хотел меня обогнать, не лихачил и вел себя вполне прилично. Когда мы проехали интересный въездной знак в виде арки и двух античных колонн, Лейхенберг, закончив, наконец, трепаться с кем-то по телефону, сказал:
— Все, останавливай машину, будем меняться. Я вижу, как ты ездишь — тебе по городу нельзя. Если хочешь — еще дам потом порулить, на обратном пути, на трассе…
— Хочу, — откликнулся я. — Может, еще и специальность таксиста освою!
— Тьфу, какой таксист? Окстись, мин херц! Автослесарь — я еще бы понял, но таксист… Позорище! Как у тебя язык вообще повернулся? — он долго еще ворчал и бурчал, почему-то отождествляя в своей речи таксистов и снага, как будто не бывает, скажем, таксистов-людей или таксистов-кхазадов!
Не знаю, что у него за пунктик такой был, и какой таксист его в детстве обидел, но вот, поди ж ты — оказывается, я наступил на больную его мозоль и был вынужден все время поездки по Саарской Мызе слушать его возмущенные выпады в сторону таксистов.
Город, кстати, хотя и считался опричным, выглядел симпатично. Саарская Мыза представляла собой прекрасную эклектику из старинной архитектуры — тенистых скверов, уютных двух- и трехэтажных зданий, церквей и административных построек конца XIX — начала ХХ веков, и всех этих высоких технологий. И народ тут не походил на сумасшедших ученых, магических теоретиков и компьютерных гениев. Так — интеллигенция с примесью футуризма.
Только огромная сверкающая надпись «Мастерская братьев Цубербюлер» заставила Лейхенберга перестать ворчать. Мы подъехали к большому ангару, ворота которого были плотно закрыты. Изнутри доносились звуки сварки, визг шлифмашинки и гудение какого-то мощного оборудования. Гном скомандовал:
— Вылезай, мин херц, будем выгружать технику! И не сметь больше говорить такие гадости! — и громогласно посигналил, безжалостно вдавливая кнопку клаксона, и заорал в окно: — Хуябенд! Есть там кто? Открывайте!
Ворота открылись. В проеме стоял плечистый рыжебородый кхазад в сварочной маске, сдвинутой на макушку, рабочем комбинезоне и больших защитных перчатках.
— Хуябенд, старый бандит! — крикнул он. — Отстань от пацана, вы в опричнине — здесь не нужно таскать руками… Га-а-анс, выгрузи, что там нужно Лейхенбергу, на машинке!
На машинке? Изнутри ангара появился, грохоча огромными стальными ногами, натуральный человекоподобный робот, как в фильмах про корейскую войну, только современнее и круче. Желтого цвета! Внутри него, за прозрачным стеклом, в специальной кабинке восседал еще один рыжий гном и при помощи двух джойстиков управлял движениями гиганта. Робот был метров пять в высоту, не меньше.
— Ла-а-адно, — скривился Людвиг Аронович. — Позеры… Миха, открой им заднюю дверь, а?
Конечно, я пошел открывать дверь! Мне ужас как интересно было посмотреть на работу Огромного, пусть не Боевого, а Хозяйственного, но все равно — Человекоподобного Робота! Кого из пацанов вообще не разматывает от таких штук? Не знаю ни одного.
Вот бы в кабине посидеть, а?
* * *
Мы оперативно сделали все дела, сбагрили Цубербюлерам роботиков, так что имели полное право на пообедать. И Людвиг Аронович, как и обещал, повез меня в Творческий дом. Он и вправду так назывался!
— Сигурд Эрикович — очень уважаемый кхазад, — объяснял мне Лейхенберг. — Занимается реставрацией артефактов! А дом культуры у него для души. Там вечера поэтические проходят, выставки художественные и разные другие культурные мероприятия. Зарегистрировано как коровкин… Кровавкин? Ковёркин?
Гном задумался. А потом выдал:
— За каким бесом вам в русском языке эти авалонские термины? Есть же красивое слово — гемайнсаменарбайтенхалле!
— Коворкинг, — сказал я.
— Вот! Ковры какие-то… Хотя ковры там есть, посмотришь — обзавидуешься. Но главное, мин херц, там еще и покушать дают. При Творческом доме — Творческая кухмистерская! И, я скажу тебе как ценитель — ценителю, кормят — просто объедение. Лучший показатель — Сигурд Эрикович там сам обедать изволит. Мы его как раз застанем и все с ним обсудим, йа-йа!
Он пребывал в очень оживленном состоянии духа.
— Тебе надо попробовать библейской похлебки, — сказал он. — Всем спортсменам надо. И сочней!
— Людвиг Аронович, — прищурился я. — А ваши шахматы это…
— Боевые големы! — рявкнул он.
— Что-что? — оторопел я.
— Ничего-ничего!
Вот это дичь так дичь! Вот это столяр! Если он не дурил мне голову, то суета и ажиотаж вокруг фигурок становилась понятной. Боевые големы… Это что же — они типа мелких диверсантов? Или в размерах растут? Подумать только: на территории магического колледжа какой-то бородач реставрирует целую армию боевых големов! Тридцать две штуки!
— Приехали, — сказал Лейхенберг. — Держи расческу, приведи себя в порядок… И вообще, снимай эту куртку свою, нужно выглядеть прилично!
Сам он действительно поправил свою тюбетейку, расчесал бороду, сменил спецовку на что-то вроде сюртука и даже нацепил на нос очки, которые держались исключительно за переносицу. И вдруг преобразился из столяра в важного мастера! Это ж надо! Вот это — магия!
Пришлось и мне снимать серо-красную куртку, оставаясь в черной футболке. Джинсы, кроссы и черная футболка — вполне прилично для голодранца и для помощника столяра, и для рабочего сцены, и… Для водителя фургона — тоже очень даже! Эх, еще бы роботом порулить… Аронович тем временем зажал под мышкой коробку-доску с шахматами и полез из машины наружу. Ну, и я — за ним.
Саарская Мыза впечатляла: сквер с огромным золотоглавым белым собором, какие-то здания в неоклассическом стиле с колоннами, бульвар с зеленой зоной… Ну, да — голографическая реклама, люди с бесконечным количеством гаджетов, электросамокатчики и гироскутерщики, ну, и что? Главное — уютно и приятно!
И сам Творческий дом тоже внушал — эдакая серая угловатая громада с живыми картинами в окнах. Афиши планируемых мероприятий сменялись рекламой фирменных блюд здешней кухмистерской, лица музыкантов и художников, которые собирались тут проводить свои творческие вечера, меняли жизнерадостные мордашки кхазадок, предлагающих попробовать всякие кулинарные изыски. Не, ну, а что? Кхазадки — тоже очень симпатичные бывают, и никаких усов и бород у них нет… Или они освоили эпиляцию?
— О чем задумался, мин херц? — дернул меня за рукав Лейхенберг. — Пошли!
Ни за что на свете я бы не ответил ему, о чем задумался!
* * *
— Герр Гутцайт пока не может вас принять, но скоро спустится сам, — сказала та самая кхазадка с афиши.
Она стояла за стойкой. Румяная, голубоглазая, молоденькая, сбитненькая, с задорным выражением лица, девушка успевала варить варенье в мультиварке без крышки,
