– Я? Приказать?
– Да, вы.
– Я ведь ничем не распоряжаюсь, – продолжал Борроме, приняв сокрушенный вид, – хозяин – тут!
– В кресле… спит… когда все бодрствуют, – сказал Жак, и в тоне его звучало скорее раздражение, чем уважение. – Хозяин.
И его умный, остро проницательный взгляд, казалось, проникал в самое сердце брата Борроме.
– Надо уважать его сан и его покой, – произнес тот, выходя на середину комнаты, но сделав при этом такое неловкое движение, что небольшой табурет опрокинулся и упал на пол.
Хотя ковер заглушил стук табурета, как заглушил он звук удара, когда брат Жак топнул ногой, дон Модест вздрогнул и пробудился.
– Кто тут? – вскричал он дрожащим голосом заснувшего на посту и внезапно разбуженного часового.
– Сеньор аббат, – сказал брат Борроме, – простите, если мы нарушили ваши благочестивые размышления, но я пришел за приказаниями.
– А, доброе утро, брат Борроме, – сказал Горанфло, слегка кивнув головой.
Несколько секунд он молчал, как видно, напрягая все струны своей памяти, затем, поморгав глазами, спросил:
– За какими приказаниями?
– Относительно оружия и доспехов.
– Оружия? Доспехов? – спросил Горанфло.
– Конечно. Ваша милость велели доставить оружие и доспехи.
– Кому я это велел?
– Мне.
– Вам?.. Я велел принести оружие, я?
– Безо всякого сомнения, сеньор аббат, – произнес Борроме твердым, ровным голосом.
– Я, – повторил до крайности изумленный дон Модест, – я?! А когда это было?
– Неделю тому назад.
– А, раз уже прошла неделя… Но для чего оно, это оружие?
– Вы сказали, сеньор аббат, – я повторяю вам собственные ваши слова, – вы сказали: «Брат Борроме, хорошо бы раздобыть оружие и раздать его всей нашей монашеской братии: гимнастические упражнения развивают телесную силу, как благочестивые увещевания укрепляют силу духа».
– Я это говорил? – спросил Горанфло.
– Да, достопочтенный аббат. Я же, недостойный, но послушный брат, поторопился исполнить ваше повеление и доставил оружие.
– Странное, однако же, дело, – пробормотал Горанфло, – ничего этого я не помню.
– Вы даже добавили, достопочтенный настоятель, латинское изречение: «Militat spiritu, militat gladio».[33]
– О, – вскричал дон Модест, от изумления выпучивая глаза, – я добавил это изречение?
– У меня память неплохая, достопочтенный аббат, – ответил Борроме, скромно опустив глаза.
– Если я так сказал, – продолжал Горанфло, медленно опуская и поднимая голову, – значит, у меня были на то основания, брат Борроме. И правда, я всегда придерживался мнения, что надо развивать тело. Еще будучи простым монахом, я боролся и словом и мечом: «Militat spiritu…» Отлично, брат Борроме. Как видно, сам господь меня осенил.
– Так я выполню ваш приказ до конца, достопочтенный аббат, – сказал Борроме, удаляясь вместе с братом Жаком, который, весь дрожа от радости, тянул его за подол рясы.
– Идите, – величественно произнес Горанфло.
– Ах, сеньор настоятель, – начал снова брат Борроме, возвращаясь через несколько секунд после своего исчезновения. – Я совсем забыл…
– Что?
– В приемной дожидается один из друзей вашей милости, он хочет с вами о чем-то поговорить.
– Как его зовут?
– Мэтр Робер Брике.
– Мэтр Робер Брике, – продолжал Горанфло, – не друг мне, брат Борроме, – он – просто знакомый.
– Так что ваше преподобие его не примете?
– Приму, приму, – рассеянно произнес Горанфло, – этот человек меня развлекает. Пусть он ко мне поднимется.
Брат Борроме еще раз поклонился и вышел.
Что касается брата Жака, то он одним прыжком вылетел из апартаментов настоятеля и очутился в комнате, где сложили оружие.
Через пять минут дверь опять отворилась, и появился Шико.
Глава 20
Два друга
Дон Модест продолжал сидеть все в той же блаженно расслабленной позе.
Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему.
Желая дать понять вошедшему, что он его заметил, дон Модест лишь соблаговолил слегка наклонить голову.
Шико, видимо, ни в малейшей степени не удивило безразличие аббата. Он продолжал шагать по комнате. На почтительном расстоянии от Горанфло он поклонился.
– Здравствуйте, господин настоятель.
– Ах, вот и вы, – произнес Горанфло, – видимо, воскресли?
– А вы считали меня умершим, господин аббат?
– Да ведь вас совсем не было видно.
– Я занят был делами.
– А!
Шико знал, что Горанфло вообще скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был еще ранний и Горанфло, по всей видимости, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись всем туловищем на мягкую спинку.
– Вы позавтракаете со мной, господин Брике? – спросил дон Модест.
– Может быть, сеньор аббат.
– Не взыщите, господин Брике, если я не смогу уделить вам столько времени, сколько хотел бы.
– Э! Да кому, черт побери, нужно ваше время, господин настоятель? Черти полосатые! Я даже не напрашивался к вам на завтрак, вы сами мне предложили.
– Разумеется, господин Брике, – сказал дон Модест с беспокойством, которое объяснялось довольно твердым тоном Шико. – Конечно, я предложил, но…
– Но вы рассчитывали, что я откажусь?
– О нет. Разве свойственна мне привычка лицемерить, скажите, господин Брике?
– Человек, стоящий, подобно вам, настолько выше многих других, может усваивать любые привычки, господин аббат, – ответил Шико, улыбнувшись так, как умел улыбаться только он.
Дон Модест, прищурившись, взглянул на Шико.
Насмехался ли Шико или говорил серьезно – разобрать было невозможно.
Шико встал.
– Почему вы встаете, господин Брике? – спросил Горанфло.
– Собираюсь уходить.
– А почему вы уходите, вы же сказали, что позавтракаете со мною?
– Прежде всего я не говорил, что буду завтракать.
– Простите, я вам предложил.
– А я ответил – может быть. Может быть не значит – да.
– Вы сердитесь?
Шико рассмеялся.
– Сержусь? – переспросил он. – А на что мне сердиться? На то, что вы наглый и грубый невежда? О, дорогой сеньор настоятель, я вас слишком давно знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.
Как громом пораженный этим выступлением, Горанфло сидел, раскрыв рот и вытянув вперед руки.
– Прощайте, господин настоятель.
– О, не уходите.
