— Тогда, когда король Франции сделает Дьявола своим брадобреем.
Даниель Барт раскатисто засмеялся.
— Тогда придется христианнейшему лису[3] бриться при помощи ложки, по нашему гентскому обычаю.
Под шум поднявшегося смеха Оливер наклонился к суконщику и быстро спросил:
— А у вас есть для меня образчики материй, почтеннейший?
Толстяк встал и потянулся, кивнув утвердительно головой; Оливер сказал ему тихо:
— Выйдя из лавки, возьмите налево в переулок и входите поскорей в первую дверь.
При этом он отряхнул суконщику платье и бросил через плечо:
— Воистину, Питер, для нашего города выгоднее иметь Дьявола во Франции, нежели герцогского заступника в Брюсселе. Ведь приходится серьезно пораскинуть умом-разумом, когда все ставишь на карту. Ну, да мы едва ли поймем друг друга, тем более, что я могу избавить тебя всего лишь от твоей щетины на подбородке, а никак не от страха за судьбу твоих векселей в Брюгге и Льеже. Поэтому иди-ка сюда и садись.
Присутствовавшие одобрительно засмеялись, а Хейриблок, пожимая плечами, неуклюже повиновался; тем временем толстый суконщик успел уже выйти на улицу. Намыливая лицо Хейриблока, Оливер шепнул:
— Вот тебе хороший совет, дружище Питер: держи язычок за зубами в такое смутное время. Я должен тебе откровенно сказать, что некоторые из старшин считают тебя агентом герцога. А ты ведь знаешь, чем пахнет такое подозрение? Итак, будь благоразумен.
Торговец с опаской взглянул в сторону и промолчал.
Внезапно смолкли и беседовавшие перед лавкой горожане. Оливер поднял голову и увидел, что все они с улыбкой смотрят в одном направлении. Он тоже усмехнулся — выражение их засветившихся глаз было ему очень знакомо. Прекрасная Анна шла, лаская взоры своим обворожительным видом; поблагодарив приветствовавших ее спешными короткими фразами и жестами, она вошла в лавку. Лицо Оливера, с его тонкими губами, суровой линией впалых щек, глубоко сидящими, суровыми, неопределенного цвета глазами, сделалось мягче, добродушнее и моложе, стало теплым и как бы освещенным солнечным сиянием, когда жена подошла к нему.
— Все обстоит благополучно, — сказала она и улыбнулась.
В комнате стало опять светлее. Теперь ее провожали взоры мужчин, глядевших ей вслед: смотрели те, что стояли перед лавкой, поворачивали намыленные свои физиономии осклабившиеся клиенты; подмастерья глядели с рабским восхищением, а Даниель Барт с почтительной и нескромной гримасой. Ее спина, привыкшая чувствовать восхищение и тайное желание во взорах, только что скользивших по ее лицу, ответила на это движением обнаженного затылка, едва заметным и все же опьяняющим трепетанием кожи, гордой осанкой женщины, которая знает, что ею любуются. Ее муж, Оливер, наслаждался видом ее лица и лиц окружающих; он стоял с бритвой в поднятой руке и пристально разглядывал жену и стоящих за нею людей; он громко смеялся, но смех этот был неприятен.
Потом он шепнул жене несколько слов на ухо и опять нагнулся над Питером, единственным, кто не пошевельнулся.
В первой же комнате, которая оказалась незапертой, она увидела толстого иностранного купца, который спокойно лежал на мягкой скамье и медленно выпрямился, заслышав шаги. При виде женщины он поднялся довольно быстро и светски учтиво поклонился ей.
— Оливер очень скоро придет, — приветливо сказала она и предложила ему вина.
Посетитель выпил за ее здоровье и начал непринужденный разговор, оживившись в присутствии дамы. Анна слушала его, слегка улыбаясь.
— Простите меня, сударь, — перебила она мягким голосом, — но когда хотят играть роль суконщика, надо уметь носить не только его платье, но и усвоить его манеры. Вам следовало быть или менее галантным, или же по моей проницательности понять, что я являюсь доверенным лицом моего мужа.
Гость тихо засмеялся.
— Раз уж вы невысокого мнения о светскости почтенных суконщиков, сударыня, — сказал он, — я должен в угоду вам сознаться, что я не из их числа. Но вы меня простите, если на первый раз я вам больше ничего не скажу; мои дела так сложны и в то же время так ответственны, что я предоставляю вашему мужу объяснить их вам.
— О, сударь, — остановила она его, — как бы я ни была любопытна, я ничего не хочу знать о ваших делах. С меня совершенно достаточно, — прибавила она тихо и наклонилась к нему через стол, — с меня совершенно достаточно, что великий король не посылает больше к нам разную шушеру, цыган, подмастерьев, менял, а прислал одного из своих придворных.
