Гарри обучали премудростям кожевенного производства. Он должен был унаследовать фабрику и когда-нибудь стать таким же богатым человеком, как его отец. Мальчик сознавал, в чем состоит его долг. Но при всем при том ему хотелось поехать в Париж и брать там уроки живописи.
Господи, как страстно он хотел этого! Его желание было настолько сильным, что он не мог найти слов, чтобы выразить его. К этой глупой идее сына стать художником мистер Брук отнесся снисходительно, однако заявил, что считает занятие живописью прекрасным хобби, но избрать его делом жизни… только этого не хватало! Миссис же Брук разговоры на эту тему доводили чуть ли не до истерики, поскольку воображение рисовало ей жизнь Гарри в мансарде среди красивых девушек, не прикрытых никакой одеждой.
«Мальчик мой, – говорил ему отец, – я хорошо понимаю твои чувства. В твоем возрасте я тоже прошел через нечто подобное. Но через десять лет ты будешь сам над этим смеяться».
«В конце концов, – говорила ему мать, – разве ты не можешь остаться дома и рисовать лошадей, например?»
После таких разговоров Гарри в отчаянии выходил из дома и бил по теннисному мячу с такой силой, что сметал противника с корта, или, бледный и задумчивый, сидел на лужайке, проклиная все на свете. Эти люди были такими честными, такими искренними и руководствовались самыми благими намерениями!
Теперь я могу сказать, что так и не узнал, насколько ответственно подошел Гарри к выбору дела своей жизни. У меня не было возможности узнать это. Поскольку в конце мая того же года личная секретарша мистера Брука, суровая женщина средних лет, которую звали миссис Макшейн, сочла, что международное положение внушает тревогу, и вернулась в Англию.
Это создало серьезную проблему. Частная переписка мистера Брука – его личная секретарша не имела отношения к работе в конторе – была невероятно обширной. Брр!
У меня частенько голова шла кругом, когда этот человек диктовал свои письма! Письма об инвестициях, о благотворительности, письма друзьям, письма в английские газеты; диктуя их, он ходил взад-вперед, заложив руки за спину, седовласый, с выражением праведного негодования на худом лице.
Мистер Брук должен был иметь самую лучшую секретаршу – как же иначе? Он написал в Лондон, чтобы ему подыскали именно такую. И вот в Боргаре – так Бруки называли свой особняк – появилась мисс Фей Ситон.
Мисс Фей Ситон…
Я помню, что это произошло 13 мая, во второй половине дня. Мы с Бруками пили чай. Боргар, серый каменный дом начала XVIII века, украшенный резными каменными масками и белыми наличниками, с трех сторон окружает внутренний двор. Мы сидели в этом дворе, поросшем мягкой травой, и пили чай в тени дома.
Перед нами была расположена четвертая стена с распахнутыми настежь железными воротами. За этими воротами мимо особняка Проходила дорога, а за ней виднелся крутой, поросший травой берег, где у самой воды росли ивы.
Папа Брук, с очками в черепаховой оправе на носу, сидел в плетеном кресле и, ухмыляясь, протягивал собаке печенье. В английской семье обязательно есть собака. Для англичан тот факт, что у собаки хватает сообразительности встать на задние лапы, выпрашивая лакомство, служит неиссякаемым источником изумления и восхищения.
Итак, папа Брук расположился в кресле, рядом находился напоминавший ожившую щетку шотландский терьер, а напротив мама Брук, не слишком элегантно одетая, с милым, румяным лицом и коротко остриженными каштановыми волосами, наливала себе пятую чашку чаю. Гарри в куртке и спортивных фланелевых брюках стоял в стороне и отрабатывал удары клюшкой для гольфа по воображаемому мячу.
Слегка покачивающиеся верхушки деревьев – ох, лето во Франции! – шуршащие и шелестящие листья, озаренные солнцем, аромат травы и цветов и вся эта сонная умиротворенность… Глаза закрываются сами собой от одной мысли о…
В это время к воротам подкатило такси марки «ситроен».
Из такси вышла молодая женщина, столь щедро расплатившаяся с шофером, что тот последовал за ней во двор, неся ее багаж. Она прошла по дорожке к нам, держась немного неуверенно. Она сказала, что ее зовут мисс Фей Си-тон и что она и есть новая секретарша.
Была ли она привлекательной? Grand ciel! Прошу вас запомнить – извините меня за этот поднятый в назидание палец, – прошу вас запомнить тем не менее, что я осознал всю степень ее привлекательности не с первого взгляда и не внезапно. Нет. Потому что ей не было свойственно – ни тогда, ни когда-либо еще – привлекать к себе внимание.
