— Ну, Водяной, — сказала Зеленая, — сегодня ты пойдешь Красной Шапочкой.
— А как он пойдет, у него же хвост? — удивилась Маша.
— А ничего, в воде будет сидеть, — нашла выход Зеленая, — только шапочку ему наденьте.
Высунул Водяной голову из воды, отвернувшись от леса (чтобы бороду не было видно), натянули ему на голову резиновую шапочку, с какой обычно дети ходят в бассейн, — и вот выглядывает из-под воды Красная Шапочка (этакий видоизмененный вариант картины художника Васнецова — Аленушка, горюющая на камушке о братике Иванушке).
Сидит в воде Красная Шапочка и ждет милого дружка, приготовив пирожка. А пирожки в этот раз будут с рыбкой, большой красивой пиявкой и сердитым, давно не кормленным раком — хорошо?
Тут и наш герой появляется.
— Вэ?.. — спрашивает Юля, наперед зная, что он, кто же еще. Но так хочется спросить еще раз…
— Подходит Вэ к берегу, — продолжает рассказчик, — и спрашивает:
— Красная Шапочка?
Та кивает головкой.
— Хорошо, — говорит Вэ, облизываясь, — а чего ты в воде сидишь, в сказке так написано?
Ничего не отвечает Красная Шапочка.
— Молчаливая ты какая-то… — замечает Вэ и просит попробовать пирожков.
Сначала — с рыбкой. О, говорит Вэ, как вкусно. А еще что есть? Тут ему Красная Шапочка с большой красивой пиявкой протягивает. Вэ выплюнул: фу, гадость какая! Тогда третий подают пирожок. Надкусил его Вэ, а там давно не кормленный, необычайно сердитый рак — клешней за нос… хвать!
Взвыл Вэ… Ты что это, говорит, Красная Шапка, мне подсунула? Что на болото смотришь, а ну, повернись!
Лучше бы не просил. Повернулась к нему Красная Шапочка бородатой своей мордой и говорит: «Буль-буль…»
Вот такая неприятная история…
Маршак ввел в детскую литературу Александра Волкова, автора знаменитого «Волшебника изумрудного города». Тут с «бамсом» снова удача.
Волков — выпускник Ярославского пединститута. В сорок с лишним лет закончил математический факультет МГУ. Преподаватель математики московского вуза. Казалось бы, судьба определена. Ан нет, происходит неожиданный поворот!
Решив изучить английский язык (ох уж этот странный английский, кого только он не привел в литературу), Александр Мелентьевич пробует для практики перевести что-нибудь.
Под руку попадается сказка американского писателя Фрэнка Баума «Удивительный волшебник из страны Оз». Книжка Волкову понравилась. Он начал пересказывать ее двум своим сыновьям, при этом кое-что переделывая, кое-что добавляя. Девочку стали звать Элли. Тотошка, попав в волшебную страну, заговорил.
А мудрец из страны Оз получил имя и титул: Великий и ужасный волшебник Гудвин… Когда этот пересказ-перевод был закончен, оказалось, что это уже совсем другая сказка! Прочитав ее, Маршак посоветовал Волкову писать дальше сказочные истории. И в 1939 году вышла в свет первая из серии книжек о девочке Элли и ее друзьях, благодаря которой Волков стал классиком детской литературы.
…Вот так я стал изучать биографии разных сказочников и находить первоначальный толчок, «взрыв», из которого вышла Вселенная, — устную историю, рассказанную будущим сказочником детям. Своим или соседским, на сон грядущий у детской кроватки или средь бела дня в окружении ватаги ребят… «О том, что стану детским писателем, я знал с пяти лет, — признался один сочинитель. — Но до двадцати ничего для этого не делал».
Иногда и гораздо дольше человек «ничего для этого не делает», а все равно становится детским писателем. Иногда вопреки собственному желанию.
Даниил Хармс — одна из самых удивительных и загадочных фигур на небосклоне детской литературы — опубликовал за всю свою жизнь лишь два «взрослых» стихотворения. Больше не удалось. Его стихи казались подозрительно странными, как и он сам. Даже одевался Хармс странно: гольфы, необычная шляпа, цепочка с массой загадочных брелоков, среди которых череп с костями. В те времена это было просто опасно, во всяком случае, причиняло писателю немало неприятностей — ему приходилось постоянно удостоверять свою личность. В начале войны его несколько раз задерживали, принимая за немецкого шпиона. Не делал его жизнь проще и странный, загадочный псевдоним, который, к тому же, поэт постоянно менял, будто жонглируя диковинными именами: Хармс, Хаармс, Чармс, Дандан, Шардан, Карл Иванович Шустер… И до сих пор литературоведы (среди них хармсоведы Владимир Глоцер, Александр Кобринский и Василий Басинский) разгадывают загадку имени, которое кого угодно может поставить в тупик. От какого слова оно образовано? От французского charm — «обаяние», английского harm — «вред», санскритского dharma— «благочестие»?..
