Речь прокурора была недолгой. Он сказал, что мотивы его действий – возвращения дела к новому рассмотрению, были только что ясно освещены в докладе.
– …Свидетельскими показаниями установлено алиби осужденного. Усилиями группы его младших товарищей был обнаружен оригинал его записки, не предназначавшейся погибшей. Неряшливая экспертиза приняла за подлинную записку ее случайную, непреднамеренную копию, случайно попавшую на глаза погибшей. Повторю – это важное обстоятельство установили не получавшие юридического образования подростки… Они же помогли выявить тех, кому предъявлено обвинение в убийстве Заводиловой; все обвиняемые находятся под арестом. Четверо из этой группы молодых друзей осужденного оказали действенную помощь оперативной группе милиции при задержании опасных преступников, обвиняемых в убийстве, и мы посчитали необходимым представить их к награде. Надеюсь, что следующий суд установит вину убийц. Обвинительное заключение против них уже подготовлено и практически не оставляет сомнений в этой вине.
В сегодняшнем же заседании дело по обвинению Олега Сумарокова будет рассмотрено заново.
Прокурор сел. И судья, сидевший посредине, то есть председатель судебной коллегии, стал задавать вопросы Олегу Сумарокову.
– Признаете ли вы себя виновным в убийстве Анжелики Заводиловой?
– Нет, не признаю.
– Чем же вы объясните ваши признательные показания на предварительном следствии?
– Физическим воздействием. Я задыхался в противогазе. Теперь думаю, что лучше было бы задохнуться.
…А ведь в Оглухине никто и знать не знал, что Анжелика сменила фамилию. Она поменяла паспорт по просьбе отца, никому, кроме тети Груши, не сказав. Только на ее похоронах это открылось. И никто не понимал, откуда у нее эта фамилия – Заводилова. Только Шерлок Холмс, он же Максим Нездоймишапка, каким-то образом раздобыл информацию, что это фамилия богатого предпринимателя из Москвы, который и дарил в последний год Анжелике разные красивые вещи…
– Есть вопросы к осужденному?
– Есть.
Слева от Жени и ее друзей встал высокий красивый мужчина лет сорока пяти в ладно сидевшем на нем черном, не по погоде, костюме. Лицо мужчины было спокойным, но если приглядеться – становилось заметным проступавшее в глубине спокойного взгляда серых глаз страдание.
– Потерпевший, вы можете задать свой вопрос.
У Жени все в голове начало путаться от волнения, и она не сразу поняла, почему этого мужчину судья называет потерпевшим.
– Скажите, когда вы в тот день последний раз видели Анжелику?
Олег стоял молча.
Судья сказал:
– Сумароков, отвечайте потерпевшему.
Олег медленно заговорил:
– Думаю, только днем… Часа в три-четыре… Потом, когда вечером уходил, уже не видел. А вернулся поздно… Около пяти утра ушел на автобус. Думал, она спит…
– А откуда вы вернулись поздно?
Олег помолчал. И потом сказал тихо, но твердо:
– На этот вопрос я отвечать не буду…
Судья разрешил Олегу садиться и сказал, повернувшись к спрашивавшему:
– На интересующий вас вопрос, господин Заводилов, я думаю, вы сейчас получите ответ.
И объявил:
– Пригласите свидетельницу Лидию Лекареву!
Только Женя и Олег во всем зале знали Лику в лицо. И Женя увидела, как вздрогнул Олег при этом имени. Ни Женя, ни тем более Олег, ничего не знавший о переговорах Жени с Ликой еще в Москве и о том, что она дала письменные показания о его алиби, никак не ожидали, что Лика появится здесь, в Сибири.
Она вошла в зал. И все присутствующие, включая судей, можно сказать, приковались к ней взглядом – так хороша была эта девушка восемнадцати-девятнадцати лет с нежным лицом, с гладкими белокурыми прядями, загибающимися полумесяцами к подбородку, в светло-сиреневом летнем брючном костюме, с еще более светлым газовым шарфиком, с крохотной эмалевой веточкой сирени на лацкане жакета.
Видно было, что Лика страшно волнуется и ничего не видит вокруг. А Олег не смотрел на нее. Он опять смотрел в землю.
Секретарь показала, куда ей встать – перед маленькой такой трибункой. Взяла у Лики паспорт, стала записывать имя и фамилию.
Судья спросил, предупреждена ли она об ответственности за отказ от дачи показаний и за заведомо ложные показания, и, получив подтверждение, задал вопрос, состоит ли она в родстве с Олегом Сумароковым.
– Нет…
– В каких отношениях вы с ним находились?
– В дружеских… – пролепетала Лика.
