует счастья? Разве есть на земле что-то чище и честнее, чем любовь детей? На Лену в связи с этим накатывали иногда очень опасные мысли…
Вдруг на скамейке у палисадника, по которому курсировали коляски, Лена увидела Гену. В каком он был виде — под глазом синяк, рука на перевязи… С того дня, как Маша обозвала его тюфяком, в общежитии он больше не показывался. Маша говорила, что он встречал ее после работы, она тогда сослалась на занятость. Как Лена с Зойкой ее ругали — ведь нельзя делать выводы о человеке по первому поступку! С тем парнем его связывала работа — разумеется, он ему был ближе. Неужели, чтобы угодить взбалмошной девчонке, он сотворил какую-нибудь глупость?
В две секунды Лена оказалась перед ним:
— Геночка, что с тобой?
Он встал со скамьи и поморщился одной щекой:
—. На вышке трубой зацепило. Ерунда…
Лена видела в Аксу, как добывают нефть — буровые вышки стояли прямо вокруг поселка. Там ее постигло разочарование. Женщин в буровые бригады не берут — им там просто нечего делать. Осенью и зимой на открытом ветре работать надо, а из скважин, как правило, бьет не нефть, а вода. И спецовки у рабочих вовсе не такие чистенькие, а рукавицы ни у кого больше недели не терпят. Длинную трубу лебедкой поднимают до верха вышки, потом опускают ее в скважину, потом новую поднимают и на предыдущую навинчивают. Навинчивает-то, конечно, механизм, но придерживать трубу приходится руками, а то и всем телом — ее ведь и ветром раскачивает, и лебедка может неточно опустить. Если такой трубой «заденет», недолго и вообще с жизнью распрощаться.
Гена помялся, постучал ногой по бордюру и говорит:
— Лена, ты ей записочку не передашь?
Лена поняла, кому это «ей», и взяла записку. А он ушел. Она думала еще поговорить, но он ушел.
Зойка и Маша давно ее ждали — сегодня после долгих уговоров решено было превратить одну из подруг в (красавицу. Но сначала Лена отдала записку.
— А, — сказала Маша.
Мельком прочитала и сунула в карман.
Красные глазки на электробигуди уже почернели — девушки закрыли дверь на ключ и посадили Зойку на стул перед зеркалом. Волосы у Зойки длинные, густые, и чтобы завивка взялась крепче, Лена начала расчесывать их мокрой расческой. Что ни говори, а внешность для женщины многое значит. Стесняться себя — еще хуже, чем себя жалеть, так как поневоле перестанешь доверять своим мыслям и чувствам. А осознание своей аккуратности всегда позволяет вырасти чувству собственного достоинства. Вот ты меня на танец пригласи, а там уж я не только свой глубокий ум продемонстрирую, но и тебя заставлю в человеке душу любить. А вообще, конечно, одежда и прическа существуют для того, чтобы их не замечать.
Лена накрутила на лбу Зойке первую катушку, и тут в дверь кто-то постучал. Маша громко крикнула: «Чего надо?» В ответ из-за двери негромкий голос сказал:
— Ач эле!
Зойка с криком: «Абикэй!» слетела со стула, потом вернулась, сорвала с себя бигуди и бросилась открывать дверь. Через секунду она обнималась на пороге с маленькой старушкой, которая гладила ее по голове морщинистой рукой и приговаривала: «Кызым!» Лена по-другому представляла себе Зойкину бабушку — в голубом шелковом платье, в малиновом камзоле, от плеча до пояса сверкающая хаситэ из серебряных блях и монет — в национальном костюме, одним словом. А она была в длинном, не новом ситцевом платье, на голове простой платок вроспуск — двумя концами завязан под подбородком, а два свободно на спине. Монеты в косе, правда, были, — только не сверкающие, а из потертых гривенников первого советского выпуска. Лена поняла свою ошибку — она, как и все люди, за национальным видела лишь праздничный костюм. Его человек любой национальности бережет, в далекий путь надевает обиходную одежду — а она схожа у рабочих людей всех народов мира. В том, что бабушка Зойки работала всю жизнь, Лена не сомневалась — как у всех хороших бабушек на свете, обе ее ладони покрывали мозоли и трещинки.
Зойка с бабушкой начала о чем-то говорить, Лена их не понимала — говорили они на диалекте и очень быстро.
Лена поманила Машу рукой, и подруги незаметно вышли из комнаты — чтобы не мешать. В коридоре Маша сказала:
— Только бы Алевтина не заявилась. Достала где-то пилюли от полноты, обещала и мне занести.
— Тебе они ни к чему, — сказала Лена, — а вот мне уже скоро понадобятся — не отказывайся.
Девушки стояли и решали куда пойти. Лена спросила:
— Что по телевизору?
— Конгресс какой-то, — ответила Маша. — Потом футбол — наши снова продуют…
Когда Лена училась в вечерней школе, была знакома с одним футболистом. Он как выпьет, всегда начинал об одном: «Пеле — это класс! А кто мы? Мусор!» Однажды Лена не выдержала и сказала: «Чем пить и плакать, шел бы лучше тренироваться. Или тебе нравится быть мусором?» Футболист обиделся и больше с ней не разговаривал. А она совсем перестала ходить на стадион.
В конце концов решили пойти погулять на улицу, и тут к ним подошла Элка. Лена с ней больше не пыталась говорить — не навязываться же, если человек тебя терпеть не может. Но та сама спросила, почему они стоят возле стенки. Маша объяснила.
— Пойдемте к нам, — пригласила Элка. — У нас никого нет.
Подругам было все равно, куда девать время. Они пришли, сели на стулья. Элка как-то странно крутилась вокруг и наконец сказала:
— Девчонки, я вам сейчас покажу одну вещь, а вы скажите, только честно, — как?
Она вытащила из-под скатерти тетрадный листок в клетку, и стала заунывно читать:
Почему все в мире сложно —Подлость, ложь и клевета,Обмануться легко можно,Правду слышишь иногда.
Есть ли правда в этом мире?Есть ли люди в наши дни?Есть — толкуют мне все время.Если есть, то где они?
Ожидая ответа, Элка глядела почему-то только на Лену. Что ей можно было сообщить? И она сказала:
— Неплохо. Размер есть и прочувствованно…
— Вот, — с облегчением вздохнула Элка, — а мне говорят —. рифма! Главное — чтобы от души! Ведь действительно, где вы сейчас настоящего рыцаря встретите?
— Всем нужны Ромео, — засмеялась Маша, — а сама-то ты — Джульетта?
— Нет, правда, — смутилась Элка, — ну, хотя бы честного человека?
— А в магазине у вас, — спросила Лена, — одни нечестные?
— Черт их знает, — сказала Элка, — пока разговариваешь — вроде честные. А вечером свертки каким-то людям передают. И заведующая молчит — ее у нас «торговым маневром» зовут.
— Так везде, — оказала Маша. — К нам в банк когда из совхоза приезжают, обязательно кур везут — привыкли «дашь на дашь». И никто уже не отказывается — что изменится, если я, например, откажусь?
— А что должно измениться? — спросила Лена. — Зааплодировать тебе должны? Ты же это для себя, а не для других сделаешь.
— Уволюсь к черту, — сказала Элка. — В типографию, что ли, снова попроситься? Там я по третьему работала, а здесь все в ученицах торчу…
— А местком?
— Толку от этих месткомов, — вместо Элки махнула рукой Маша. — Ты вовремя подмигни, кому надо улыбнись — и все у тебя будет!
