Кир покорно взял трубку. Однако тот факт, что он не захотел звонить, показался мне плохим симптомом. Получалось, что нам обоим не нравится то, что мы делаем.
– Слушай, папаша, твоя девчонка у нас.
– Я хочу услышать ее голос.
– Услышишь. А сейчас – наши условия…
А в ответ – тихий, шипящий, зловещий голос обэхаэсэсника. Я стояла совсем рядом и хорошо слышала его в трубке:
– Нет, это ты, сынок, слушай мои условия. Ты возвращаешь Олю. Немедленно, сейчас же, живую и здоровую. Или я тебя уничтожу. Я тебя брошу в железную клетку, и лагерные голодные псы сотворят с тобой такое, что ты будешь ползать перед ними по полу, в собственном дерьме, вымаливая себе смерть, как избавление!
Я увидела, как побледнел и даже отшатнулся Кир. И тогда я прикрыла трубку ладонью и шепотом заорала:
– Не слушай его! Говори!! Говори ему!
Мой любовничек сглотнул, преодолел себя и сказал. Голос его, слава революции, звучал солидно и совсем не дрожал:
– Мы отдадим тебе дочку – завтра же. Живую и невредимую. После того, как ты передашь нам двадцать тысяч рублей.
Предварительно мы долго обсуждали с Кириллом сумму. Я не сомневалась, что у продажного мусора Эдика есть и сто тысяч, и сто пятьдесят. Но деньги наверняка вложены в дачи и машины – оформленные, к примеру, на родственников жены. А также – в золото с каменьями и в антиквариат. Так быстро имущество не ликвидируешь, в наличные не обратишь. Мы не могли ждать и рисковать. И держать девочку месяц тоже не могли.
«Он в состоянии легко вынуть дубов пятнадцать, – уверяла я Кирилла. – И не полезет в бутылку, не станет поднимать шума».
«Тридцать!» – спорил Кир.
В конце концов, мы сошлись на двадцати.
– Двадцать тысяч?! – искренне возмутился Эдик в трубке. – Ты бредишь! У меня нет столько денег! Нет и не может быть! Привезешь мне Олю, я, так и быть, дам тебе за труды четвертак.
И все-таки Верный испугался. Раз кто-то просит у него двадцать тысяч, значит, он знает, что они у него есть. Значит, и про делишки его – тоже знает.
Кирилл на снисходительный тон папаши обозлился. А если его кто-то начинал злить, он действительно становился очень недобрым.
– Я тебе сказал, папаня: двадцать! Завтра с женой пробежитесь по сберкассам. Прям с утряка. В одиннадцать с деньгами сиди дома, жди моего звонка. Ясно? Или найдешь свою девочку в мусорном баке, без головы.
– Дай мне поговорить с ней.
Я подозвала девчонку – она неподалеку каталась с ледяной горки.
– Папочка!.. – закричала малышка в трубку.
– Олюшка, детка! Как ты себя чувствуешь?
По его голосу, полному ужаса и тревоги, я поняла, что болевая точка выбрана правильно. Беда в том, что из-за этой светловолосой девочки мы были уязвимы тоже. В меньшей степени, чем он, но все-таки.
Мы не могли причинить ей вреда.
– Все хорошо, папа. Когда ты придешь?
– Где ты находишься?
Я оттащила девчонку от аппарата. Она подняла вой.
– Завтра в одиннадцать, когда будешь при деньгах, получишь инструкции.
Кирилл отключился.
Не буду уверять, что я хорошо спала ночью. Приходилось успокаивать Олюшку, просыпавшуюся время от времени. И корить себя, что ввязались в такое дело. Не сомнет ли нас опять система? И страх холодком заползал под ночную рубашку…
…Мы были самые хитрые: сняли еще и третью квартиру. Неподалеку, в доме на девятом этаже окнами на Лесную улицу. Утром, без четверти одиннадцать, Кирилл в одиночестве отправился туда. Я варила девочке кашу, дрожала, как в лихорадке, и думала: напрасно мы это затеяли. Ни при поджоге дачи Полины, ни в квартире Риты со мной такого не было. Там все происходило весело и азартно.
По пути на наш запасной флэт Кир из автомата позвонил майору. Затем – перезвонил мне. Голос его звучал весело:
– Он сказал, что деньги собрал, на все согласен и готов выполнять наши инструкции.
Я тщательно помыла в первой рабочей квартирке посуду и стала протирать тряпкой все, к чему мы прикасались.
– Тетя Вера, что ты делаешь?
– Убираюсь. Слушай, деточка, мне сейчас надо уйти. Ты посидишь немного одна. Потом к тебе придут папа или мама. Ты посмотришь в глазок и откроешь им дверь, ладно? А может, папа не сможет прийти, и тогда к тебе возвращусь я. И сама отвезу тебя к маме с папой. Поняла? А ты посиди пока, порисуй.
– А долго ждать?
– Ты часы понимаешь?
– Да.
– Вот когда маленькая стрелка подойдет к цифре «два», кто-то из нас придет. А может, даже раньше.