Судья задал вопрос, видела ли она Олега в тот мартовский день, когда произошло убийство Анжелики, и Лика ответила, что да, видела. Они встретились примерно в шесть часов и пошли погулять.
– Случайно вы встретились или договорились заранее?
– Случайно. Но Олег хотел со мной встретиться, только позже. Он нес записку, которую хотел оставить мне в дверях…
– Каково было содержание записки?
– Он просил меня встретиться в девять вечера у мостика…
– Показал ли он вам эту записку?
– Да, показал.
– А куда он дел ее потом? Выбросил?
– Нет, я хорошо помню, что почему-то не выбросил… Засунул в карман своей куртки.
– Посмотрите внимательно на этот документ. Это та записка?
Лика внимательно вгляделась в переданную ей записку.
– Да! Та самая! Совершенно точно!
Тут раздался хриплый от волнения голос Игоря Заводилова:
– Ваша честь, могу ли я ознакомиться с этой запиской?
Судья попросил Артема Сретенского показать записку отцу убитой. Тот внимательно осмотрел авиабилет, на котором темно-коричневым фломастером была написана записка. Адвокат Олега сказал, что имеются взрослые свидетели того, что эта записка была найдена именно в куртке Олега в заколоченном доме после гибели Анжелики и после суда. Очевидно, что она никоим образом не могла оказаться в тот вечер в руках Анжелики. Тем более, что в распоряжении суда все время была другая записка, невольная копия этой. Заводилову была представлена и она – тот кусок газеты, на которой случайно – уже красными буквами, как из-под красной копирки, – отпечаталась записка Олега. Кусок газеты, который попался на глаза его дочери, и погубил ее.
Раньше Заводилов не видел эту записку, служившую главным вещдоком. Он знал ее только по описаниям, – и не сомневался в подлинности. Тем, первым следствием он управлял из Москвы. Теперь у него не было сомнений в том, что все, рассказанное свидетельницей, – правда. Вид обеих записок был слишком убедителен.
Игоря Заводилова глубоко поражало, что, видимо, вот эта сидящая в первом ряду и очень внимательно слушавшая высокая девочка с копной золотистых пушистых волос, явно года на два младше Виктории, поехала через Урал и Сибирь, чтобы спасти своего старшего друга от неправедного приговора. Приговора, которому он, Заводилов, взрослый мужчина – не глупый, не злой, не бесчестный, – способствовал. Девочка поехала, нашла записку – и самостоятельно поняла, что произошло на самом деле.
Игорю было физически нехорошо и от сознания всего этого, и от не покидавшей его ни на одну минуту другой мысли.
Ему очень хотелось попросить у кого-нибудь глоток холодной воды, но было и неловко, и не у кого. Он даже сомневался, дотянет ли до конца заседания, не случится ли с ним чего. Непривычно давило в груди, покалывало сердце, которого раньше он, запросто пробегавший двенадцать километров, а на лыжах и все двадцать, вообще никогда не чувствовал.
Умный и трезво мыслящий Игорь Заводилов ясно понимал: впереди его ждет другой судебный процесс, на котором он будет чувствовать себя гораздо, гораздо хуже. И еще совершенно неизвестно, как перенесет этот процесс его жена – ведь едва ли не главным его фигурантом будет их пятнадцатилетняя дочь.
Судья продолжал допрос свидетельницы.
– Расстались ли вы с Сумароковым в лесу и в какое время?
– Нет, мы не расстались… Он пошел меня провожать.
– Вы расстались у вашего дома?
– Нет… Он вошел вместе со мной.
– До какого часа он пробыл в вашем доме?
– Примерно до трех ночи…
Игорь Заводилов слушал Лику и смотрел на нее в упор, не сводя глаз. Да, сомнений не оставалось. Молодой человек, сидевший в клетке, опустив голову, – Заводилов видел его первый раз – действительно был в тот вечер с этой девушкой. Он не был причастен к убийству Анжелики.
– Последний вопрос. Скажите, свидетельница, почему вы не сообщили эти важные сведения, когда началось расследование убийства? Вы еще были в Оглухине, когда в доме нашли записку, будто бы адресованную Анжелике, вызывающую ее к мостику, где и нашли ее тело? Вы уже знали, что в убийстве обвиняют человека, который в ночь убийства был с вами. Почему вы не захотели дать оправдывающие его показания, а уехали в Москву?
В зале, где и без того было очень тихо, воцарилась полнейшая тишина. Лика смотрела на судью своими большими красивыми глазами и молчала. Олег из своей клетки первый раз взглянул на нее. И во взгляде его можно было прочитать только одно чувство – жалость.
