— Зиновий Григорьевич был очень строгий. А вы не будете таким?
Она чуть подвизгивала. Константин Иванович покраснел и не сразу нашёлся, что ответить.
— Н-не знаю.
— Например, он не позволял смеяться, — добавила Леночка и не улыбнулась.
— Ну, ты уж… — пропела своим контральто Дина. — В Знаменском мы с ним занимались до двух часов дня, а здесь занимаемся от пяти до восьми, а обедаем в четыре. Уроки мы готовим утром. После завтрака к нам приходит Любовь Петровна, а потом учительница музыки. Вы знаете Любовь Петровну?
— Нет.
— Мы с ней говорим по-французски и учим Закон Божий. Она очень добрая.
— Вы на естественном факультете? — спросила вдруг Леночка.
— Да.
— Значит, учите о том, как живут разные звери?
— Не только об этом…
— Ну, всё-таки, вы, например, знаете что-нибудь о ящерицах, — и Леночка сильно фыркнула.
— Ты не можешь без глупостей. Удивительно, право. Это она Любовь Петровну так называет, — произнесла Дина и презрительно надула губки.
Снова вошла Ольга Павловна и заговорила о женском воспитании, и так быстро, что иногда её трудно было понять.
Потом перешли в гостиную и здесь условились относительно платы, — пятьдесят рублей в месяц. Когда пробило час, Константин Иванович попрощался. Зажмурив глаза от солнца, он переходил улицу. На дворе было душно как в июле.
Из-за угла вдруг послышались звонки, потом выскочил верховой, и за ним полетел пожарный обоз, подпрыгивая массивными красными колёсами по булыжной мостовой. И долго ещё было видно, как, покачиваясь то вправо, то влево, уменьшался последний, запряжённый четвериком, «багорный ход».
Константин Иванович очень любил бывать на пожарах и в другой раз непременно поехал бы смотреть или качать воду, а теперь ему хотелось только поскорее домой, лечь на кровать и думать. Казалось, что в его жизни наступают новые, лёгкие и очень интересные дни.
VI
Константин Иванович увидел Кальнишевского на следующий день в университетском коридоре. Он сидел на подоконнике и болтал ногами. Мимо ходили взад и вперёд студенты. Первокурсники выделялись своими новенькими тужурками и светлыми пуговицами. Все говорили так громко, что в двух шагах нельзя было разобрать ни одного слова. Пахло ещё масляной краской и известью недавно отремонтированного здания.
— Ну, что, был? — спросил Кальнишевский.
— Был.
— Понравилось?
— Да.
— Ну, и великолепно.
Кальнишевский порылся в одном кармане, в другом, потом достал потёртый кошелёк и вынул из него сложенную вчетверо записку.
— Вот, я здесь тебе разметил, что пройдено с Диной, и что с Леной, и как я предполагал вести курс до весны. Нажми ты ради Бога старшую насчёт математики. Хотя бы она уравнения с одним неизвестным постигла, ведь шестнадцать скоро! По российским да и по общефизическим законам замуж можно… Да. Ну, а мне нужно идти в аудиторию.
— Да обожди, ты же обещал рассказать мне о них побольше.
— Относительно занятий в записке всё обозначено, затем всё существенное сказано, а несущественное — сам узриши.
— Досадный ты человек…
— Ей-же-Богу нужно на лекцию идти. А кроме того, право, всё сказано, остальное пустяки. Да, вот ещё что, ты в винт играешь?
— Нет.
— Там это, брат, большой минус. Вообрази, я выучился, игра в сущности очень умная, иной раз и до восхода солнышка засиживались. Ну, а верхом ты ездил когда-нибудь?
— Нет.
— Это тоже нехорошо; впрочем, и я не ездил. Всё, брат, пустяки. Будь здоров.
Кальнишевский грузно прыгнул с подоконника, наморщил лоб и потерялся среди серых тужурок.
Константин Иванович тоже пошёл на лекцию. Профессор, ещё совсем молодой и очень худой человек в золотом пенсне, говорил внятно и толково. Но Константин Иванович через несколько минут начал думать не о том, что слышали его уши, а о своих ученицах и о Кальнишевском. И ему казалось, что Кальнишевский, вероятно, был неравнодушен к Дине, и потому так настойчиво избегает подробного разговора о ней, и в тоне его голоса слышны злость или презрение как у человека, обиженного отсутствием взаимности.
«Потому она и уравнений постигнуть не может, потому она и сало, потому он и кричит о возможности её замужества… Если подумать беспристрастно, то Кальнишевский — очень дюжинная натура и даже в винт способен играть по целым ночам, будто какой-нибудь чинуша»…
Когда протрещал звонок, то показалось, что лекция продолжалась не больше двадцати минут. Дома, за обедом, Константин Иванович сказал отцу, что получил урок и с сегодняшнего дня начнёт заниматься.
