Запретная любовь, погибельная любовь, девица, пассивно замершая перед гибелью и с наслаждением ее ждущая. И он (или она!) весь такой роковой, берущий ее целиком, с душой и кровью. Удивительная идея Стокера (весьма пригодившаяся современной, по правилам компьютерной игры живущей литературе): вампир приходит только по приглашению. Приходит ночью, в спальню, к чужой невесте или женщине, спящей рядом с мужем. Жертва таким образом оказывается виновата хотя бы мыслью (она о нем думала!), хотя бы промелькнувшей тенью измены. Мейнстрим вампирской литературы XIX века (и только ли вампирской?) — попытки мужского подсознания описать темное подсознание Женщины. Пресловутое подсознание, Женщина с большой буквы, пострашнее прочих монстров, порожденных научным веком.
«Эротические» и даже «порнографические», «подцензурные» темы вампирской литературы побудили говорить о другом недуге, зашифрованном как «укус вампира» — напрашивается сопоставление с сифилисом, болезнью, передающейся, как и вампиризм, через обмен телесных жидкостей и превращающей жертву в разносчика недуга. Особенно упорно эту мысль применяли к «Дракуле», и, как обычно бывает с вампирскими историями, путая автора и сюжет, ставили мрачный диагноз и самому Брэму Стокеру. Мол, жена его была холодна, после рождения единственного ребенка и вовсе положила конец супружеским отношениям, пришлось искать утешения на стороне — отсюда печальные последствия. Похоть трех подруг Дракулы, кокетство, с каким они просят Дракулу выдать им гостя — «или ты нас совсем не любишь?» — обольстительность этих гарпий, при виде которых мужчина оказывается не в силах убить их и истребить заразу, в особенности же мотив «нечистоты» Мины (которую вампир не только укусил, но и заставил в свой черед пить его кровь, куда уж интимнее), выжженное у нее на лбу клеймо и сознание, что она теперь не может обнять мужа, она ему отныне «худший враг» — бесспорно, все это наводит на мысли о том, чем половая распущенность (или холодность) одного из партнеров грозила обоим.
Стоило изгнать Дракулу в чужую страну, сделать его безусловно — даже физиологически и психологически — «другим», как худшим врагом человеку становится он сам и его близкие.
Что-то в этом роде намечается уже у Полидори — оба раза погибают девушки, близкие Обри. Если гречанка могла подвернуться под руку случайно, то мисс Обри обречена исключительно потому, что она — сестра своего брата. Поскольку в отличие от Кармиллы лорд Рутвен не испытывает личной симпатии к жертвам, нет и рационального объяснения тому упорству, с каким он, ставя на карту свою репутацию, рискуя разоблачением, старается завладеть этой и только этой девушкой. Разве его жажду не могла удовлетворить первая попавшаяся девица в темном переулке? Складывается впечатление, что Рутвен хочет (или может) губить только тех, кто близок его молодому товарищу, — возлюбленную Обри, сестру Обри.
Идея «посредника», через которого вампир добирается до своих жертв, присутствует и в «Дракуле», хотя не сформулирована с такой четкостью, как некоторые другие правила игры. Через жениха Мины, которого ему удалось заманить в свои владения, Дракула выходит на Мину, на Люси — подругу Мины — и на поклонников Люси. Хотя в этой цепочке Мина вроде бы ближе к Дракуле, первой погибает Люси, после величайшего в девичьей жизни торжества — три предложения руки и сердца в один день, и в том числе — от него. Мина подвергается атаке после того, как выходит замуж. «Близкие вам женщины уже принадлежат мне», — торжествует Дракула. Мужчины оказались виновны в том, что не уберегли своих женщин, женщины — в том, что подпустили к себе вампира.
В фольклоре по-разному определяется посмертная судьба укушенных — быть ли им тоже вампирами или нет. В классической английской повести жертва остается жертвой, бедные невинные девушки просто умирают, и на том конец. Перехода на сторону вампира — вольного или невольного — не происходит. Брэм Стокер впервые в классической повести ввел мотив вампирской инициации, разработал, как это у него в обычае, правила и стадии превращения в вампира, а также средства борьбы с этой напастью. Процесс доведен до логического завершения: существует риск не только приманить вампира или послужить ему проводником, навлечь гибель на своих близких, но и превратиться в вампира самому. Чем дальше «ссылают» вампира, тем ближе он подступает, и когда в дальнем замке умрет дракон, не окажешься ли этим драконом ты?
До конца XIX века оставалось три года — столько же, кстати, до открытия групп крови и правильного метода переливания. Люси несовместимая кровь четырех доноров убила бы на месте. В чем-то этот век разобрался, в чем-то трагически напутал, от чего-то пытался нас предостеречь. Какую же весть посылала «классическая повесть о вампирах» наступавшему столетию? На что предлагала надеяться? Или — нет надежды?
Панацеи нет, а вот надежда все-таки была, и у Ле Фаню с Брэмом Стокером она гораздо внятнее, чем у Полидори. Они понимали, с чем имеют дело, и, в отличие от бедного Полидори, брали на себя ответственность за свое творение. И это — ответственность, верность долгу, себе и друзьям — первый якорь, на котором держится утлый ковчег. Всего же якорей — Ван Хелсинг нас одобрит — три. И два оставшихся, думается, — ремесло и смех.
Уважением к ремеслу, к делу человеческих рук, к профессиональной работе пронизан весь текст «Дракулы». Может быть, еще и поэтому здесь не упомянут фотоаппарат — приватное развлечение. Но фонограф, искусство стенографии, печатная машинка — подспорья писательского мастерства! Мину все пятеро участников «квеста» так уважают за умение стенографировать, перепечатывать «материалы» и справляться о расписании поездов, так горячо изъявляют ей свою преданность каждый раз, когда эти ее знания пригождаются, что поневоле решишь: хеппи-энд достался ей в награду за прилежание (она еще и бывшая учительница), а праздную и богатую Люси, при всей любви к ней, спасали хоть и усердно, но не так тщательно и умело.
Все, что делает в романе Ван Хелсинг и чему учит своих помощников, схоже не с творчеством, не с искусством, не с магией (разве что с магией «рабочей», которой надо годами учиться и сдавать экзамены, как в «Гарри Поттере»). Он хлопочет о билетах и об оружии, пускает в ход медицинские средства — переливание крови и гипноз — и магические средства, но те, которые он прилежно вычитал из книг, и применяет их опять же с профессиональной, ремесленной сосредоточенностью. Это усердие доходит до кощунства — или комичности, — когда, превратив в комок теста священную облатку, Ван Хелсинг промазывает щели мавзолея, чтобы помешать Люси вернуться в могилу. Но — так он работает, не полагаясь на голос свыше
