«Я знатная леди», — напомнила себе Элиза. Она была хорошей госпожой, справедливой и милосердной, как учил ее Генрих, доброй, как Мари и Уильям де Буа. Монтуа отличалось от других владений, люди там были сыты и хорошо одеты. Да, они работали на Элизу, но могли оставить себе большую часть урожая, их вознаграждали за труд. Элиза с горечью подумала, всегда ли порядок будет таким. Да, по крайней мере пока она жива. Когда-то она мечтала, как они с Перси станут воспитывать своих детей, побуждать их гордиться Монтуа, помнить о своем долге, который налагает эта гордость. А теперь…
Теперь она осталась одна. Но она поклялась, что, пока жива, будет пристально следить за соблюдением справедливости. Она всегда будет править своим крохотным герцогством мудро и умело, как только… как только все будет кончено. Когда свершится месть.
По ее телу прошла дрожь, коснувшись сердца. Ее учили быть гордой, но не злобной и мстительной. Она пыталась убедить себя, что жаждет только «справедливости», но это ей не удавалось. Никогда в жизни она еще не испытывала такого гнева. Элиза помнила, что род Плантагенетов — а она была одним из потомков этого рода — принес себе много бед, яростно пытаясь оправдать собственные ошибки. Но она ничего не могла поделать: Стед не заслуживал всего того, на что надеялся. Как бы ни была виновата она сама, Элиза ничего не могла изменить. Стед отнял у нее не только Перси, но и все иллюзии. Она потеряла власть над собственной судьбой, она вряд ли когда-нибудь вновь поверит в существование любви. Все, что ей осталось, — это ее титул и ум да стремление к отмщению или справедливости, которой заслуживал Стед.
— Значит, тебе не терпится доставить нам побольше неприятностей?
Это шипение раздалось возле ее уха совершенно неожиданно. Элиза отвернулась от огня и ошеломленно уставилась на Стеда. Он дотронулся до оторванного рукава ее платья, и Элиза заметила, с какими ухмылками смотрят в ее сторону посетители таверны.
Он взял ее за руку и провел через большой зал в прилегающую комнату.
Элиза с отвращением сморщила нос. В комнате стояла вонь немытых тел, на лежанках не было матрасов, только солома и одеяла, наверняка кишевшие насекомыми.
— Больше мне нечего предложить, — сухо заметил Стед. — Кроме, конечно, общего зала, но уверяю тебя, гуляки, которые собираются туда ближе к вечеру, не будут с тобой церемониться.
Элиза промолчала. Подойдя к открытому окну с частым переплетом, она вдохнула свежий воздух.
Стед оглядел ее, и когда заговорил вновь, тон его был таким, каким он мог бы говорить со скверным ребенком:
— Я уже многое знаю о тебе, Элиза. Я знаю, что ты можешь быть упрямой, нечестной, коварной, надменной, мстительной. Я всегда был уверен, что ты не оставляешь мысли отомстить мне. Я уже говорил, что не терплю бессмысленных убийств. Сегодня ты чуть не вызвала бунт. Нет, с тобой бы ничего не случилось, ты находилась под защитой вооруженных воинов. Пострадали бы только бедняки. А я гораздо охотнее перерезал бы глотку тебе, чем крестьянину, жаждущему получить хотя бы толику того, что даровал тебе Бог.
Элиза обернулась.
— Я хотела только подать им…
— Значит, ты глупа, ибо так не подают. Не будь рядом нас, тебя ограбили бы до последней нитки, изнасиловали и, возможно, убили бы. У тебя есть явная склонность попадать в трудные положения.
— Да неужели? — высокомерно прервала Элиза. — Тогда такую склонность я приобрела совсем недавно. Напомню тебе кое о чем, сэр Стед: ты всего лишь нищий рыцарь, а я герцогиня Монтуанская. Я выше тебя, Стед, и твое дело — выполнять мои приказы. А что касается моей склонности навлекать на себя беду… повторяю снова: какая тебе разница? Я скорее отдамся десятку грязных крестьян, чем соглашусь терпеть прикосновение твоих пальцев.
— В самом деле? — учтиво осведомился Стед.
— Да, это так.
Он отвесил поклон — изысканный и вежливый.
— Ваше превосходство, миледи, всего лишь предположение, которое нам еще предстоит проверить.
Элиза насмешливо улыбнулась:
— Боюсь, такого шанса тебе не представится, Стед. Вскоре мы предстанем перед Элеонорой, Ричард прибудет в Англию, и мы расстанемся.
Стед улыбнулся ей в ответ, и его улыбка вызвала у Элизы ощущение, будто по комнате пронесся пронзительный зимний ветер.
— Тогда запомни, миледи: едва в Англии появится Ричард, я окажусь выше тебя.
— Когда женишься на Гвинет и получишь ее титулы?
— Да, когда женюсь на Гвинет.
Элиза удержала на лице беспечную улыбку.
— Награда, которая ждет тебя, тоже всего лишь «предположение», не так ли, сэр Стед? Вероятно, и его следует подвергнуть проверке.
— Да ну? — с интересом воскликнул Стед. — А может, это правда, будущее иногда можно предвидеть. — Он обернулся и взялся рукой за дверь. — Я принесу тебе поесть. Я не намерен вступать в битву за тебя за ужином. Если ночью тебе что-нибудь понадобится, я буду спать перед дверью.
— Я не желаю, чтобы ты торчал у меня под дверью…
Он рассмеялся, вновь оглядывая ее.
— Ты переменила мнение, герцогиня? Неужели ты предпочитаешь, чтобы я спал в комнате?
— Я никогда не переменю мнения, Стед, — холодно произнесла Элиза. — К тому же леди Джоанна…
— Леди Джоанна направляется в Саутгемптон вместе со своим мужем. По-видимому, она не годится для роли компаньонки — она слишком добра. Поскольку ты предпочитаешь не видеть меня в комнате, я останусь за дверью. Бог свидетель, я считаю тебя недостойной такого внимания, но Ричард, по-видимому, ценит тебя. Потому я постараюсь благополучно доставить тебя к Элеоноре.
Он вышел за дверь — высокая и статная фигура в тяжелых доспехах, которые он носил без малейшего труда.
Дверь резко захлопнулась, и Элизе показалось, что от удара полетели щепки.
Но холод в комнате не исчезал.
Кто он такой, яростно думала Элиза, чтобы так обращаться с ней? Ничтожество! Ничтожество, не имеющее ни титула, ни земель. Простой воин, уставший от сражений рыцарь. Существо, состоящее из дерзости и мускулов, умеющее искусно обращаться с мечом или копьем…
Он коснулся ее и уничтожил…
Боже, она сделает с ним то же самое! Он даже отослал леди Джоанну, а Элиза уже привыкла к ее обществу. Она почувствовала прилив тоски. И он осмелился назвать ее «недостойной»!
Недостойной? Господи, как мучителен и жесток мир… Для Стеда она осталась всего лишь воровкой, сочетанием женского коварства и красоты. Но он еще узнает, он еще поймет, что хитрость может быть такой же мощной, как сталь, доспехи и дерзость.
Элиза слабо удивилась, почему ей так хочется повалиться на пол и разразиться слезами — может, потому, что он прав? Она действительно навлекала на себя опасность и прошлой ночью, и сегодня. Если бы она услышала об этом от Маршалла, она могла бы признать свою ошибку, согласиться с тем, что ей еще предстоит многому научиться, попросить прощения, — не за то, что сделала, а за то, что не подумала, прежде чем сделать. Перед Маршаллом — да, она была согласна на все это, но не перед Стедом!