— Много будешь получать?
— Пятьдесят.
— Это хорошо, для студента это редкость. Сходи, поблагодари того профессора, который тебя рекомендовал.
— Это мне лаборант, Винтер, устроил.
— Ну, всё равно. Сегодня есть письмо от Тани. Пишет, что у них жизнь дешёвая, — воз капусты — полтора рубля, — и они успели уже купить одну четырёхпроцентную государственную ренту… Это тоже хорошо. После женитьбы человек всегда изменяется. Ещё когда была жива покойница твоя мать, так бывало, всегда сердилась, если я скажу, что из наших детей не выйдет толка. Оказалось, что была права она, а не я, толк выходит. Скоро мне можно будет и на пенсию…
В этот день старик говорил другим голосом, — в котором была слышна ласка. Но ласка эта не доставляла радости Константину Ивановичу, и ему всё думалось, что он купил её у отца за пятьдесят рублей в месяц, и хотелось даже сказать об этом. Удерживало только чувство, которое часто не позволяет говорить людям в глаза правду, из боязни нарушить собственный покой.
В половине четвёртого Константин Иванович пошёл к Ореховым. Его встретила учительница Любовь Петровна. Очень длинная, на вид лет тридцати пяти, рыжеватая, одетая во всё чёрное, она обрадовалась ему будто старому знакомому. Раз пять подряд она сказала, что ей всегда особенно приятно знакомиться с людьми, которые посвящают себя педагогической деятельности. После каждой фразы она быстро поворачивала голову то вправо, то влево, а потом громко смеялась, и смех её был похож на кашель.
— Значит мы с вами товарищи по оружию, — ках… ках… ках…
Когда вошли в классную, Любовь Петровна скоренько проговорила:
— Простите, я тоже буду присутствовать, ках… ках… ках… — и её жёлтое лицо на тонкой шее быстро повернулось из стороны в сторону.
«Действительно, она похожа на ящерицу», — подумал Константин Иванович и сжал губы, чтобы не улыбнуться.
Как нужно заниматься с барышнями, да ещё с двумя, он не мог себе представить и решил, что чрез несколько дней это выяснится само собой. До сих пор Константин Иванович был репетитором только два раза. Прошлой зимой неделю занимался с гимназистом третьего класса и, в год своего выпуска, на каникулах готовил к передержке по-латыни тупоголового и всегда сонного шестиклассника Дроздова. «Теперь всё будет не так… В первый день необходимо выяснить степень грамотности и знаний по математике»…
Константин Иванович порылся в хрестоматии, нашёл статью под заглавием «Восход солнца», внятно прочёл её вслух, а потом попросил Леночку сесть за отдельный стол и написать своими словами то, что она запомнила. С Диной он начал с алгебры и задал ей решить коротенькое уравнение. Брови её нахмурились. Она низко нагнулась над бумагой, что-то пошептала, написала несколько букв, потом стёрла их прямо пальцем, снова написала, немного подумала и довольно быстро нашла неизвестное.
— Так-с. Теперь посмотрим, как вы справляетесь с умножением многочлена на многочлен?
Он выбрал пример потруднее. Дина снова низко нагнулась над столом. Прошло пять минут. Задача по ответу не выходила. Константин Иванович начал её решать сам…
— Если я отворю окно, это вам не помешает? — спросила Любовь Петровна.
— Нет, ничего. Пожалуйста. Так вот видите ли, прежде, чем…
— Я уже написала, — прощебетала с другого конца Леночка.
— Хорошо, сейчас. Так вот видите ли…
В итоге получалось совсем другое выражение. Константин Иванович почувствовал, что краснеет, и старался овладеть собой.
— Простите, я на минутку выйду, — сказала Любовь Петровна и засмеялась.
— Пожалуйста.
Леночка перестала писать и косилась, и это мешало сосредоточиться. Наконец, нужный ответ вышел. Константин Иванович задал Дине ещё одну почти такую же задачу, а сам подошёл к Леночке и стал просматривать её переложение. Было всего две грамматических ошибки. Почерк ровный, с большими хвостами, слог красивый, и мысли все выражены ясно. Константин Иванович подумал, что в мужской гимназии так пишут только очень способные ученики последних классов.
— Хорошо, очень хорошо.
— А Зиновий Григорьевич нашёл бы, что можно и лучше…
— По-моему, лучше трудно.
Леночка покраснела, отошла к окну и начала обмахиваться передником.