Гость был поражен и, покраснев, приподнялся с места.
— Ну, ну, сударыня, — пролепетал он, — ваш ум, по-видимому, так же опасен, как и ваша красота. — И, глядя на нее как-то особенно, он прибавил: — Я вижу, вы далеко пойдете. — Анна рассеянно посмотрела на него большими серыми глазами, зрачки которых были сильно расширены.
— Так далеко, — сказала она медленно и чуть слышно, — так далеко, как того пожелает наш общий хозяин.
Мужчина с незнакомым ему доселе волнением сжал ладони.
— Это король? — спросил он, поежившись.
— Нет.
— Бог?
— Нет.
— Дьявол, полагаете вы?
Женщина не отвечала и на минуту закрыла глаза. Затем она сказала:
— Он идет.
— Я не слышу.
— Я это знаю.
Гость провел по лбу рукой и смущенно оглядел мрачный покой, скудно обставленный тяжелой мебелью. Он кашлянул, как бы желая избавиться от какой-то тяжести, давившей ему грудь. Только теперь стукнула дверь и послышались легкие, быстрые шаги. Оливер стоял на пороге. Анна засмеялась.
— Этот господин лишь тебе одному, Оливер, хочет показать свое уменье ткать, — сказала она, — но это, конечно, не из недоверия, а из учтивости. Оказывается — у французских суконщиков манеры придворных.
Их взгляды встретились, и Оливер поднял немного брови; приветствуя посетителя движением руки, он произнес несколько торжественно:
— Сеньор! Любезная жена моя Анна во всех моих делах и, в частности, в том, которое привело вас ко мне, пользуется моим полным доверием, и она его заслуживает. Вы можете говорить при ней все, что нужно, если только конечно, — здесь он остановился на секунду и оглянулся по сторонам, — вы не предпочитаете быть со мной наедине.
Посетитель колебался ответить, и Оливер дал знак своей жене удалиться. Гость из вежливости сделал протестующее движение. Анна, уже стоя в дверях, сказала с усмешкой:
— Ах, Оливер, нас рассматривают с тобой не как одно целое, но как двоих.
Она тихо закрыла за собой дверь. Оливер с выжидательной учтивостью посматривал на гостя и, по-видимому, не был сам расположен начинать разговор. Посетитель некоторое время собирался с мыслями. К нему вернулась его уверенность, весьма нужная ему в этой неопределенной и несколько жуткой обстановке.
— Прежде всего один вопрос, мейстер Оливер, — начал он сдержанным тоном, — знает ли еще кто-нибудь, кроме вашей жены, о наших сношениях и о вашей службе у короля? Я имею в виду: работаете ли вы с кем-нибудь вроде организации, — что я нашел бы опасным и не соответствующим нашей политике, — или же вы один, как это у нас до сих пор было принято?
Губы Оливера стали еще тоньше; он произнес медленно:
— Король оплачивает чистым золотом чистую работу. Других отношений между нами нет. Что же касается способа действия, то это мое дело. Зачем вам надо его знать?
Посетитель, стараясь поймать взгляд Оливера, ответил не сразу; наконец он тихо произнес:
— В данный момент меня поразила одна мысль, и мне нужно только ваше подтверждение, чтобы я мог окончательно преклониться перед проницательностью моего высокого повелителя. Весьма возможно, мейстер Оливер, что король думает именно о других отношениях к своей и, еще больше, к вашей выгоде.
Оливер быстро поднял голову.
— Позвольте узнать, сударь, кто вы такой?
— Я Жан де Бон, советник короля.
Оливер тихо рассмеялся.
— Советник короля, сеньор де Бон? Это я называю, скромно сказано. Гениальный человек, выбивающий из народа деньги так, как Моисей с жезлом господа-бога выбивал воду из скалы, мог бы по-иному о себе говорить! Хорошо! Хорошо! Такой посол делает мне честь, и его туманные вопросы и ответы начинают меня интересовать. Может быть вы желаете услышать заверение, что я настойчиво и в одиночку преследую свою временную цель, подобно тому, как великий король преследует свои великие цели. И что я работаю по дешевке с помощью всего лишь двух пособников, созданных мною: с Анной, женой-красавицей, и Даниелем Бартом, моим старшим подмастерьем, моим детищем, который послушанием и сильными мускулами восполняет недостаток разумения. Но великому королю, видно, недостаточно тех трех достойных удивления паладинов[4], которые у него уже имеются: выколачивателя денег, палача и кардинала, такого тонкого политика и такого снисходительного духовника. Ну, теперь, сеньор, я могу себе ясно представить, кого именно не достает еще королю.