Я помню, как она стояла в тот первый день на дорожке, а папа Брук обстоятельно знакомил ее со всеми, включая собаку, а потом мама Брук спросила, не хочет ли она подняться наверх и умыться. Она была довольно высокая, нежная и стройная, и ее строгий костюм также не бросался в глаза. У нее была изящная шея и тяжелые темно-рыжие волосы, а ее мечтательные голубые глаза миндалевидной формы с таящейся в них улыбкой чаще всего, казалось, избегали смотреть прямо на вас.
Гарри Брук не сказал ни слова. Но он снова замахнулся на воображаемый мяч для гольфа, и его клюшка рассекла воздух и со всхлипом чиркнула по подстриженной траве.
А я курил сигару и – как всегда, как всегда, как всегда, безумно интересуясь поведением людей – говорил себе: «Так-так!»
Дело в том, что эта молодая женщина с каждой минутой нравилась вам все больше и больше. В этом было что-то странное и даже немного мистическое. Ее одухотворенная красота, ее мягкие движения и прежде всего ее удивительная отчужденность…
Фей Ситон была леди в полном смысле слова, но было похоже, что она боялась показать это и предпочла бы скрыть. Она происходила из хорошей семьи, принадлежала к древнему обедневшему шотландскому роду, и это обстоятельство, когда мистер Брук узнал о нем, произвело на него сильное впечатление. Она не готовилась стать секретаршей, о нет, она готовила себя для какого-то другого поприща. – Профессор Риго хихикнул, буравя глазами свою аудиторию. – Но она была расторопной, деловитой, исполнительной и невозмутимой. Если требовался четвертый игрок в бридж или вечером, когда в доме зажигался свет и им хотелось, чтобы кто-нибудь спел и сыграл на рояле, она была к их услугам. Она была по-своему приветливой, хотя вела себя робко, даже как-то излишне скромно, и часто сидела глядя в пространство, а мысли ее блуждали где-то далеко. И вы раздраженно задавали себе вопрос: о чем думает эта девушка?
То жаркое, знойное лето!…
Наверное, я никогда не забуду его: казалось, сама вода в реке загустела и спеклась под палящим солнцем, а по ночам слышался стрекот сверчков.
Фей Ситон, умница, не злоупотребляла занятиями спортом – на самом деле это объяснялось тем, что у нее было слабое сердце. Я говорил вам о каменном мосте и разрушенной башне, которую Бруки использовали как кабинку для переодевания, когда отправлялись купаться. Она ходила на речку поплавать только один или два раза – высокая, стройная, изящная, убрав рыжие волосы под резиновую шапочку, – и оба раза ее подвигал на это Гарри Брук. Он катал ее на лодке, он водил ее в кино послушать, как господа Лорел и Гарди изъясняются на безупречном французском языке; он гулял с ней в опасно-романтических рощах междуречья Юра и Луары.
У меня не вызывало никакого сомнения, что Гарри в нее влюбится. Пусть это произошло не так скоропалительно, как в прелестном рассказе Анатоля Франса: «Я люблю вас! Как вас зовут?» – но тем не менее не заставило себя долго ждать.
Как– то вечером в июне Гарри пришел ко мне в номер в отеле «Гранд-монарх». Он никогда ничего не сказал бы своим родителям. Но он излил свои признания передо мной, возможно потому, что я сочувственно слушал его, покуривая сигару и лишь изредка вставляя какие-то замечания. Я уже приобщил его к чтению наших великих писателей-романтиков, развил в нем изощренный вкус и, наверное, в каком-то смысле подлил масла в огонь. Его родители были бы недовольны, знай они об этом.
В тот вечер он сначала просто стоял у окна, поигрывая пузырьком с чернилами, пока не опрокинул его. Но в конце концов он выпалил то, о чем пришел мне рассказать.
«Я схожу по ней с ума, – заявил он. – Я попросил ее стать моей женой».
«И что же?» – спросил я.
«Она мне отказала!»
Гарри почти кричал, и у меня мелькнула мысль – говорю это совершенно серьезно, – что он собирается выброситься из открытого окна.
Должен признаться: я был поражен. Я имею в виду, что меня удивило его сообщение, а не какое-либо проявление терзавших его любовных мук. Потому что я готов был поклясться, что Фей Ситон влекло к этому молодому человеку. Я мог бы в этом поклясться, хотя трудно было что-либо прочесть в ее загадочном лице с миндалевидными голубыми глазами, избегающими смотреть прямо на вас; трудно было преодолеть ее неуловимую душевную отчужденность.
