по-казахски. Проще говоря, пыльная буря. Так вот, этот распаханный чернозем уже начало ветром сдувать. На Южном Урале и в Казахстане животноводство нужно было развивать, как молочное, так и мясное. Ну и русскую деревню загубить только врагу могло в голову прийти, – с горечью проговорил я.
– А я об этом, Витя, даже и не знал, – задумчиво проговорил Пинкевич. – Получается, что Хрущев со своей командой просто уничтожал все лучшее, что было создано при товарище Сталине. Как при Хрущеве флот сокращали, знаешь?
– Откуда, Саня. Я же сидел в это время.
– Ну, тогда слушай, мне это генерал-майор Мозгов рассказал. То, что я услышал, выглядело следующим образом. Начальник Особого отдела КГБ Балтийского флота, генерал-майор береговой службы Николай Кириллович Мозгов подготовил объективную аналитическую справку в ответ на приказ из Москвы уничтожать корабли и самолеты. Будучи категорически несогласным с этим явно вредительским приказом, начальник контрразведки флота отправил этот документ руководству военной контрразведки. Но генерал-лейтенант Гуськов, возглавлявший военную контрразведку КГБ, побоялся докладывать наверх. Своя шкура она, как известно, дороже. Тогда Мозгов, видя, как режутся корабли, подводные лодки и самолеты морской авиации, напрямую обратился к председателю КГБ Шелепину. Глава КГБ, хотя и мало понимал в делах флота, но, прочитав этот документ, посчитал его актуальным и решил обсудить вопрос на заседании Президиума ЦК КПСС.
В Москву вызвали Николая Кирилловича Мозгова. Заседание вел в своем рабочем кабинете член Президиума ЦК Козлов. Там присутствовал министр обороны маршал Малиновский и главком ВМФ адмирал Горшков. В присутствии больших чинов Николай Кириллович еще раз изложил основные тезисы своей докладной записки. Спустя несколько минут доклада министр обороны бестактно оборвал докладчика: «Я считаю, что товарищ Мозгов взялся за дело, о котором имеет весьма смутное представление. Какой из него моряк? Он флота-то не знает, а рассуждает тут, понимаешь, как флотоводец». Но Козлов жестом дал понять маршалу, чтобы тот молчал. Тогда Мозгов заявил министру, что Балтийскому флоту он отдал более двадцати лет службы на различных контрразведывательных должностях. Он заявил, что досконально знает флот, его техническое состояние, вооружение и боевую выучку личного состава. Начальник флотской контрразведки заявил, что его данные не один раз перепроверены, и в первую очередь кадровыми флотскими офицерами, а не только оперативниками контрразведки Балтийского флота. Малиновский бросил недовольный взгляд на Горшкова. Адмирал как-то по-черепашьи втянул крупную голову на короткой шее в плечи и показался каким-то жалким.
Заканчивая доклад, генерал Мозгов сказал, что если не остановить эти варварские мероприятия, то Балтийский флот, как могучий и надежный страж наших западных границ, погибнет. На доклад ушло ровно десять минут. Главком ВМФ побледнел от услышанного, скривился и стал нервно перелистывать копию докладной записки. Затем слово взял министр обороны маршал Малиновский: «Я считаю, что приведенные Мозговым факты надуманы. Он, видите ли, печется о боеготовности флота. А по существу его требования тормозят дело, а порой и прямо направлены на срыв планового выполнения указаний Никиты Сергеевича Хрущева о сокращении существенно не влияющих на боеготовность флота частей». После маршала выступил председатель КГБ Шелепин. Он говорил спокойно, аргументированно доказывая несостоятельность принятых руководством Министерства обороны решений…
Но плетью обуха не перешибешь. Так и тогда вышло, – угрюмо договорил Пинкевич. – А самое страшное, что Хрущев после снятия с поста Генерального секретаря сейчас на даче под Москвой живет и персональную пенсию получает. Хотя за все свои деяния должен быть после заседания Военного трибунала повешен как враг нашего народа… И не один такой, как он, в руководстве страны и партии остался.
В купе установилась звенящая тишина, говорить нам больше было не о чем.
* * *
В столице все закружилось на удивление быстро.
Сразу же после приезда я под диктовку опытного адвоката написал обращение в Верховный суд и Генеральную прокуратуру о незаконности закрытого судебного заседания и своей невиновности. Пинкевич, оказывается, начал подготовку моей реабилитации еще год назад, собрав на меня боевые характеристики от широко известных в узких кругах морской разведки людей. Не сговариваясь, мне решили помочь Иван Васильевич Прохватилов, Виктор Николаевич Леонов и Виктор Калганов [93]. Все эти бумаги вместе с моим заявлением тут же увез по месту назначения водитель Пинкевича, сумрачный, молчаливый старшина лет тридцати.
– Слушай, Саня, а мы ведь про еще одно мое обвинение забыли, – вспомнил я вечером, когда мы сидели на кухне Сашиной московской квартиры.
Пинкевич стоял ко мне спиной, готовя нам на газовой плите ужин. Его жена уехала на их родину в Белоруссию для встречи с родственниками, которые, к счастью, остались живы во время оккупации, а их двадцать лет считали погибшими. Дочь после окончания института получила распределение в Ленинград, там и осталась, выйдя замуж. Уже год, как мой друг стал дедушкой.
– Это ты насчет соучастия в изнасиловании? – ухмыльнулся Пинкевич, поворачиваясь ко мне. – Хлеб порежь бородинский, – сказал Саня, ставя на стол шипящую сковороду с яичницей, пожаренной с колбасой, – и вилки из стола не забудь достать. Насчет этого дела нечего беспокоиться. Насколько я помню, у этой дамы агентурный псевдоним Мимоза. Работала она, если можно так выразиться, по иностранцам в Столешниковом переулке. Ну и завербована была нашей контрразведкой почти сразу, как этим делом на хлеб с маслом и черной икрой стала зарабатывать. Сейчас постарела, правда, но, насколько я знаю, ее до сих пор в постель кому нужно подкладывают. Парочку серьезных иностранцев таким макаром вербанули. Ей уже тоже объяснили популярно, что на суде нужно сказать.
– Саня, а что там такое в Столешниковом переулке? – спросил я, пережевывая кусок жареной колбасы вместе с куском душистого, пахнущего тмином куском бородинского хлеба.
– Эх ты! А еще в Москве пять лет учился, а такого не знаешь, – хмыкнул Пинкевич, с хрустом надкусив половинку луковицы. – Там остался осколок настоящего капитализма с его дорогими коммерческими магазинами. В том числе и самый крупный в Москве ювелирный. Возле этих магазинов на тротуарах всегда крутилась и крутится сомнительная публика, ну и, конечно же, иностранцы. Там покупают и продают старинные картины, драгоценности, меха и антиквариат. В ближайших ресторанах «Арагви», «Астории» и «Авроре» спекулянты, или, как их еще величают, «теневые дельцы», заключают крупные и мелкие сделки. Ну, и без дам тут, естественно, не обходится – красивых, ухоженных, хорошо одетых и весьма дорогих. Мимоза как раз из их числа и будет. Увидишь ее через неделю на суде…
Заседание суда по пересмотру моего дела прошло рутинно-буднично, если не сказать скучно. Сначала председатель суда монотонным голосом зачитал справку, составленную еще подчиненными Генерального прокурора Руденко. В ней говорилось, что летом сорок первого года Лаврентий Берия поручил другому государственному преступнику, Павлу
