Он поломался еще немного — Кареглазый продолжал настаивать — и наконец позволил себя уговорить. На глазах попутчика от волнения выступили слезы, и он всучил Кентону аванс — сто пятьдесят марок. Остальное пообещал заплатить после перехода границы, получив бумаги обратно. Они, поспешил пояснить владелец, выписаны на его имя, Герман Захс, и для других ценности не представляют.
— Мой господин, — пробормотал попутчик и вцепился в плечо Кентона, — я доверяю вам все свои скудные сбережения. Вы ведь меня не предадите, нет?
В его блестящих карих глазках светились тоска и мольба, но пальцы впивались в плечо Кентона с удивительной силой.
Кентон заверил, что ни за что не выдаст, господин Захс ослабил хватку и, осторожно покосившись в коридор, протянул длинный и туго набитый конверт. Кентон на ощупь определил, что внутри толстая пачка плотно свернутых бумаг. И положил конверт к себе в карман.
Захс опустился на свое место, тяжело дыша от волнения и прижимая руку к сердцу.
Кентону такое поведение показалось немного наигранным. И вообще, ему все больше не нравился этот человек, хотя чем именно — объяснить затруднялся. Он наблюдал за тем, как Захс закурил короткую черную сигару и открыл большой потрепанный чемодан. Казалось, он напрочь забыл о присутствии Кентона.
Кентон вытянул шею и заглянул в чемодан. Похоже, он был набит под завязку грязным постельным бельем. Но Захс явно знал, где у него что лежит. Он запустил руку в правый угол. А потом рука вынырнула, и Кентон увидел в ней автоматический пистолет крупного калибра. Кареглазый ловким движением сунул его в кобуру под левой рукой.
Да, подумал Кентон, этот господин Захс явно не так прост, каким хочет казаться.
На таможенный досмотр они пошли раздельно.
Захс заторопился и двинулся первым. Кентон, чувствуя, как тревожно ноет под ложечкой, поплелся следом на значительном расстоянии — с конвертом, спрятанным в носке на правой ноге, и немецкими банкнотами в левом ботинке.
Ожидая своей очереди у контрольно-пропускного пункта на немецкой стороне, Кентон увидел, как Захс благополучно миновал таможенника, который интересовался валютой. «Немца» никто не обыскал и не задержал. И Кентон похвалил себя за дар предвидения — его сомнения в правдоподобности рассказа Захса подтвердились. Он также заметил «шпика наци» — тот пересекал ярко освещенный двор, бодрым шагом двигаясь по направлению к австрийской таможне.
Самого Кентона досмотрели, как обычно, без происшествий, но он страшно нервничал и испытал облегчение, когда все закончилось. Вернулся в поезд, и навстречу бросился возбужденный Захс.
— А, наконец-то! Вот и вы! Все в порядке? Слава Богу!.. Нет, нет, нет, не надо, пожалуйста! — воскликнул он, когда Кентон вынул конверт. — Уберите! Здесь все еще небезопасно. Положите в карман! — Кареглазый выглянул в коридор. — Он все еще здесь, тот шпик.
И тут Кентон потерял терпение. Он замерз, изнервничался, и ему все больше не нравился господин Захс с его непонятными делишками. Вся эта болтовня о шпиках и какой-то там опасности выглядит пошло и мелодраматично. Более того, он подозревал, что вместо ценных бумаг в конверте содержатся: (а) наркотики, (б) украденные облигации на предъявителя, (в) секретный доклад о возможности размещения белых рабов в Вестфалии или же (г) нечто равно инкриминирующее. Теперь он не доверял Захсу. Какую бы там грязную игру ни затеял этот человечек, он, Кентон, больше не собирается в ней участвовать.
— Боюсь, — начал он, — я вынужден попросить вас забрать свои бумаги назад. Я нанимался только перевезти их через границу. Я выполнил свое обещание. Так что, будьте любезны, выдайте мне оставшиеся сто пятьдесят марок.
Захс на какое-то время утратил дар речи. Карие глаза потускнели. Затем он подался вперед и тронул журналиста за колено.
— Господин Кентон, — торопливо начал он, — пожалуйста, уберите конверт к себе в карман. Я увеличиваю ваше вознаграждение. Еще триста марок, если вы доставите эти бумаги в отель «Джозеф» в Линце.
Кентон открыл рот, собираясь отказаться. А затем в нем снова возобладало безрассудство, уже принесшее сегодня неплохой улов. Шестьсот марок! Да за такие деньги чего только не сделаешь.
— Хорошо, — ответил он.
Произнося это слово, он уже понимал, что совершает ошибку. И что на этот раз проявление слабохарактерности обернется для него нешуточной опасностью.
