Мучительно пытаясь вспомнить, что же произошло, Конан покинул храмовый двор и направился в северо-западный угол города, где, как он слышал, имелся постоялый двор, очень большой, способный вместить всех желающих, а главное — недорогой.
Он не придавал особого значения теням, которые следовали за ним вдоль стен и шмыгали через улицы, но и не упускал их из внимания. Когда он остановился на перекрестке, пытаясь определить, в какую сторону следует двигаться дальше, одна из этих теней отделилась от стены и шагнула под лунный свет, выпрямившись в полный рост.
Никогда прежде не видел Конан демона отвратительнее. Громадная голова сидела на узких плечах, длинные руки, поросшие шерстью, свисали почти до земли, спина была согнута в три погибели и скручена так, что плечи находились под прямым углом к чреслам. Рот, растянутый до ушей, походил на рваную рану, слюна тянулась на грудь, как у старого больного пса. Он ковылял, но двигался быстро. Глаза его горели, словно угли.
Конан ткнул ему в лицо острием меча. Меч вошел точно в переносицу. Демон заорал, как поросенок, которого женщина режет тупым ножом, и дернулся назад. Конан решил не давать ему шансов и с размаху срубил чудовищу полчерепа. Мозга внутри не было. Череп был девственно пуст, как чашка для подаяний в квартале воров. Демон продолжал орать.
— Кром великий! — воскликнул Конан, поразившись живучести твари, и рубанул пониже, отрезав голову. Она шлепнулась на булыжник мостовой и что-то пыталась еще промычать, пока киммериец не наступил на нее.
Тяжелая нога варвара-северянина, обутая в сапог из кожи носорога, раздавила демонский череп с хрустом, как будто тот был сделан из хрупкой необожженной глины.
— Браво! — произнес женский голос, и вслед за тем раздались хлопки в ладоши.
Конан крутанулся на месте.
Он ожидал увидеть прелестную незнакомку в легкой, соответствующей этому месту одежде, а увидел повелительницу Аринну, которая опиралась о лысую голову придворного карлика, улыбающегося, как лопнувшая тыква. На повелительнице было роскошное красное платье, расшитое зелеными узорами и жемчугом. Волосы скреплялись диадемой из витой серебряной проволоки.
— Браво! Ты великолепен в гневе, мой прекрасный воитель! — Аринна прекратила хлопать и оставила голову карлика в покое. Тот перестал натужно улыбаться и обрел свое обычное выражение трехнедельного трупа.
Аринна шагнула к Конану и дотронулась до его груди.
— Я бы хотела стать твоей, воин, — сказала Аринна. — Но я не вольна над собой. Обязательства гнетут меня — и ни на миг я не могу стать свободной. Я — плоть от плоти этого города. Люди этого города — мои доверчивые дети, и они не переживут, если я хотя бы на день брошу их. Я бы хотела раскрыться навстречу тебе и принять тебя, но мне не дано потворствовать своим желаниям.
— Зато дано мне! — заявил Конан и схватил красавицу за талию.
Талия оказалась необычайно тонкой и хрупкой.
Аринна улыбнулась киммерийцу. Конан почувствовал себя беспомощным, и жгучее желание, мгновение назад охватившее все его существо, вдруг пропало.
— Ты прекрасен, — повторила Аринна. Конан отпустил ее.
— Слуги! — воскликнула повелительница.
Улица вдруг ожила. Задвигались многочисленные тени. Конана, повелительницу и карлика окружили рослые люди в черных одеждах с выкрашенными черной краской лицами. Они хранили безмолвие. Если у них и имелось оружие, оно было надежно убрано.
— Я хочу дать этому незнакомцу то единственное, что могу дать, — заявила Аринна, и Конан увидел, что один из слуг вложил в руку повелительницы кожаный кошель. — Бери от меня, варвар! Надеюсь, ты останешься доволен.
Кошель перекочевал в руку Конана. Он был ошеломлен и разочарован. Но отказываться от денег ему не пришло в голову.
Аринна развернулась и скрылась за спинами телохранителей. Несколько мгновений спустя Конан остался в гордом одиночестве и с увесистым кошельком в руке. Он заглянул в кошелек и увидел там серебряные монеты.
Человека, сидящего в тени на корточках в двадцати шагах от него, он не заметил.
* * *
Монеты, брошенные Конаном на засаленный стол, вызвали немалый интерес хозяина питейного заведения. Он с озабоченной миной повертел в пальцах три из них, посмотрел на свет, попробовал на язык и на зуб и удалился, чтобы вскоре вернуться в сопровождении двух слуг, тащивших на носилках большой кувшин.
— Лучшее вино, господин! — объявил хозяин. — И ровно столько, сколько вы хотели! Еще что-нибудь?
— Нет, — отрезал Конан.
Кувшин поставили возле его стола. Хорошенькая служаночка лет четырнадцати принесла кружки и черпак. Она улыбнулась гостю, развернулась и собралась убегать, как вдруг обнаружила, что ноги ее больше не касаются пола.
Конан усадил девушку себе на колени, не обращая внимание на ее шутливое сопротивление, и поцеловал под одобрительней гогот окружающих.
— Она у нас первый день, — любезнейшим тоном сказал хозяин. — Ей только-только пришла пора принимать гостей, и она имеет право сама выбрать первого.
— Да? — удивился Конан. — Странные у вас обычаи… — Он отпустил девушку, и она убежала.
— Но, если хотите, я сумею ее уговорить, — сообщил хозяин. — Вы человек состоятельный, и ради вас я готов сделать все, что угодно!
— Повернись! — приказал Конан. И, когда хозяин, с лица которого так и не сходила подобострастная улыбка, послушно повернулся, дал ему хорошего пинка под зад.
Питейщика в его полете остановил только стол, оказавшийся на его пути, в который он врезался животом, смахнув глиняную бутыль, четыре фаянсовые кружки и блюдо с жирным пловом. Заботливые руки подняли хозяина и освободили его лицо от налипшего риса с изюминками и мелкими кусочками баранины. Лицо это, как обнаружилось, теперь перестало источать подобострастие.
— Не беспокойтесь, я заплачу! — пообещал Конан.
— Ты заплатишь, — тихо прошипел хозяин и удалился из питейного зала.
— Друзья! — воскликнул Конан. — Сегодня меня посетила удача, и я готов поделиться со всеми своей радостью! Подходите, пейте за меня, и да посетит вас благо!
На Конана обрушилась волна дружелюбия и благодарности. Он знал, что любой из этих людей при удобном случае прирежет его, не задумываясь, за пару монет даже меньшего достоинства, чем те, что сейчас приятно терлись о его живот, но был искренен в своем веселье. «Лови момент!», как сказал кто-то из древних мудрецов, и Конан неукоснительно следовал этому совету, словно священной заповеди, начертанной на каменных скрижалях.
За новым кувшином последовал второй. Конан не любил останавливаться по собственной воле. Он предпочитал выжидать, когда сам бог вина, умилившись его веселью, решит, что с него довольно, толкнет варвара в грудь и накроет черным колпаком божественного забытья.
