жены своей не помнил. И когда шёл походом на юг, то всегда останавливался в той деревне и жил там по полгода. Но возвращаясь однажды домой, обнаружил, что деревню сожгли южане, и всех убили. Как при этом Олинн осталась жива — неизвестно. Расспрашивать, об этом у воинов, которые были с ярлом в тех походах и могли знать подробности, она боялась. Ярл и сам не любил об этом говорить, и другим запретил. И никто не смел ослушаться, зная какой тяжёлый кулак у Белого Волка.
Олинн вздохнула и обернулась, услышав шаги.
− Что же ты наделала, пичужка? — устало спросил Торвальд, когда конюший отошёл подальше.
− Ох, Торвальд! — выдохнула Олинн и закрыла лицо руками. — Лучше бы я послушала тебя там, на болотах!
В этот момент ей как никогда захотелось разрыдаться, но она лишь потёрла щёки ладонями так, будто можно было стереть стыд и неловкость, и, как могла, рассказала Торвальду свою историю. Умолчала, конечно, о многом. Например, о том, что произошло у реки, как Игвар поцеловал её и звал с собой. Но зато рассказала о звезде. Поверит Торвальд или нет, это его дело, но молчать и чувствовать вину у неё больше не было сил.
− И что, она вот просто так взяла и исчезла? — с недоверием спросил старый вояка.
− Да, вспыхнула и рассыпалась. Даже пыли не осталось. Скажи, откуда могла быть эта звезда? — спросила Олинн, закончив свой рассказ. — И как она оказалась у монаха… ну, то есть у их командора? Я видела у Фэды браслет, там такой же узор, а браслет этот был откуда-то с юга. Может, это какое-то колдовство? Была бы жива Тильда, я бы спросила у неё! А теперь не знаю, что и делать.
Торвальд поправил повязку, закрывавшую один глаз, и задумчиво погладил по шее лошадь, стоявшую рядом.
− Знаешь, я в тот год не был в походе. Лежал с раной в боку в лихорадке, а ярл ушёл без меня, — ответил он неторопливо, с трудом вспоминая давние события. — Ходили они далеко на юг, но перед этим приснился ему нехороший сон, и ярл пошёл к вёльве. Она зарезала оленя и жгла костёр, и он долго у неё пробыл. Сказал потом, что она видела в оленьих кишках и в пламени плохое предзнаменование. Что-то он говорил под хмелем: «Будет гореть вода, как сухая трава, а земля трескаться, как лёд. Но если люди попросят богов, то пошлют они им Звезду Севера. Она защитит людей и спасёт. Тот, у кого будет звезда, тот и спасётся». И вроде как вёльва подсказала ему, куда идти за этой звездой и где просить богов. В горы по ту сторону болот. В Ир-нар-Рун. Но может, оно и не так было, потому что у вёльвы ярл пил тот дурной напиток из грибов, а с него ещё и не такое померещится. Уж не знаю, был ли он в горах, или нет, и кого просил… Белый Волк и просить-то не умеет, ты же знаешь. Но в тот год он в походе пробыл очень долго, а вернулся оттуда с тобой и сказал, что о звезде можно больше не беспокоиться — Север под защитой. Может тогда он её и привёз. Но больше я про это ничего не слышал, и если та звезда и была, то ярл её никому не показывал.
— А куда они ходили? Откуда её привезли? — спросила Олинн. — Как называется это место?
— Да мне все те названия, как одно, не помню уже. Давно ведь было, — отмахнулся Торвальд. — Ты лучше самая ярла спроси.
— Мне сейчас нельзя ему попадаться на глаза, — ответила Олинн, вздохнув. — Да и вообще, лучше никому не попадаться. Меня в Олруде теперь считают предательницей, а отец меня проклял. Послушай, ну хоть что-то ты знаешь о том месте?
— Могу сказать только, что это дальше на юг, за болотами и за горами Ир-нар-Руна.
Но для Олинн это ничего не значило. Она бывала только в Олруде и в Бодваре, да ещё в окрестностях замков, на болотах и в ситтах. А что находится за Перешейком, она знала только из рассказов Ульре, которая пересказывала всё, о чём слышала от хирдманов, приукрашивая на ходу собственными выдуманными подробностями.
— А моя мать? О ней ты что-нибудь знаешь? В какой деревне она жила? Сколько лет мне было, когда отец меня привёз?
— Нет, не знаю. А ты… Да мелкая ты была, но уже ходила, — ответил Торвальд. — Хотя ты всегда была невеличка.
— Ходила? — удивилась Олинн. — Почему же я ничего не помню, что было до Олруда?
— Ну кто же знает! — пожал плечами Торвальд. − Я уже стар, всё в памяти перепуталось.
Первое, что Олинн помнила из детства − комнату под крышей, да немую няньку, которая поначалу за ней ухаживала. Та могла только мычать и указывать рукой, что делать. И может, и сама бы Олинн не научилась говорить при таком воспитании, но как-то в замок пришла Тильда и увидела её во дворе. Вот с того дня всё и изменилось. Олинн отдали другой няньке, той, что присматривала за детьми ярла, и комнату выделили получше каморки под крышей. Она стала играть с Харальдом и Фэдой на равных, почти как настоящая дочь ярла. И разве что эйлин Гутхильда иногда покрикивала на Олинн, но отец как-то осадил её за это. С тех пор мачеха никогда не ругала падчерицу в его присутствии. А однажды вёльва снова пришла в замок, позвала Олинн с собой и стала учить её понемногу разным премудростям: травам, знакам и голосу Великой Эль.
И вот теперь Олинн подумала, что ничего не помнить о своём раннем детстве − это странно. Как будто её прошлое кто-то отсёк, словно нить перерезал. Почему она раньше не задавалась этим вопросом? Почему подумала об этом только сейчас? Может, всё из-за тех слов, что сказал отец?
«…Она сказала, что если ты умрёшь, то я потеряю всё, что люблю. И поэтому я берёг твою жизнь. Но теперь… Раз ты взяла Звезду Севера, то я верну ей всё сполна её же монетой. Если ты не принесёшь мне перстень, то, как только наступит Йоль, теперь уже ты будешь терять всех, кого любишь. Тех, кто рядом с тобой. Как она прокляла меня, так вот теперь я возвращаю ей это проклятье и отпускаю тебя. Именем Севера…»
Её мать прокляла её отца? Но что же тогда получается? Может, и не было никаких южан, которые
