Я часто задумывался о шрамах на руке моей хозяйки, спрятанных под браслетом. Она не сказала о них ничего, просто показала мне и всё. Когда Равинга вошла в этот другой мир и почему? Я присмотрелся к рукам Алитты — у неё такой метки не было.
Я с детства был приучен к терпению, но иногда мне хотелось встать перед Равингой и потребовать от неё ответов, и не отговорок, а прямых ответов. С того самого вечера, когда она показала мне чёрный шар — я даже не заметил, как она его убрала, так был ошеломлён увиденным, — с того вечера она почти не уделяла мне внимания, почти всё время проводя в лавке или в мастерской.
На второй день я принялся помогать им — первый день я провёл на рынке, у лавок ювелиров и камнерезов. Дважды я видел украшения, несомненно, вышедшие из–под рук моей сестры, их продавали по такой цене, что Кура, по–моему, просто онемела бы. Я даже начал прикидывать, как бы привозить её работу напрямик в Вапалу, где её изящные изделия нашли бы настоящих ценителей, да и сырья, необработанных камней, таких, как здесь, на наших ярмарках не сыщешь.
Равинга торговала не только в своей лавке, она ещё держала место на рынке, и в торговые дни её слуга Манкол носил туда дешёвые куклы. Я помогал ему донести и поставить прилавок, прежде чем отправиться по своим делам.
Бирюзу, что принёс с собой из пустыни, я продал за несколько серебряных пластинок, и это показалось мне славной сделкой, хотя уверен, знай я местный рынок чуть получше, то продал бы их ещё выгодней. Но мне было не до того — кругом открывалось столько необычного!
По улицам текли неторопливые процессии. Бегущие слуги хриплыми голосами разгоняли толпу перед вельможей, должно быть, из Великих Домов. Везде слонялось множество юношей, разряженных в пух и прах, — вряд ли они приехали на испытания, скорее просто посоревноваться в скачках за городом, гульнуть, как следует, попробовать столичных вин, в общем, на людей посмотреть и себя показать, показать свою молодецкую удаль, иногда приятно оттеняемую неимоверной тупостью.
Однажды я увидел Шанк–дзи, окружённого толпой приверженцев. Он был светлокожий, как большинство вапаланцев, и не носил пышного воинского парика, хотя на боку висела великолепная сабля с украшенной драгоценными камнями рукоятью. Его белые волосы были просто завязаны в хвост, как у меня, только кольцо, скреплявшее их, сверкало бриллиантами.
А его узкое, гладко выбритое лицо — хотя большинство его поклонников отращивали узкие усики или такую же узкую бородку — странно напоминало маску, на нём совершенно ничего не отражалось. Из–под тяжёлых век глаз было почти не видно. Его фигура сразу привлекала к себе внимание, в нём чувствовалась с трудом сдерживаемая энергия, неутолимая жажда действия.
Он тоже был молод, хотя вряд ли кто–нибудь мог про него сказать, что он похож на окружавшую его молодёжь. В нем несомненно ощущалось что–то от той ауры власти, которой для меня всегда был окутан мой отец. Правда, даже будучи сыном Императора, он, согласно обычаям Вапалы, не обладал здесь никакой властью и по занимаемому положению считался ниже, чем глава любого Дома.
Однако люди расступались перед ним. Я обратил внимание, что многие странно оглядывались, когда он проходил мимо. Одна женщина быстро сделала пальцами жест, которым в моей стране принято отгонять злую судьбу. С другой стороны, встречалось и множество таких, которые выкрикивали его имя, хотя он не отвечал приветствующим ни взглядом, ни жестом.
Пока я бродил по рынку, Мурри укрывался в разрушенном доме по соседству или в маленьком дворике за лавкой Равинги. Когда я побеспокоился об его безопасности, Алитта ответила мне с тем нарочито торопливым видом, с каким всегда разговаривала со мной, что эта развалина тоже принадлежит кукольнице, и никто не войдёт туда без спросу.
Мой рождённый в пустыне товарищ скучал. Если бы не котти, постоянно сновавшие в его укрытие и не возможность по вечерам возвращаться под крышу дома Равинги, то думаю, он снова вскарабкался бы на крыши и отправился бы в город на разведку. По вечерам я рассказывал ему, что видел в городе. Не знаю, много ли значили для Мурри человеческие дела, никак не касавшиеся непосредственно его жизни, но слушал он внимательно, а иногда даже удивлял меня вопросами.
Особенно его заинтересовал мой рассказ о Шанк–дзи, пока я говорил, он несколько раз перебивал меня рычанием, а под конец подвёл черту:
— Этот убивать… убивать не есть… — он подыскивал способ выразить важную для него мысль с помощью того ограниченного словаря, которым мы с ним пользовались. — Он убивать… носить зубы… снимать шкуру… показать другим.
Охотник ради охоты. Но это же можно было сказать больше, чем о половине тех, кто так гордо разъезжал по городским улицам. Шанк–дзи отличался от них другим. Кинрр, когда мы встретились впервые, был неприветливым и враждебным, но я понимал его. Даже моего братца я мог понять — после определённых усилий. А этот будущий Император…
— Не один… — прервал мои мысли Мурри, — два…
— Что два? — не понял я.
Кот моргнул. Ему, казалось, снова не хватало слов. Наконец он ответил:
— Вот стоит один, — он положил лапу на пол, рядом с моим коленом. Затем положил вторую лапу, в нескольких пальцах позади первой.
— Вот… второй…
— Второй человек?
Мурри снова заморгал.
— Другой…
Я почти ощутил «го озадаченность, словно он не знал точного ответа.
Некто, стоящий за Шанк–дзи? Это означает, что вапаланин, стремящийся занять трон своего отца, имеет какую–то скрытую поддержку. Здесь, в городе, я подслушал достаточно замечаний «в сторону», чтобы понять, что за внешним покоем кроются какие–то интриги, что Алмазный город уже не тот, каким был раньше, свят о следующим строгим традициям.
Больше вытянуть из моего пустынного друга ничего не удалось. Мне оставалось только надеяться, что он поделится со мной всем, о чём узнает — или догадается — в будущем.
Над городом сгустились сумерки. Лавка закрылась, и хотя мобили ещё названивали, в том уголке дома, где сидели мы с котом, было относительно тихо. В первый раз с тех пор, как пришёл в Вапалу, я достал кифонг, любимый кифонг Кинрра, и стал настраивать его, с удовольствием заметив, что тяжёлый путь нимало не повредил арфе.
Бока инструмента до блеска отполировали тысячи прикосновений, узор, когда–то украшавший арфу, был еле виден. Может быть, когда–то это были строки музыкальной вязи, церемониального письма, которым в Вапале записывали музыку.
Я пошевелил пальцами, чтобы размять их, затем отважился взять аккорды одной из песен, как учил меня Кинрр. Алитта куда–то исчезла, куда, я не знал. Дом был довольно большим, а я придерживался лишь той его части, куда мне разрешила заглядывать сама хозяйка. Услышав звон струн, кукольница вошла к нам и уселась на кучку циновок, со вздохом потирая спину рукой, словно провела много часов, согнувшись за рабочим столом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
