– Да. Не ваша роль. Совсем не ваша. Переходите, пожалуйста, к сути, Яков Кириллович.
– Сейчас, Иосиф Виссарионович. У нас ещё есть около… чуть более двух часов. Я же знаю, что вы не спите по ночам. Тоже старая привычка, ещё со времён подполья… И вам, конечно же, интересно, кроме всего прочего, зачем я вас охмуряю. На самом-то деле, это совершенно очевидно – больше некого. Все остальные – любой из них – ни на что не годны. Они, увидев меня, либо ничего не поймут и уделаются со страху, либо необычайно воодушевятся и начнут крушить всё подряд вокруг себя. Или, того хуже, бегать хвостиком за мной и поминутно заглядывать в личико: а это как, Яков Кириллович? А вот это? А вот то? А что вы по этому поводу думаете? Это же настоящий ужас. Кошмар. Я ненавижу идиотов, Иосиф Виссарионович. Вы – совсем другой. Кое-что зная о вас, наблюдая за вами, я понял: вы – вовсе, в отличие от остальных, не безнадёжны. В вас нет этого тупого самодовольства всезнайки, как в Троцком, нет трусливого соглашательства Каменева-Зиновьева, нет восторженного идиотизма Бухарина. Вы сохраняете хладнокровие в самых, казалось бы, безнадёжных цугцвангах. И вы хотите учиться. Вас гложет чувство несоответствия и потребность это несоответствие устранить. Но у вас столько дел, вам нужно убить стольких врагов, что это поглощает все ваши мысли. И враги не кончаются. Они мельчают, мелеют – но не кончаются. И это вас ужасно раздражает. Невозможно остановиться, подумать как следует. Всё время нужно защищаться от врагов. Вы думаете: я решу это завтра. Завтра я подумаю о наследнике, третьего дня – о концепции. Только завтра, а тем более – третьего дня, будет уже неимоверно поздно, Иосиф Виссарионович. Надо будет срочно решать, торопиться, а это значит – делать ошибки. Государь не имеет такого права. А я, скажем, могу вам помочь уменьшить число ваших врагов. И внутри, и снаружи. Вы освободите свой разум от множества мелких технических вопросов – и многие ваши враги станут лучшими вашими друзьями, Иосиф Виссарионович.
– Как вы, – уточнил с улыбкой Сталин.
– Напрасно вы так, Иосиф Виссарионович, – мягко укорил его Гурьев. – Я никогда не был вашим врагом – тем более, личным врагом. Я просто хочу помочь вам помочь мне. Политика – искусство возможного, а искусство невозможного – это дело любви. Враги, ставшие друзьями. Искренними друзьями, заметьте. И от вас не потребуется никаких шараханий, не нужно будет, в общем, ничего никому уступать. Даже мне. Тем более – мне. Не надо будет «менять курс». Это как вертеть рулём в автомобиле: резко закладывая, вы не едете прямо, а мчитесь зигзагами, насилуя двигатель, трансмиссию и так и норовя слететь в кювет. Вы никогда не видели, как настоящий профессионал ведёт машину? Кажется, он бездельничает. Сидит спокойно, руль только придерживает, и очень, очень редко трогает ручку трансмиссии. Он знает свою машину, и даже если не знает дорогу, то просто внимательно смотрит по сторонам. И я знаю свою машину. Свою страну. Могу научить ею пользоваться. Но рулить – это сами. Сами. Я наставник, Иосиф Виссарионович. Могу и вас научить – если вы, конечно же, захотите. Если ученик не хочет учиться – тогда всё, пиши – «пропало».
– Вам кажется, что я не умею? Что меня нужно учить?
– Всех нужно учить. Часто говорят – он сам ничего не умеет, потому учит других. Это верно лишь отчасти. Вы, например, усвоили несколько важных приёмов, и пользуетесь ими во всех случаях – даже тогда, когда этого ну ни в коем случае не стоит делать. Сейчас вы этого пока ещё не понимаете, но, надеюсь, в ходе наших бесед поймёте. И сделаете правильные выводы, а я вовсе не собираюсь вам их подсказывать. Сердитесь, да?
– А как вы думаете?
– Думаю, что сердитесь. Но – опять же, напрасно. Напрасно. Кто же ещё скажет вам такое, Иосиф Виссарионович? Самое большое, на что все они способны – это выпалить «не согласен, товарищ Сталин!», зажмурившись от ужаса в ожидании того, как его схватят и поволокут в подвал – убивать.
– Яков Кириллович. А ведь вы сами сказали – вы только что убили двух человек. А может, у них есть жёны? Дети? Старики-родители? Вы меня всё время стыдите – плохой Сталин, плохой. Убивает. Всех убивает. А сами?
– Верно, – согласился Гурьев. – Это очень, очень верно, Иосиф Виссарионович. Вы помните, почему Бог не разрешил Давиду построить храм? Он сказал: ты государь, ты полководец, ты собиратель державы. Но ты пролил столько крови, что тебе невместно строить храм Господу. И не разрешил. Понимаете, почему я не наследник и не могу им быть, даже если сильно захочу?
