— Ясно, Хэдртэ, — сказал я. — Спасибо Тари. А что вы можете делать?
— Всё, — ответил парень с полной уверенностью в собственных силах. — Только ты скажи, что.
Наши люди отвлеклись от работы, подошли взглянуть на детей. Радостно ведь: все живы, нормально вышли из анабиоза, вот она, собственно — надежда Шеда собственной персоной.
— Ладно, ребята, — сказал я. — Вы ведь наверняка лучше меня знаете, как тут всё было устроено, правда? Вот здесь была спальня, это ясно. А в том большом помещении?
— Видеолекторий, — сказала очень хорошенькая девочка. Её роскошная грива цвета ртути, собранная в три лисьих хвоста, могла бы разбить любое сердце, а такие ресницы я до сих пор видел только у героинь мультфильмов. Она носила белоснежный комбез — «белёк», только что начала чему-то обучаться, судя по руне «водоросль» на амулете — биологии. В голосе красоточки слышался горький укор. — Тут был видеолекторий, а проектор разбили, вон, куски валяются. И всё разбросали. Что им проектор сделал?
Под «им», конечно, подразумевалось «вам», но что-то её удержало от прямого выпада в сторону всех хумансов вообще.
— Тут бой шёл, — сказал я. — Видите, всё разбито. Я понял, здесь был видеолекторий. А дальше?
— Игровая для бельков, — сказал Хэдртэ. — А почему у тебя гривы нет?
Судя по заинтересованным взглядам прочей публики, этот вопрос интересовал многих. Я обрадовался. Тех, кого яростно ненавидят, о гриве не спрашивают.
Есть надежда поладить с детьми.
— Я работал в одном мире, — сказал я, — где жили власоедки. Такие… — вот как им объяснить букашек? Блох? Вшей? На Шеде отродясь не водилось насекомых. — Вот такие крохотные существа. Вроде совсем крохотных сухопутных крабов или рачков, представляешь? Они селились в волосах и их выкусывали. Там я и привык состригать гриву.
Это было интересно нашим юным визитёрам, но не так важно, как некоторые другие волнующие ребят вопросы.
— Ты никогда не воевал? — спросила красоточка. Я понял, почему она сказала «им».
— Никогда, — сказал я. — Ни с кем. И ненавижу войну.
— А другие?
— Среди нас только один человек, который как-то участвовал в этой войне, — сказал я. — Ярослав, — я огляделся, но Яра нигде не было. — Сейчас работает в другом месте, вы его ещё увидите. Он воевал лишь несколько дней, был тяжело ранен — но ему до сих пор жаль, что он оказался тут, на Океане Втором, когда началась война. Он прилетел сюда, чтобы всем нам помогать.
Народ слушал и размышлял, рассматривая меня. Взгляды у них уже были испытывающие и прямые, как у взрослых. Я чувствовал себя несколько неуютно. Никогда не чувствовал себя настолько неуютно, общаясь со взрослыми. Юные шедми слишком легко говорили всё, что думали. Никакого пиетета, никакого почтительного страха перед взрослыми, который на Земле называют «уважением», они не знали в принципе. И от их непосредственности страшновато было мне. Я сильно жалел, что не закончил хотя бы самые сокращённые ксенопедагогические курсы.
Впрочем, у нас просто не было достаточного материала по педагогике Шеда.
— А наши Старшие завтра прилетят? — спросил мальчишка с торчащими ушами — на Шеде это редкая чёрточка внешности. Ушастик был, похоже, ровесник красоточки, но руны «водоросль» и «краб» носил поверх зелёной куртки — уже биолог-биолог, с живыми подопечными.
— Завтра или послезавтра, — сказал я. — Не беспокойся.
Новость оценили: девочки еле заметно улыбнулись. Люди улыбались в ответ — и шедми восприняли это как приглашение к дальнейшему диалогу культур. Невысокий парнишка, явно происходивший откуда-то из тёплых краёв, с кожей не белёсой, а заметно серой, в пушистой безрукавке и замшевых штанах, с «сердечком Хэталь», руной «стрела» и ещё полудюжиной символов на шейных шнурках, спросил опрометчиво подошедшую слишком близко Веру, показав перепончатой лапкой на её высокую грудь:
— А почему у тебя тут распухло?