Розыгрыш, игра, чудо были частью его дара. «Интересно только чудо, как нарушение физической структуры мира». Высказывание: «Меня интересует только „чушь“, только то, что не имеет никакого практического смысла», — визитная карточка Хармса. Его тоже можно истолковать по-разному. С одной стороны, эта фраза выражает суть целого направления в литературе: Хармс стал основоположником европейской литературы абсурда. С другой стороны, она многое говорит о характере этого уникального человека, который, по мнению одних биографов, был вечным ребенком по натуре, а с точки зрения других — напротив, человеком очень взрослым и прозорливым. Например, Евгений Евтушенко заметил: «Микропрививка абсурда являлась для Хармса иммунитетом от кремлевской паранойи». Чем же этот афоризм был для Хармса — творческим или жизненным кредо?
Мне кажется, загадка Хармса важнее разгадки, как иной вопрос интереснее ответа. Которого, кстати, не дает даже автобиография писателя, где есть, например, такие строки: «Все папины расчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и родился на четыре месяца раньше срока. Папа так разбушевался, что акушерка, принявшая меня, растерялась и начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез… Запихать-то запихали, да второпях не туда».
Даже в автобиографии он ерничает и насмехается.
Хармс учился в привилегированной петербургской немецкой школе Петришуле. Среди друзей его юности были выпускники Санкт-Петербургского университета, отказавшиеся отречься от своего учителя — мыслителя И. О. Лосского, высланного Лениным на знаменитом «философском пароходе». Они развивали идеи самоценности личности и интуитивного знания. Для Хармса не прошло даром то, что он вращался в этой среде. Его влечение к странности и абсурду имело глубокие культурные корни. Составленный им список из шести наиболее повлиявших на него писателей начинается с Н. В. Гоголя и заканчивается Л. Кэрроллом. Хармс был новатором, экспериментатором в литературе. Членом «Ордена заумников» (поэтического объединения литераторов-авангардистов, созданного в 1925 году). Считался одним из основателей ОБЭРИУ — «Объединения реального искусства», творчество которого в 1930 году было объявлено «поэзией классового врага».
Тогда Хармс был арестован в первый раз и дал на допросе признание, что его сочинение «Иван Иваныч Самовар» (в конце прошлого и начале нынешнего века оно было, пожалуй, самым популярным из его детских произведений) «является антисоветским в силу своей абсолютной, сознательно проведенной… оторванности от конкретной советской действительности…»
Его арестовывали трижды. Отправляли в ссылку, где он голодал до обморока, в тюрьму, в лагерь… Он постоянно жил в атмосфере нужды и травли. Единственным убежищем оставалась детская литература, куда Хармса приютил необыкновенно высоко ценивший его Маршак. Все эти детские журнальчики, «Чижи» и «Ежи», были для Хармса буквально спасением. Ему не с кем было разговаривать во взрослой литературе (даже свои короткие, в полстраницы, дневниковые записи он никому не показывал). Ему вообще не с кем было говорить вслух — это, наверное, не укладывается в тщательно вырисовываемую мною закономерность рождения сказочника. Но может быть, устная речь преобразовывалась во внутреннюю? Он разговаривал, как с детьми, со своими странными, чудными стихами и рассказами, о которых писал в дневнике: «Мои творения, сыновья и дочери мои, лучше родить трех сыновей сильных, чем сорок, да слабых…» В 1937 году детский журнал напечатал стихотворение Хармса о странно исчезнувшем человеке с такими словами:
И вот однажды поутруВошел он в темный лесИ с той поры, и с той поры,И с той поры исчез…
В «Детгизе» наступило тяжелое, безысходное молчание… Хармса арестовали по доносу через несколько лет (с ним как будто играли в прятки). В 1942 году он умер в психиатрическом отделении больницы тюрьмы Кресты. Чемодан с его рукописями чудом удалось сохранить другу писателя Я. С. Друскину. Возможно, в биографии Даниила Ивановича Ювачева-Хармса не было того неожиданного, но очевидного «бамс!», в результате которого человек вдруг «впадает в детство». Но этот «бамс!» случился в нашей стране во время перестройки, когда спустя полвека после смерти писателя его книги вдруг стали печататься миллионными тиражами и жадно расхватываться читателями. Пришел «бум», «бом», «бамс» на Хармса…
