— Сегодня утречком забежал домой к Агееву, — сообщил он Леониду новость. — Познакомились наконец… — И Белобородов опять чему-то улыбнулся. — Видел бы ты, как он меня встретил! «Сам пришел?» — и смотрит этак подозрительно-подозрительно. Словно знает и не узнает меня, но вот-вот вспомнит и тогда… И рука, смотрю, к заднему карману у него тянется… Ну, тут я назвался по фамилии, он и вспомнил: «Прапорщик Белобородов?! То-то среди красных не встречал тебя!» А это я после февральской революции у них в полку на митинге выступал. В погонах, ясное дело. И вдруг — командирские петлицы! Да, бывает… А приходил я к нему вот зачем. Он же в двадцать втором партизанил на Дальнем Востоке. Собственно говоря, я ни на что особенно не рассчитывал — так, общую обстановку хотя бы узнать. И ты понимаешь, след-то Орлова, похоже, отыскался! Погляди-ка! — Белобородов подошел к столу и достал из ящика пожелтевший листок газетной вырезки. — Агеев сберег…
Один абзац был отчеркнут простым карандашом:
«Ночью партизаны скрытно подобрались к позициям белых и ударили с флангов. Завязался жестокий бой. Белые упорно сопротивлялись, но на рассвете подошли части Народно-революционной армии, и вскоре отборный полк генерала Орлова дрогнул…»
— Двадцать второй год! — сказал Белобородов. — Если это тот самый Орлов — не исключено, что их дорожки с Макаровым где-нибудь опять сошлись. Где-нибудь между Казаринкой и Волочаевкой. Опять Волочаевка — чувствуешь!.. Попытаемся завтра что-нибудь выяснить у Макарова. По-моему, он держит в запасе какой-то далеко рассчитанный ход и пока что не очень запирается. Видимо, полагает, что нам многое известно о его службе в колчаковской армии. И нам важно поддерживать его в этом убеждении, хотя, как ты сам понимаешь, чем дальше от Казаринки, тем чаще приходится идти впотьмах…
13
— Как долго вы служили командиром карательного взвода?
Макаров, сидевший до этого с понурым видом, вскинул голову:
— В конце августа восемнадцатого года меня перевели в 3-й Сибирский полк начальником пулеметной команды.
— Каким образом это вам удалось?
— Случайно встретил в Торске своего бывшего однополчанина.
— Из 151-го?
— Да, — Макаров с некоторым удивлением вскинул брови.
— И этот однополчанин отрекомендовал вас своему командиру?
— Так точно.
— Фамилия командира 3-го Сибирского полка?
— Иванов. Полковник Иванов.
— А Орлова вы встретили… — полувопрос-полуутверждение.
— Это уже потом… — в глазах Макарова отразилось легкое замешательство, но он тут же взял себя в руки.
— Так, минутку… — Белобородов записал в протокол допроса: «Моя встреча с генералом Орловым произошла…»
— С полковником, — поправил Макаров. — Тогда он еще не был генералом.
Белобородов зачеркнул слово «генералом» и сверху надписал: «полковником». Затем внизу страницы провел линию и под нею сделал примечание: «Исправленному «полковником» верить».
— Где вы с ним встретились?
Макаров несколько помедлил с ответом, словно раздумывая, говорить или не говорить. Затем коротко обронил:
— В Омске.
…151-й полк Орлова был расформирован по причине отказа его офицеров сражаться за Советскую власть.
В середине ноября семнадцатого года, после того как командир этого полка отдал приказ о передислокации, по требованию низших чинов все офицеры были арестованы. За исключением поручика Кондрашова, который и принял на себя командование полком.
Орлов и другие главари заговора были тотчас изолированы от остального офицерского состава. Однако Орлову удалось бежать. Через некоторое время находившимся в заключении офицерам каким-то образом стало известно о том, что их бывший командир полка добрался до территории, захваченной калединскими войсками. Макаров и его сообщники стали спешно готовиться к побегу. Однако осуществить свой замысел они не успели. Одного за другим их стали куда-то уводить, и больше никто из них в камеру не возвращался.
Однажды — это было уже в марте восемнадцатого года — пришли конвойные и выкликнули фамилию Макарова. Его провели в служебный кабинет. Сидевший за столом незнакомый человек в гимнастерке задал несколько вопросов относительно дальнейших намерений арестованного в случае его освобождения из-под ареста.
