Толпа корчилась от смеха. Фалда у Янки оторвалась. Он уже поднял ногу, чтобы дать пудельку хорошего пинка, но зрители тотчас встали на сторону собачки: они не позволят обижать животное! Пуделек игриво тряс хвостом, соображая, что бы ему еще натворить. Но тут он заметил, что сзади к нему подкрадывается Фло. Ее вид ничего хорошего не предвещал. Пуделек струсил, но искушение попробовать на зубок цилиндры заглушило страх. Собачонка подпрыгнула и, сомкнув челюсти на широких полях, метнулась прочь.
— Беги, Сатир, беги! — закричали мальчишки, но пуделек не успел воспользоваться их советом — Фло крепко ухватила его за обрубок хвоста. Песик завизжал, моля о пощаде. Подняв его за ошейник, Фло трясла пуделька, как игральные кости.
Янки придерживал рукой оторванную фалду, Бересфорд уныло разглядывал шелковый шарф, который стал похож на половую тряпку. Казалось, все, что с ними случилось, и свирепый вид Фло лишил их дара речи.
Фло отняла у пуделя цилиндр и подошла к Бересфорду. Она сдалась. Что значит какая-то свадьба по сравнению с публичным поруганием брата!
Священник стоял на ступенях церкви в окружении «землячков»: Малыша, Карузо, Квадратного Дика, Худерьбы, Кларка Гейбла № 2 и юного сэра Уинстона. Блохолюб правой рукой придерживал шпагу. И только пуделька нигде не было видно.
Обливаясь слезами, Фло надела на брата цилиндр, потом, встав между ним и Янки, повела их в церковь. Приятели беспрекословно следовали за ней.
— Кто из вас жених? — сделавшись пунцовым, рявкнул священник.
— Какая разница, — бесстрастно отозвалась Фло. — Давайте венчайте поскорей.
Священник, Фло, Янки и Бересфорд направились к алтарю, за ними потянулись в церковь «землячки». Толпа зевак притихла, пуделек отдыхал под деревом в укромном уголке, нежась в косых солнечных лучах, и только толстяк на пятом этаже твердил, будто слабоумный:
— Как… как… как невероятно!..
Д. Уилкем (Барбадос)
У ПРЕДЕЛА
Перевод с английского Е. Коротковой
Они редко обменивались словами. Отчасти потому, что знали мало слов, которые могли бы выразить их мысли; отчасти потому, что произносим мы обычно не то, что хотели бы высказать, главным же образом из-за того, что и без слов все было ясно.
— Три года мы женаты, — сказал он. — В каком-то смысле это немалый срок.
— В каком-то смысле… — согласилась она, отвечая сразу и на сказанное, и на то, что стояло за ним.
Глаз она не подняла. Все ее внимание было сосредоточено на кормлении ребенка. Она держала сосок между указательным и средним пальцами, как мужчины держат сигареты. Грудь была полна молока, на смуглой коже отчетливо проступали синие жилки. Ребенок жадно сосал. Теплое, обильно льющееся молоко наполняло его восторгом, и он, ликуя, шевелил пальчиками рук и ног.
Она не знала, что муж наблюдает за ней, а может быть, и знала, да не обращала внимания: когда наступало время кормления, ей ни до кого не было дела. А он все смотрел и смотрел на них, не в силах оторваться. Его завораживала нежность, которой светились ее глаза во время кормления. До чего же они были сейчас непохожи на те огневые и дерзкие, которые он знал когда-то, да и все ее лицо стало совсем другим. Из-за этого непривычного выражения нежности, которое появилось у нее после рождения ребенка, она казалась незнакомой. Мать и ребенка связывало чувство, которое они никогда не смогут разделить с ним. Он принимал это с тупой покорностью — ничего другого ему не оставалось.
— А с другой стороны, — сказал он, — три года — это не так уж много.
— Да, с другой стороны, — снова согласилась она, — три года совсем небольшой срок.
Она знала, что он хочет сказать, сказанного было вполне достаточно.
Вынув сосок из ротика ребенка, она обтерла ему губы и сразу будто вернулась из того, чужого мира. Прислонив ребенка к плечу, погладила ему спинку.
— Ну вот и умник.
Он оторвал взгляд от пола и увидел, что она смотрит на него. Она тотчас отвела глаза, и он понял, что это значит. Муж и жена часто обходятся без слов. Она заговорила, так и не повернув к нему головы:
— Я нашла сегодня у тебя в кармане старую пачку с двумя сигаретами.
— Это хорошо, — отозвался он. — Можно будет покурить.