Я ушла из той квартиры – как я думала, навсегда. Пешком добралась до Лесной улицы. Мы специально разыскивали оба этих убежища – чтобы были неподалеку друг от друга, на высоких этажах и имели хороший обзор на две стороны: и на улицу, и во двор.
В тот момент, когда, оставив девочку, я шла на второй флэт, чтобы получить от Верного деньги, мне стало страшно. Я совсем не исключала, что в наш район уже выдвигаются группы захвата, группы скрытного наблюдения. Хотя Кира я все эти дни утешала: «Эдик не станет светиться. Побоится. Он знает, что тогда вопросов не избежать. Его обязательно потом спросят: а почему похитили именно твою дочь? А что с тебя требовали? Откуда они узнали, что у тебя есть деньги?» И все равно – опасалась подвоха. Такие, как майор, очень верят в Систему. Они обманывают ее, обкрадывают, но – верят.
И вот я пришла в нашу вторую квартиру. И стала, как мы заранее наметили, следить за улицей. Кирилл наблюдал за двором.
Ничего подозрительного мы не увидели. Никаких машин, вдруг почему-то начавших чиниться, странных грузовиков или надолго заговорившихся между собой прохожих.
И тут я заметила из окна кухни: на Лесной останавливается машина «Жигули», и оттуда выходит Эдик. Я его сразу узнала. Он был один.
Я крикнула Кира. Он подбежал из той комнаты, что выходила во двор, стал рядом, тяжело дышал. Верный неторопливо и, казалось, беззаботно прошелся по улице. Я по-прежнему не видела ничего подозрительного. Правда, я понятия не имела, как действуют милиционеры в тех случаях, когда им приходится вызволять заложников.
– Он с пустыми руками, – прошептала я.
– Ну и что? – воззрился на меня Кир.
– Двадцать тысяч – большая пачка. Даже сотенными купюрами. В карман не спрячешь.
– Если он с пустыми руками – девочку не получит.
Голос Кира звучал уверенно. Я поняла: сейчас для него началась игра. Соперничество с Эдиком. И он должен обыграть его во что бы то ни стало. Особенно – на моих глазах. Он был очень азартен, мой Кирилл. Его лучше было не заводить. Или, наоборот, заводить – смотря, каких ты хочешь достичь результатов.
Эдик скрылся в парикмахерской. Пока все шло по плану. Кирилл дал ему пять минут освоиться. И потянулся за телефонной трубкой.
Мы решили звонить прямо с домашнего. Все равно через десять минут все должно решиться – так или иначе.
– Это с Петровки звонят, у вас там, в приемной, сидит майор Эдуард Верный. Пригласите его к телефону.
Кир был немногословен.
– У тебя три минуты. Дом напротив. Второй подъезд, вход со двора. Поднимаешься на девятый этаж. Быстро, время пошло.
И нажал отбой.
Потом вернулся на свой наблюдательный пункт. Крикнул из комнаты: «Пока все ничего!»
На улице тоже ничего особенного не происходило. Из парикмахерской вышел Эдик. Он спешил. Быстрым шагом перешел дорогу и исчез под аркой.
– Я его вижу! – воскликнул мой сообщник. – Входит в наш подъезд!
– Давай! – крикнула я ему. – Работаем!
Кир чуть приотворил дверь в квартиру. Сам взял, на всякий случай, в правую руку трехкилограммовую гантель – ненадежное оружие. Спрятался за входной дверью. Я наблюдала за ним из кухни.
Снизу донесся шум лифта. Мильтон-ворюга поднимался.
И вот раздался грохот железной кабины. Здесь, на этаже. Шаги на площадке. Майор помедлил – хотя все было ясно: именно наша дверь, одна, приглашающе раскрыта.
Наконец он вошел, очень осторожно. И тут… Тут я увидела в его руке пистолет. Нервы не выдержали, и я крикнула: «Кира, бей!»
И Кирилл обрушил сзади свою гантель на затылок обэхаэсэсника. Тот даже не вскрикнул. Кулем упал лицом вниз.
То ли годы «химии» среди деляг и воровок нас научили, то ли появился опыт после первых двух дел, но дальше мы с подельником действовали четко и хладнокровно. Все волнение куда-то испарилось.
Для начала захлопнули дверь на лестничную площадку. Эдуард лежал на полу в коридоре без сознания. Из затылка кровь текла на воротник и на пол. Но он дышал. И пульс был нормальный. Я посмотрела: голову ему Кир не проломил.
Кирилл поднял пистолет, который выпал из руки обэхаэсэсника, и хладнокровно сунул его в свой карман. Потом мы, не сговариваясь, перевернули пострадавшего навзничь и обыскали его. В двух боковых карманах обнаружили три плотных бумажных свертка. В одном – две тысячи рублей в банковских упаковках. В другом – три тысячи. В третьем – пять. Итого: десять тысяч рублей.
Я сразу подумала, что у Эдика был свой план. И, как положено для мильтона, не один-единственный, а с запасными вариантами.
