Меланхолетта
Она весь день была бледна, Таила грусть во взоре,Вздыхала к вечеру она, Своей печали вторя:«Я завтра спеть тебе должна Элегию в миноре».
Сказать же, право, я не мог, Что рад был слышать это,И я, свой горестный чертог Покинув до рассвета,Блуждал, пока не вышел срок Печального обета.
Сестра-печаль! Мой скудный кров Ты скорбью наполняешь,Я возносить хвалу готов, Когда ты засыпаешь,Но, только сбросишь тяжесть снов, Ты вновь слезу роняешь.
Желая утолить хандру, (За слог прошу прощенья)Я в Сэдлерс Веллс свою сестру Повел на представленьеВ надежде, что она к утру Изменит настроенье.
Я пригласил троих повес: Они могли всегда вамИ меланхолию, и стресс Смирить веселым нравом.Был Джонс игрив, был Браун резв, А Смит был самым бравым.
Служанка подала обед И так была любезна,Как я учил ее… Но нет — Вновь слез отверзлась бездна.Сам Джонс шутил с ней тет-а-тет, Все было бесполезно.
Игривый Джонс, игрив вдвойне, В весьма шутливом родеПовел рассказ свой о цене На обувь и погоде.Она в ответ одно: «Мне не Помочь в моей невзгоде».
Я торопил: «Венец стола! Попробуйте форели!»«Венеция… мост Вздохов… мгла… Душа томится в теле…» —Она, казалось мне, была Вся в Байроне и Шелли.
И нет нужды упоминать, Что нам на том обедеЕду пришлось чередовать С рыданьем юной леди.О! Как хотел я сыром стать Тем, что был мною съеден.
Не тратил Браун лишних слов: «Мадам! Вы предпочли быОхоте псовой рыбный лов? Охоту — ловле рыбы?Ответьте честно мне, каков, Сударыня, ваш выбор?»
«Когда ты сам тоской убит, Тут явно не до лова, —Трагический имея вид, Она сказала. — Что вы!Из рыб мне близок только кит — Он слезы льет китовы».
«Король (как всем известно) Джон» В тот день давала труппа.Я был подавлен и смущен, Услышав: «Это глупо».Она слезу, исторгнув стон, Ронять пыталась скупо.
Старались мы в который раз Развлечь ее — вдоль залаПечальным взглядом тусклых глаз Скользя, она сказала:«За рядом ряд…» — и в тот же час Сестрица замолчала.
Перевод М. МатвееваПослание ко Дню святого Валентина
[Другу, который выражал неудовольствие тем, что я был рад его видеть, но, как ему показалось, не очень огорчился бы, если бы он не пришел вовсе.]
Ужели радость нам видней,Едва минует пара дней,Тех, что являются за ней В тоске и скуке?Не можем разве мы друзей Любить в разлуке?Я разве должен быть готовПод гнетом дружеских оковОт милых сердцу пустяков Отречься сразуИ ввергнуть в скорбь в конце концов Свой бедный разум?
Я разве должен быть угрюм,Худеть, бледнеть от мрачных дум,Печать dolorum omnium[1] Обозначая,Пока вам не придет на ум Явиться к чаю?
И разве должен плакать тот,Кто дружбу истинной сочтет,Всю ночь страдая напролет, В полубессонномБреду приветствовать восход Тоскливым стоном?
Влюбленный, если милый взглядНе видит много дней подряд,Рыдать не станет невпопад Как одержимый,А сложит несколько баллад Своей любимой.
И если он их поскорейПошлет избраннице своей,Письмо доставят без затей По истеченьюТринадцати февральских дней По назначенью.
И где б вы в следующий разМеня — во вторник, через час,В толпе ли, с глазу ли на глаз Ни повстречали,Я верю, что увижу вас В большой печали.
Перевод М. МатвееваТри голоса
Первый голос
Он пел соловушкой хорал,Он с каждым счастье разделял,А бриз морской волной играл
Он сел — подул наискосокНа лоб игривый ветерок,И шляпу снял, и поволок,
Чтоб положить у самых ногЧудесной девы — на песок,А взгляд ее был хмур и строг.