Они прошли через многие испытания, прежде чем она начала осматривать его карманы. Но если раньше, в лучшие времена, ей иногда случалось найти у него полкроны и даже доллар, то теперь…
— Ты ничего больше не нашла? — спросил он.
Она молча покачала головой, и он понял, что вопрос был излишним.
Однако о том, что было у них на душе, что волновало их больше всего, они не говорили.
На полу, во всех четырех углах комнаты, и под столом, стоявшим посредине, валялись книги, десятки, сотни книг. Маленький книжный шкафчик был набит до отказа, книгами был завален еще один стол, у стены, но им по-прежнему не хватало места, и они выплескивались на пол.
— Как только мы получим деньги, — сказал он, — мы купим большой книжный шкаф.
— Да, — ответила она, — как только получим деньги. — Но она сказала это без тени улыбки, и он понял, что она у самого предела.
В лучшие времена она, бывало, смеялась, когда он говорил: «Вот получим деньги…» Эти слова стали семейной шуткой. Правда, не очень веселой — шутки ведь часто бывают грустными, но, если мужчине и женщине хорошо друг с другом, они нередко смеются и над грустным.
Они многое собирались купить, получив деньги. Диван для веранды, комплект Британской энциклопедии, полное собрание сочинений Шекспира, курс французского разговорного языка для вечерних школ… Однако с этими покупками можно было и не спешить. Жизнь шла своим чередом без дивана, без книжного шкафа и даже без Шекспира. Но вскоре наступили времена, когда пришла необходимость в более насущных вещах. Ребенку понадобилась сетка от москитов, ей — платье, да и у него самого совсем износились ботинки. Впрочем, все это, конечно, будет куплено, как только они получат деньги.
А в последнее время они стали избегать разговоров о том, что нужно, — ведь им нужно было то, без чего невозможно обойтись. Нельзя же сказать жене: «Как только мы получим деньги, мы купим чего-нибудь поесть». А когда она говорит: «У меня пропадает молоко, надо купить какой-нибудь еды», разве можно ей ответить: «Хорошо, вот только получим деньги»? А так как ничего другого он сказать не мог, то он молчал.
Все эти последние дни они говорили только о посторонних вещах, о том, что не тревожило их и о чем можно было говорить не бередя душу. Они вспоминали детство, он рассказывал о своей бабушке, учительнице, а она о своем дедушке, который был портным. Впрочем, разговоров этих хватило ненадолго, и в маленьком домике вскоре окончательно воцарилась тишина.
Ребенок уснул, крепко прижавшись к груди матери, и теплота этого маленького тела вдруг захлестнула ее жаркой нежностью. Она судорожно стиснула малыша в объятиях. Вспышка была так неистова, что он испугался, как бы она не выдавила жизнь из крохотного тельца, но промолчал: ведь между этими двумя — его женой и его ребенком — были какие-то свои связующие узы, они жили в своем обособленном мире.
Он заметил слезы у нее на глазах и снова подумал, что она у предела.
Сунув руку в карман, он вытащил два маленьких лимона.
— Какой-то человек дал мне сегодня два лимона, — сказал он.
Она обернулась, и у него упало сердце, когда он увидел ее полные слез глаза.
Но когда она заговорила, голос ее звучал спокойно и бодро.
— Ну что ж, — сказала она, — очень хорошие лимоны. Почему он дал их тебе?
— Не знаю, — ответил он. — Может быть, у него не было ничего другого.
— Да, наверное, — согласилась она. — Может, у него в этот момент только и было что эти лимоны, а ему хотелось чем-то поделиться. Так бывает. Иногда человеку так хочется поделиться и он отдает все, что у него есть: это, может быть, и немного, но он отдает все, что имеет.
Она замолчала, поняв, что сказала больше, чем собиралась, сказала то, чего не думала говорить. Но ей так хотелось, чтобы он понял все. И он понял. Понял, что она не таит на него зла, ни в чем не винит его и, несмотря ни на что, ни о чем не жалеет. И, поняв это, почувствовал, что кризис миновал, затаенное наконец высказано и им нечего больше скрывать друг от друга.
— Я попросил у тебя слишком многого, — сказал он. — Я это знаю.
— Ты не просил, — ответила она. — Я отдала, потому что мне нужно было отдать, отдала все, что имела.
Она крепко прижала к себе ребенка.
— Что ты сегодня ела? — спросил он, и у него кольнуло сердце от бессмысленности этого невольно вырвавшегося вопроса: он знал, что в доме нечего есть.
— Черная курица снесла яйцо, — ответила она. — А на банановом дереве поспела гроздь бананов. Их уже начали клевать дрозды. Я совсем не голодна, и маленький хорошо поел сегодня.
