— Мне бы хотелось быть такой как ты, — сказал я, и это было ужасно странно — произносить вслух именно то, что я думал. Ведь я говорил не только о нормальности. Тэйт могла быть грустной и сердитой, но при этом она всегда точно знала, кто она такая.
Она рассмеялась.
— С какой стати кому-то — тем более, тебе! — хотеть быть таким как я?
— Потому что ты всегда поступаешь так, как будто точно знаешь, что делаешь.
Тэйт улыбнулась мне быстрой лукавой улыбкой.
— А почему ты думаешь, что я знаю, что делаю?
Мы рассмеялись и почти одновременно замолчали.
Тэйт зачесала волосы назад, как мальчишка, но даже с мокрой головой и царапинами на щеке, даже на ветхом крылечке, она была красавицей.
— Тэйт.
Она подняла глаза, пластиковый пакет со льдом зашуршал и захрустел у нее под рукой.
— Что?
— Я сожалею.
Она посмотрела на грязный дворик, вздохнула.
— Я знаю.
— Нет, не знаешь. По крайней мере, не все. Просто все… все не так, как ты думаешь.
Тэйт отложила пакет со льдом в сторону и повернулась лицом ко мне.
— Откуда ты знаешь, что я думаю?
— Честно? В основном, из личного опыта.
Тэйт обхватила меня за шею и потянула мою голову вниз. Потом поцеловала меня, медленно и легко. Чего-чего, а этого я совершенно не ожидал. Я не смел даже надеяться, что когда-нибудь она снова подпустит меня к себе, а теперь её руки обвивались вокруг меня, ее губы прижимались к моим. А ведь я ничего не сделал, только подтвердил то, о чем она сама догадывалась.
Я поднял руку, коснулся ее щеки, шеи. Тэйт отстранилась, глаза у нее сделались глубокими и настороженными. Я прикоснулся к ее мокрым волосам.
— Что? — спросил я, положив руку на основание ее шеи.
Тэйт встала и потянула меня за руку.
— Хочешь подняться в мою комнату? Ко мне, наверх? Хочешь? Ненадолго?
— Ты уверена?
— Говори, хочешь или нет?
Я кивнул, весь задыхающийся и наэлектризованный, едва соображая, как это понимать — как возвращение к системе поощрений и наказаний, или как что-то настоящее. Но если поцелуй мог означать все, что угодно, а не только признательность за мою капитуляцию, то в дом я пошел за Тэйт только потому, что ее рука в моей ладони была теплой, а на губах я чувствовал вкус ее гигиенической помады.
Комната Тэйт оказалась калейдоскопом знаменитостей. Все стены были обклеены постерами, Квентин Тарантино соседствовал с Робом Зомби[17] и Сэмми Соса.[18] Здесь было очень опрятно, но совершенно непохоже на обычную комнату девушки. Главным цветом спальни был коммунистический серый, за исключением чудовищного аляповатого постельного покрывала в цветочек.
Тэйт села на кровать, а я остановился в дверях, скрестив руки.
Она наклонилась и стала расшнуровывать ботинки.
— Тэйт?
Она подняла голову.
— Чего?
— Зачем ты это делаешь? Надеюсь, не из-за того, что я сказал то, что ты хотела услышать?
Она покачала головой и взялась за пуговицы рубашки.
— Еще никто не сказал мне то, что я хочу услышать.
Бюстгальтер у нее оказался ничем не примечательным, самым простым, грязно-белого цвета. Зато сама Тэйт оказалась худее и крепче, чем я воображал, а ее груди высовывались из лифчика и мягко круглились, как фрукты. Боже, боже, боже.
Она сбросила рубашку на пол и протянула руку.
— Иди сюда!
Я сел рядом, сгорая от жара и неловкости, но Тэйт просто обняла меня за шею. Потом поцеловала, я тоже ее поцеловал, и вся неловкость куда-то исчезла. Снаружи полыхнула молния. Надвигалась гроза, порывами налетал ветер, небо быстро темнело.
Тэйт стянула с меня капюшон, задрала вверх толстовку. Я стал рывками стаскивать ее через голову, запутался, потом распутался.
Мы смеялись, и я понял, что у меня растрепались волосы, потому что Тэйт стала их приглаживать.
Потом я взялся за застежку ее бюстгальтера. Металлические крючки обжигали мне пальцы, но после нескольких попыток я добился успеха.
Тэйт сбросила с плеч лямки и наклонилась ко мне, чтобы я мог провести руками по ее спине и ребрам.
Когда я обнял ее, она со свистом втянула в себя воздух. Кожа у нее покрылась мурашками. Мое сердце колотилось, как ненормальное, я не понимал, это от нервов или от возбуждения, но какая разница? И то и другое было одинаково приятно.
Поднялся ветер, ветки деревьев застучали в окно. Потом снова полыхнула молния, и сразу же раздался удар грома.
Тэйт зажмурилась, как от яркого света. Я склонился над ней и стал целовать в шею, под ухом. Она легла щекой мне на плечо, прямо на голую кожу, и меня снова охватило чувство абсолютной правильности происходящего. Все шло, как надо, все было на своих местах, а значит, я мог ни о чем не волноваться.
И тут в дверь яростно заколотили.
— Тэйт? — Загрохотала дверная ручка. — Тэйт! Открой!
Тэйт со вздохом оттолкнула меня, села и нашарила свой бюстгальтер. Потом повернулась к двери.
— Это срочно?
— Тэйт, серьезно тебе говорю — впусти меня!
— Конни, я спросила — это срочно?
— Да! — испуганно и пронзительно донеслось из-за двери. Следующие слова были заглушены раскатом грома и свистом ветра. — Дым! Над церковью! Там что-то горит!
Тэйт застегнула лифчик, натянула рубашку, бросила мне мою футболку. Я натянул ее трясущимися руками, и мы вместе сбежали вниз по лестнице на крыльцо.
Глава двадцать третья
Грехи наши
Дым был маслянисто-черный. Он поднимался вверх ровной колонной, на сотню или на две сотни футов над городом, как библейский «столп огненный».
— Черт, — сказал я, каким-то совершенно тусклым голосом. — Черт. Это же церковь горит.
Тэйт стояла рядом со мной. Она положила руку мне на локоть, но мне было не до нее. Прогрохотал гром, налетел ветер, но я слышал только басовитый рев пламени.
Сбежав по ступенькам, я бросился в сторону зарева.
На Уэлш-стрит во всем квартале царило смятение. Свернув за угол, я сразу почувствовал накатывающий волнами жар и сухой, резкий запах дыма и пепла. Улица пульсировала огнями и воем сирен, припаркованные поперек шоссе грузовики блокировали подъезд. Церковь превратилась в кипящий хаос пламени. Оранжевые языки огня лизали стены, покрывая черной копотью кирпичи.
В водосточных канавах снова бурлило, только на этот раз вода лилась не с небес, а из пожарных шлангов. Она ручьями растекалась по переулкам и выплескивалась на улицу — черная от сажи, посверкивая искрами и красными угольками.
Пожарные носились туда-сюда по лужайкам, парами и по трое выводили из здания людей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