И вот, за шляпой шаг свой двинув,Прицелившись зонтом-махиной,Она попала в середину.
И с мрачной хладностью чела,Хоть шляпа мята вся была,Нагнувшись, шляпу подняла.
А он от грез был лучезарен,Затем сказал, что благодарен,Но слог его был так кошмарен:
«Утратив блеск, кому он нуженСей ком, а денег стоил — ужас!К тому ж я шел на званый ужин».
Она ж в ответ: «Ах, зван он в гости!Что ж, вас дождутся ваши кости!Блеснуть хотели шляпой? — Бросьте!»
Вздыхает он и чуть не плачет.Она усмешку злую прячет,А он как пламенем охвачен:
«Да что мне «блеск»? — и он поведал:Я б досыта всего отведал:Там чаем — чай, обед — обедом».
«Так в чем преграда? — Ну ж, не трусь.Путь к знаньям дерзостен, боюсь,Ведь люди — люди, гусь лишь гусь».
Он простонал взамен речей,И мысль уйти, да поскорей,Сменилась: «Что б ответить ей?!»
«На ужин! — и хохочет зло, —Чтоб улыбаться за столом,Упившись пенистым вином!»
«Скажите, есть ли униженьеДля благородного твореньяНайти и в супе утешенье?»
«Вам пирожка иль что послаще?Манеры ваши столь изящныИ так — без снеди преходящей!»
«Но благородство человекаНе в том, что он в теченье векаНе съел ни ростбифа, ни хека!»
Ее глаза сверкнули строго:«Лишь подлый люд, а вас тут много,Шутить способен так убого!
Коптите небо для утехИ землю топчите — вот смех —Они не ваши, а для всех!
Мы делим их, хоть поневоле,С народом диким, что на волеНа обезьян похожи боле».
«Теории плодят сомненья,А ближний, я не исключенье,Нам дан не ради осужденья».
Она разгневана, как волк,А он шел в тьму наискосокИ тростью исследил песок.
Валькирией, средь страсти, бреда,Она сражалась до победы,Чтоб слово вымолвить последней.
Мечтая, словно ни о чем:Сказала, созерцая шторм,«Мы дарим больше, чем даем».
Ни «да», ни «нет» в ответ, но светелОн стал, сказав: «Наш дар — лишь ветер», —Он сам не знал, что он ответил.
«И есть тогда, — сказала так, —Сердца, что могут биться в такт.Что гонит вдаль их? Мир? Сквозняк?»
«Не мир, но Мысль, — он ей в ответ, —Безбрежней моря в мире нет,Ведь Знаний тьма — ведь Знанье свет».
Ее ответ упал суровоНа его голову свинцовым,Огромным слитком полпудовым:
«Величье с Благом свет льют вечныйНо легкомыслен, опрометчив,Кто каламбурит век беспечно.
А кто, куря, читает «Таймс»,А в Рождество идет на фарс,Преступным кажется для нас!»
«Ах, это правило подчас, —Стеня, зардевшись и стыдясь,Сказал, — сложней, чем преферанс».
Она спросила: «Отчего же?»Свет мягкий ощутив на коже,Воскликнул он: «Не знаю, боже!»
Волною золотой пшеницыК монахам в окна свет стучится,Природный цвет дав рдевшим лицам.
Взгрустнув, что он краснел, ославясь,Сказала горько: «Нам на радость,Величье побеждает слабость».
«Ах, истина, ты хуже бремени, —Сказал, — ты так несвоевременна,Не лезешь в лоб, тяжка для темени».
И покрасневши в первый разСказала хладно, напоказ:«Она тяжка, но не для вас».
Она опять взглянула строго.И он взмолился: «Ради бога!»Она смягчилась хоть немного:
«Ведь эта мысль, — хоть вы с трудомС ней миритесь, — ваш мозг умомВдруг осветила, скрывшись в нем.
Лишь тот, кто плакал, тосковал,Вместить способен идеал,Что высшим Знаньем осиян.
Как цепь, что все соединяет,Как колесо, что поднимает,Нас Мысль Познаньем озаряет».
На этом он расстался с ней.Никто из них не шел быстрей.А он казался все мрачней.
Второй голос
