Он протягивает ладонь. На ладони — мокрые очки…
Добравшись до котловины Великого болота, экспедиция прежде всего построила лабаз и крохотную избушку — таежное зимовье.
В тот год летний зной погубил ягоды, высушил траву.
И без того унылый, мертвый лес стал еще мрачнее. Торчавшие кое-где на корню огромные высохшие стволы валились при первом крепком порыве ветра. Исчезли птицы, звери обходили котловину стороной. Только пискливые бурундуки — земляные белки — проворно носились по обгоревшим стволам да летучие мыши, охотившиеся за комарами, бесшумно чертили воздух после заката.
Кулик и его помощники делали топографическую съемку котловины. Поздней осенью, когда болота подмерзнут, ученый с помощью магнитометра предполагал «пощупать» воронки: если метеорит был железный, то чувствительный прибор обнаружил бы его осколки глубоко вонзившиеся в землю.
Но до осени было еще далеко, а в тайгу пришла беда. Экспедиция жила на голодном пайке с того дня, когда в пороге перевернулась лодка и погибла часть продуктов. Болтушка из муки, скудно заправленная маслом, два-три куска сахару — разве это настоящая еда для таежников? Охоты — никакой, ягод нет; мудрено ли, что болезнь непрошенной гостьей пожаловала в зимовье.
И вот через тайгу пробирается печальная процессия. Только Кулика пощадила болезнь, и, часто поглядывая на компас, он ведет остальных. Его высокая, чуть сутулая фигура мелькает между стволами. А ведь надо было продержаться всего какой-нибудь месяц до заморозков… Проклятая цынга!
Люди еле бредут по тайге, часто останавливаясь и отирая пот. Но уже видны домики Вановары. Теперь — к Енисею, где, сверкая яркими огнями, плывут на юг белые пассажирские пароходы. Однако проходит день, второй, третий, а начальник экспедиции не торопится с отплытием.
— Ну, Леонид Алексеевич, когда же в путь-дорогу? — спрашивает Кулика его помощник.
Кулик загадочно смотрит из-под стекол очков:
— Вам, да и всем остальным я бы советовал не задерживаться. С цынгой не шутят.
— «Вам»?!
— Вот именно. А я… Что вы так на меня смотрите? Я, пожалуй, вернусь к моему метеориту.
— Леонид Алексеевич! — почти сердито говорит помощник. — Это даже не фанатизм, это безумие, самоубийство! Одному в тайге!
Кулик спокойно улыбается:
— А почему одному? Вот товарищ Китьян тоже хочет своими глазами увидеть то место, где с неба упал камень.
Плотный, коренастый таежник, возившийся с ружьем в тени у забора, не спеша подходит к Кулику.
* * *
Скоро месяц, как Кулик и его новый помощник, охотник Китьян Васильев, живут в таежном зимовье. Темно в избушке. Чтобы записать что-либо, Кулику приходится каждый раз открывать дверь. Они донесли в зимовье железную печку, а стекло для окон сберечь так и не сумели. В лунную ночь — это было, кажется, на седьмой день обратного пути к Великому болоту — проснувшийся Кулик при свете чуть тлевшего костра увидел медведя, обнюхивавшего печку. Ученый потянулся к ружью. Зверь, быстро повернувшись на звук, раздавил прислоненные к печке два листа стекла и был таков.
По вечерам Кулик и Китьян раскладывали у входа в избушку едкий дымокур. Охотник рассказывал таежные были, Кулик вспоминал фронтовую жизнь, камеру-одиночку, свои скитания. Но больше всего у костра говорили о метеорите. Китьяну никогда не надоедали эти разговоры.
— Алексеич, — говорил он, глядя в осеннее небо, — а что, если все звезды на нас повалятся?
— Никогда этого не будет, Китьян, — отвечал Кулик.
— А ведь наш же вот упал…
— Эх, Китьян! Я же тебе говорил, что наш — не звезда, а метеорит. Метеориты — это, вероятно, обломки крупного небесного тела — планеты. Они носятся во вселенной, в межпланетном пространстве, и мы не видим их до тех пор, пока какой-нибудь из них не влетит в земную атмосферу. Знаешь, какова их скорость? Двадцать, а то и больше километров в секунду. Семьдесят тысяч километров в час! Вот ты идешь, и воздух для тебя совсем не помеха. А когда катишься с горы на санках — кажется, что тот же воздух стал гуще, плотнее.
— Верно, Алексеич. Аж дыхание захватывает.
— Ну вот. А для небесного гостя воздух — уже огромное препятствие. При трении о воздух метеорит так раскаляется, что начинает светиться и иногда сгорает весь, не долетев до Земли. Но наш-то с тобой не сгорел, нет! Он был слишком велик для этого. Он весил, наверно, многие тысячи тонн. Правда, он мог раздробиться при ударе, и поэтому найти хотя бы его обломок будет нелегко. Но все же мы попробуем, Китьян, а? Помнишь воронки, которые я тебе показывал? Пусть только подмерзнет!