Вера потеряла дар речи. Её монгольские очи расширились втрое. Прежде чем кто-то из людей успел среагировать, своему товарищу ответил ушастик:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это не распухло, а специально. У людей там железы для того, чтобы кормить бельков. Секретом таким… белым.
Эксперт по ксенофизиологии, однако.
Юных шедми это поразило.
— А почему у тебя нет? — спросила меня красоточка.
— Бывают только у женщин, — сказал я, пытаясь остаться серьёзным.
— Вот как люди различаются! — осенило южанина. — А то у них все Старшие так похожи! Никак не догадаешься, где кто…
— Это из-за того, что бивней нет, — согласно сложила ладошки тихая светленькая девочка. — А как вы этим бельков кормите? Откуда еда появляется?
У Веры вспыхнули щёки.
— Там дырочки, — уверенно заявил юный знаток физиологии людей. — Справа и слева.
— Вот здорово! — восхитилась красоточка. — А можно посмотреть?
— По-моему, она не хочет, — сказал серый мальчик. — Видишь, она не разговаривает. И с лицом что-то… Тебе плохо? — спросил он у Веры с некоторым даже сочувствием.
— Мне неловко, — сказала Вера, вдохнув: взяла себя в руки. — Потому что у людей не принято их показывать просто так, железы. Из них кормят только очень маленьких детей. Не бельков — у людей младенцы не покрыты пухом. Вот, — и, распахнув куртку, решительно задрала свитер. — Младенец берёт в рот сосок и высасывает молоко.
— А сейчас молока нет? — спросила светленькая девочка.
— Нет, — сказала Вера. Она уже, кажется, отыскала верный тон и осознала, что разговаривает с детьми-ксеносами, а не с мелкими хулиганами с Земли. — Бывает только после рождения ребёнка и только некоторое время, пока он не научится переваривать другую пищу.
— Интересно, но не очень удобно, — сказал серый южанин. — А если надо другого ребёнка покормить? И как же мужчины? Получается, они вообще не могут? Значит, если мамы нет, то ребёнок голодный будет? Ни папа, ни брат, ни сестра, ни другие старшие его покормить не смогут?
Вера улыбнулась той самой улыбкой, в которую был влюблён немалый процент населения Земли.
— Да, — сказала она, поправляя свитер. — Вы, шедми, устроены удобнее. И покормить малыша может любой из вас, и показывать вам можно любую часть тела, да?
— Да, — слегка удивилась красоточка.
— Кому угодно? — спросила Вера.
— Да, — красоточка удивилась сильнее. — Ты хочешь посмотреть?
— Я не об этом. Есть ли такие части тела, которые показывать… — Вера на миг задумалась. — как бы… нехорошо для того, кто показывает? Неловко или неприятно? На которые можно смотреть не всем?
Ребята задумались.
— Это как зевать, не отвернувшись, — сказала тихая девочка. — Раньше считалось, что если ты зевнёшь при шамане и не отвернёшься, он может украсть твою душу из горла.
— Сказки, — фыркнул серый. — Да и шаманов нет.
— У вас на юге нет, а на Атолле есть.
— Оху, и лучехват есть, да?
— Хватит! — резко оборвал их Хэдртэ. — Здесь никого нет.
Спорщики замолчали резко. Я увидел, как у тихой девочки закрылись ноздри, сжались внутрь, как перед прыжком в воду — у человека глаза наполнились бы слезами. Красоточка обняла её за плечо.
— Мы пойдём в лекторий, — сказала она. — Соберём там обломки и всё почистим. Есть чем?
Диалог культур пока что закончился.
* * *
Я поражался тому, как ребята-шедми здорово держат себя в руках. Не хуже взрослых. И так замечательно общались с нами… безусловно, думал я, всё идёт легче, чем я ожидал. Молодцы.
Молодцы-то они, конечно, молодцы — но насчёт лёгкости я ошибся.
Юные шедми старательно помогали нам приготовить детский корпус к новым жильцам — мыли-чистили серьёзно и аккуратно. Мне показалось даже, что эта команда всё уже приняла, пережила и теперь занята адаптацией к новой жизни, но вдруг я заметил, что красоточка Ынгу сидит в сторонке на корточках и пытается оттереть след ботинка с пузика брошенной куклы.
В общем, нормальное поведение девочки, верно? Совсем как наша… только ноздри у неё сжаты так, что даже щёлочек не видно. И губа прикушена.