Макаров ответил, что ему необходимо некоторое время на размышления, но что воевать он в любом случае больше не намерен. После этого ему было разрешено вернуться в Казаринку, где к тому времени установилась Советская власть.
— Выходит, вы не по демобилизации вернулись домой, как показывали ранее, а были освобождены из-под ареста? — спросил Белобородов, заканчивая очередной допрос.
— Да, так будет точнее, — согласился Макаров.
Был второй час ночи. Белобородов расхаживал по кабинету, предавшись воспоминаниям, которые причудливым образом переплетались с показаниями Макарова.
Петя Кондрашов… Блестящий поручик, душа офицерского общества 151-го полка. Это он по решению ревкома принял на себя командование полком после ареста мятежных офицеров. Недолго командовал. Погиб через месяц от руки подосланного Орловым фанатика-монархиста.
Знал Белобородов и военного коменданта города Вербинска — предателя Новосильцева, устроившего побег Орлову и другим главарям заговора, а затем отпустившего «под честное слово» и всех остальных офицеров полка. Впоследствии, уже по другому делу, Новосильцев был предан суду ревтрибунала и приговорен к расстрелу.
Читинский госархив сообщил, что, согласно имеющимся в его распоряжении материалам, белогвардейский полковник Орлов Павел Степанович после разгрома колчаковских войск примкнул с остатками своего полка к бандам атамана Семенова.
14 Из протокола допроса:
«В о п р о с: Расскажите о вашей службе в белогвардейских армиях начиная с августа 1918 г.
О т в е т: С августа 1918 г. я продолжал служить в белогвардейских войсках. Участвовал в боях под Уфой, у станции Иглино, под Бугурусланом и Самарой. В марте 1919 г. был ранен под Алюнакской. В июле вернулся в полк. В ноябре дезертировал и вплоть до недавнего ареста скрывался под чужой фамилией».
— А с марта по июль девятнадцатого вы находились в госпитале?
— Я бы воздержался называть тот грязный, вонючий барак госпиталем, — с иронией проговорил Макаров. — До сих пор не перестаю удивляться, как это я еще выбрался из него живым. Вши. Повальный тиф. Там я и понял наконец, что белое движение обречено… Нет, не все было так просто. Должен сказать, что в то время многие мои товарищи, и я вместе с ними, еще верили в счастливую звезду Колчака. Однако уже начиналось брожение. Мой сосед по нарам поручик Бородин в горячечном состоянии выкрикивал казавшиеся нам кощунственными слова о продажности колчаковских министров и о собственной его, Колчака, бездарности как военачальника. Кто-то высказал предположение, что Бородин — агент большевиков. Был даже составлен рапорт начальству. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы в ночь после подачи рапорта Бородин не умер. Проснувшись, я увидел совсем близко его широко раскрытые голубые остекленевшие глаза… Тело его тут же унесли, но сомнения, которые он в меня заронил, остались со мной. А вскоре колчаковская армия стала терпеть одно поражение за другим, и новые раненые, непрерывно поступавшие в наш барак, без всякой опаски ругали Колчака, и никто уже не возмущался такими речами…
— Однако же по выздоровлении вы вернулись в свой полк.
— Знаете, как бывает после выздоровления? Особенно когда выберешься из такой клоаки!.. Чувствуешь себя заново родившимся, и тебе начинает казаться, что еще не все потеряно…
— Расскажите, когда именно и при каких обстоятельствах произошла ваша встреча с полковником Орловым.
— В сентябре девятнадцатого года наш полк был переформирован. В это время от одного из вновь прибывших офицеров я узнал, что полковник Орлов находится в Омске, в госпитале.
Я решил его навестить. Он уже выздоравливал. Встреча была теплая. Павел Степанович без обиняков предложил мне перейти в его полк. Я, разумеется, согласился. Однако уже в ноябре, как я сказал, я дезертировал из белогвардейской армии. Это случилось после тяжелого ночного боя с партизанами недалеко от Иркутска. Партизаны застали нас врасплох. Мои пулеметчики разбежались. Соседний батальон тоже был охвачен паникой. Воспользовавшись темнотой, я вскочил на коня убитого на моих глазах офицера и пустился в галоп. Спустя некоторое время в одной из деревень мне удалось обзавестись меховой одеждой, в другой я купил старенькое охотничье ружье и пороху, прибился в дом к одной вдовушке и стал жить, — на лице Макарова появилось подобие улыбки. — Опростился вконец. Бороду отпустил! Ну и, разумеется, много размышлял. Порою страшно становилось. Особенно по ночам, когда не спалось…