2
Залесхофф и Тамара
Офисы фирмы «Кесслинг унд Пайпер машинен ГмбХ» в Цюрихе не так-то легко разыскать. Попасть туда можно, пройдя узким проходом, ответвляющимся от тихой улочки неподалеку от станции «Цюрих», затем нужно отпереть обшарпанную, но очень крепкую дверь и подняться на пятый этаж по простой деревянной лестнице. Наверху, на площадке, имеется еще одна дверь, на ней краской выведено название фирмы. Стрелка указывает на звонок, под ней еще одна надпись: «Bitte schellen» — «Пожалуйста, звоните», — но звонок не работает. Есть еще один звонок, и он работает, но привести его в действие можно, только вставив ключ в замочную скважину, а об этом мало кто знает. Похоже, бизнес в фирме «Кесслинг унд Пайпер» не слишком приветствовался.
Хотя фирма сохранила изначальное название, ее основатели, Кесслинг и Пайпер, давно ею не управляли. Господин Кесслинг скончался в 1910 году, господин Пайпер — в 1924-м. С тех пор фирма не процветала — в основном по той причине, что новые владельцы предпочитали заниматься более серьезным делом, нежели производством вертикальных сверл и буров, фрезерных станков и револьверных головок для замков. Потускневшие коричневые фотографии этих изделий до сих пор украшали стены кабинета, оставаясь единственным напоминанием о профиле данной фирмы.
И вот как-то днем в конце ноября нынешний владелец «Кесслинг унд Пайпер» сидел за письменным столом и задумчиво рассматривал как раз одну из таких коричневых фотографий. На ней красовался токарный станок с полноприводной головкой и литой рамой, изобретенный Шутте и Эберхардом, но Андреас Прокович Залесхофф, конечно, этого не знал.
Этот неофициальный представитель СССР в Швейцарии был широкоплечим мужчиной тридцати восьми лет от роду, с каштановыми вьющимися волосами, пряди которых отходили ото лба под углом в сорок пять градусов. Чисто выбритое лицо красотой не отличалось, но и неприятным его назвать было нельзя. «Шишковатое» — так бы описал его человек недобрый, а «изрезанное суровыми морщинами» — было бы, пожалуй, чересчур романтическим определением. У мужчины были крупный вздернутый нос и ярко-синие глаза. Когда господин Андреас хотел проявить настойчивость, он сильно выпячивал нижнюю челюсть. Сейчас его проницательный взгляд перебегал с изображения токарного станка на листок бумаги, лежащий на столе, а затем — на дверь, ведущую в приемную.
— Тамара, зайди, — крикнул он.
Через несколько секунд в кабинет зашла девушка.
Тамару Проковну Залесхофф вряд ли можно было назвать красавицей в общепринятом смысле этого слова. Ее лицо являло собой исправленный вариант лица брата: правильные пропорции, прекрасная кожа — но чертам не хватало женственности и утонченности. Зато руки у девушки были необычайно изящными.
— Расшифровала письма?
— Да, Андреас. Их было только два.
Напрямую корреспонденция в фирму «Кесслинг унд Пайпер» не поступала. Те, кто желал в ту пору вести с ней переписку, отправляли конверты на имя фрейлейн Розы Ньюман, до востребования. И вот дважды в день Тамара превращалась в Розу Ньюман, шла на почту и забирала их. Затем девушка расшифровывала письма, придавая смысл беспорядочному набору букв и цифр и, перед тем как передать их брату, заносила результаты в книгу, немецкий эквивалент гроссбуха. Большинство сообщений были скучными, и работа над ними навевала на Тамару тоску.
Она сняла пальто, повесила его на крючок за дверью. Потом подняла глаза на брата.
— В чем дело, Андреас?
— Пока ты ходила за письмами, звонил Петров. Из Берлина.
— Петров? И что ему надо было?
— Сказал, что вчера получил сообщение из Москвы. Борованский оказался предателем.
— Борованский?
— Да. В центре стало известно, что он сфотографировал все инструкции по мобилизации Б2 и намерен удрать с ними в Германию. По словам Петрова, Борованский сегодня днем сел на поезд в Ратисбоне, а билет купил до Линца. Похоже, именно там он собирается передать фотографии.
— Они при нем?
— Да, во внутреннем кармане пальто.
— И ничего нельзя сделать, чтобы его остановить?
Залесхофф криво улыбнулся.
— Да, Тамара, много чего можно сделать. Но пока не время. Петров подключил к делу Ортегу.
— Ортегу?
— Ну есть у Петрова такой испанец. Парень с острым ножом. Петров, на мой взгляд, не слишком разборчив в средствах. Признает, что тип этот грязный, от него чего угодно можно ожидать. Но говорит, что в данном случае он полезен.