Но зима заупрямилась и не шла в таежные края. Опять настали голодные дни. Сначала Китьян стрелял бурундуков, ловил рыбу в ручье. Но бурундуки скоро попрятались по гнездам на зиму, а рыба ушла в омуты Хушмо.
Как-то в конце сентября Кулик сказал Китьяну:
— Вот что, друг. Давай поделим остатки муки — и отправляйся-ка ты в Вановару. Не могу я больше морить тебя голодом.
Китьян побагровел:
— Сибиряку такие слова! Пришли вместе — и уйдем вместе. А умрем — так тоже вместе. А ты… Эх, ты…
Кулик шагнул к Китьяну, хотел обнять его, но тот увернулся, выскочил из избушки и долго еще дулся на ученого.
Болото не замерзло и в октябре. Снег оседал на черных стволах. В ночь, когда поднялась первая метель, Китьян разбудил Кулика:
— Слышишь, стреляют?
Они открыли дверь и прислушались. Ветер свистел над болотом. Снег, влетая в избушку, таял у порога.
— Может, тебе показалось?
— Какое там показалось! Стреляли, верно говорю. А охотники сюда не заходят. Ты как знаешь, а я больше спать не лягу.
До утра они сидели молча, слушая метель. Один раз показалось, что опять стреляют. Но это упало сломленное ветром мертвое дерево.
Утром Китьян, вышедший на разведку, быстро вернулся назад:
— Идут! Много, с ружьями.
С сопки спускался караван вооруженных всадников. Кулику вспомнились слухи о том, что где-то в тунгусской тайге бродит последняя шайка давно разбитых колчаковцев.
Несколько минут Кулик и Китьян, застыв на пороге с ружьями, смотрели как спускается караван. Вдруг головной всадник поднял руку и закричал:
— Он жив! Ура! Ура!
Это был помощник Кулика. А через минуту ученого тискали, обнимали знакомые и незнакомые. Перед Куликом была соединенная экспедиция, снаряженная Академией наук и редакцией московского журнала «Всемирный следопыт» для его розысков. К ней примкнул и старый знакомый Кулика — корреспондент сибирской газеты.
— Ничего с нами не случилось бы, зря вы всё это… — Кулик чувствовал себя неловко, узнав, что экспедиция спешила, опасаясь за его жизнь.
— Леонид Алексеевич, да у вас что, зеркала нет? Вы же истощены до последней степени. В могилу краше кладут! — горячился корреспондент. — И вот, возьмите, почитайте. — Он распахнул полушубок и достал из-за пояса тетрадь в клеенчатом переплете: — Дневник нашей экспедиции. Вот отсюда…
Корреспондент отчеркнул ногтем. Кулик прочел: «С тревожными мыслями вступили мы на таежную тропу. Накануне нашего выхода из Тайшета сибирские газеты сообщили, что из приангарских селений бежало несколько человек ссыльных уголовников, которые, оперируя в верховьях Подкаменной Тунгуски, расспрашивают местных охотников, как пробраться к избушке Кулика. Бандиты думают, что ученый ищет в тайге золото».
Кулик возвратил дневник:
— Ну что же, золото так золото. Вон оно, наше «золото»! — И он кивнул туда, где под снегом лежало Великое болото. — Приступим же к магнитометрической съемке места падения тунгусского метеорита! — торжественно докончил он.
* * *
Что же сказать о третьей экспедиции в тунгусскую тайгу, которая состоялась в следующем, 1929 году? Она принесла Кулику больше огорчений, чем радости. Но она же дала ключ к окончательной разгадке всех тайн тунгусского метеорита.
Во время третьей экспедиции Кулик, его помощник Евгений Леонидович Кринов и несколько добровольцев, поехавших с ними в тайгу, исследовали наконец воронки, на которые возлагались такие большие надежды.
Но сколько ни копали в этих воронках лопатами, сколько ни прощупывали их буром — никаких признаков осколков метеорита не обнаружили.
Тяжело ученому, когда созданная им после долгих раздумий теория, которая казалась такой прочной, правильной, достоверной, вдруг начинает опровергаться самой жизнью. Кулик после раскопок в воронках переживал трудные дни. Видимо, правыми оказались те, кто утверждал, что происхождение злосчастных воронок связано только с вечной мерзлотой. Сначала просочившаяся сквозь торф вода, замерзнув, приподняла торфяной покров. Летом эта выпуклость, этот бугор, хорошо прогреваемый солнцем, растрескался. Тепло проникло внутрь, и тогда растаял не только лед, но и прикрытый им вечномерзлый ил. Так вместо бугра получилась воронка…