– Вы верите в Бога?
– А вы, Иосиф Виссарионович? Можете не отвечать. В этом нет, на самом деле, необходимости, – Гурьев махнул рукой и вздохнул.
– А наследник? – тихо спросил Сталин.
– Он ещё слишком юн, – покачал головой Гурьев. – Там посмотрим. Я чувствую, что мысль о наследнике вас захватила, Иосиф Виссарионович. Я прав?
– В каком-то смысле, – осторожно произнёс Сталин и повторил, немного другим тоном и чуть громче: – В каком-то смысле.
– Захватила, захватила. Это не удивительно, – Гурьев потрогал большим пальцем ямочку на подбородке. – Как и мысль спрятаться после смерти у наследника в тумбочке. Оставить наследнику правильные инструменты. Потому что идея-то – хороша. И посещала вас, Иосиф Виссарионович, не раз и не два. Но куда же обратить взгляд? Как быть? Ведь если меня боятся, то Наследника-то – должны будут полюбить. Иначе не заработает. Не стрельнёт. Что же делать? Кого же полюбят? Назначить наследником – быстренько-быстренько, поднятием рук на заседании Политбюро, – какого-нибудь Маленкова, Куманькова, Щербанькова, Гундосина? Наследник Великого Сталина – Сидор Хохряков, родом из деревни Большое Дышло, что в пяти часах езды от колхоза «Имени Двадцать лет без урожая». Да разве в фамилии дело? Это Сталин – заслужил, выстрадал право называться Сталиным. Кто посмеет вспомнить, что было до того, как Сталин стал Сталиным? Нет, не в фамилии дело, совсем не в фамилии. Ну, обзовётся Сидор Хохряков Исиодором Алмазовым – что это изменит? Только ещё хуже. Вся Россия прыскает в кулак, а весь мир – так и вовсе со смеху покатывается. И даже не столько смешно, сколько скабрезно это. Похабно. Вы потому и тянете, и гоните от себя эти мысли, потому что понимаете: похабщина, похабщина и цирк. Дешёвка. Фарс. Ничего не выйдет. С такими наследниками – ничего. Никто не поверит, не воспримет, не признает. Не полюбит. Да и сам товарищ Сталин не любит ни Куманькова, ни Хохрякова, ни всех остальных. Сказал бы я, что чувствует к ним товарищ Сталин, да не люблю таких слов произносить. Что же делать? Что, что? Не годится Хохряков. Не подходит. Не пляшет. То есть пляшет – но и дураку видно: именно пляшет, – самозванец-тиран какого-то клоуна вместо себя выставил. И знаете, что придётся этому вашему Хохрякову делать?
– Я слушаю, слушаю вас, Яков Кириллович.
– Ему придётся – для того, чтобы уверить всех в своей «законноизбранности» – нагадить на вашу могилу, Иосиф Виссарионович. Он будет кривляться, бить себя в грудь, рассказывая, каким ужасным монстром был великий Сталин, каким жутким, кровавым тираном. Как издевался над ними, верными ленинцами, как глумился. Как истреблял лучшие партийные кадры, как плевал на интересы державы, на страже которой стояли они, хохряковы и куманьковы. Плохой Сталин, плохой. Памятники посдёргиваем, бельё перетряхнём, грязь поищем – и найдём, найдём, да сколько! Видите?! Видите?! Смотрите! Ах, злодей, злодей! А я, Хохряков – хороший, хороший! Разоблачаю его, такого-сякого! Я – не по закону, не по чину, зато – по правде! Верьте мне, люди! И следующий за Хохряковым. И следующий. Даже вообразить себе – и то страшно, во что всё превратится. Труд всей жизни. И опять – смута за смутой, опять – все против всех, опять кругом – прах и мерзость запустения. Нельзя, нельзя такого допустить, Иосиф Виссарионович.
– Это мне понятно, Яков Кириллович. Хорошо понятно. И вам, я вижу, понятно. И вы предлагаете вашего наследника.
– Вашего, Иосиф Виссарионович, – поправил Гурьев. – Не моего, ни в коем случае, – вашего. Я не просто предлагаю его вам, Иосиф Виссарионович. Я предлагаю вам его нежно, трепетно полюбить. С первого взгляда. Одного только его – больше никого. Не меня – это уж точно. А вслед за вами его станут любить все остальные. Потому что ваш авторитет великого властелина может – и должен – сделать эту любовь всеобщей. А любовь, как уже установлено, самоподдерживающийся процесс, стоит его только запустить. В отличие от ненависти и страха. И то, чего невозможно добиться ни ненавистью, ни страхом, будет исполнено и совершено любовью. И освящено, и освещено – ею же. В том числе и вашей, потому что это правильно, хорошо и необходимо – любить творение своих рук. И сбудется, наконец, ваша главная мечта – вы окажетесь над схваткой, вы получите ту самую легитимность, которой у вас нет и не может быть. В Наследнике. В Царском Роде. Отныне и навсегда.
