— Итак, дедушка, — произнес он бархатным голосом, — Вот мы и здесь наконец. Доволен?
Позади весь хаос выпускной церемонии, все бешеные усилия этих трёх лет, весь труд и боль, и всё это свелось в одну точку; но из могилы не раздался голос, никто не сказал: «Молодец; теперь ты можешь остановиться и отдохнуть.» Пепел не сложился в буквы, и видения не рисовались в поднимающемся кверху дыме. Содержимое жаровни сгорело слишком быстро. Может быть, его было мало.
Он встал и отряхнул колени, окруженный тишиной и солнечным светом. Так чего же он ждал? Аплодисментов? Зачем он здесь, в конечном итоге? Вытанцовывая под дудку мечты покойного — кому на самом деле служила его служба в Барраярской Армии? Деду? Ему самому? Бледноликому императору Грегору? Какая разница?
— Ну, старик, — прошептал он, потом заорал: — ДОВОЛЕН ТЫ НАКОНЕЦ? — Эхо отскочило от камней. Позади него кто-то кашлянул, и Майлз вихрем, как ошпаренный кот, обернулся с бьющимся сердцем.
— Э… Милорд? — деликатно произнес Пим. — Прошу прощения, я не хотел прерывать… ничего. Но граф, Ваш батюшка, требует Вашего присутствия в верхнем павильоне.
Выражение лица Пима было абсолютно безмятежным. Майлз сглотнул и подождал, пока алый жар схлынет с его лица. — Разумеется. — Он пожал плечами. — Огонь почти погас. Я всё уберу потом. Не позволяй… не позволяй никому больше трогать это.
Он прошел мимо Пима, не оглядываясь.
* * *
Павильон был простой постройки, из старого, выветренного серебристого дерева, открытый со всех четырех сторон, чтобы продувало ветерком, который сегодня утром дул слабыми порывами с запада. Должно быть, после обеда можно будет славно походить под парусом на озере. Майлзу осталось только десять драгоценных дней домашнего отпуска, и ему еще столько надо было сделать, в том числе съездить с кузеном Айвеном в Форбарр-Султану, чтобы присмотреть себе новый флайер. А после этого он получит свое первое назначение — Майлз молил про себя, чтобы это было назначение на корабль. Он преодолел сильнейшее искушение — попросить отца, чтобы тот обеспечил ему службу на корабле. Он должен принять то назначение, которое пошлёт ему судьба, таково первое правило игры. И выиграть с теми картами, которые выпадут ему при раздаче.
Внутри павильона было тенисто и прохладно после палящего зноя снаружи. Обстановку составляли старые, удобные стулья и столы, на одном из которых стояли остатки благородного завтрака — Майлз мысленно отметил два одиноких жареных пирожка на усыпанном крошками подносе как свою долю. Мать Майлза, поднеся к губам чашку, медлила, улыбаясь ему с той стороны стола.
Отец Майлза, одетый по-домашнему — в рубашку с открытым воротом и шорты — сидел в потертом кресле. Эйрел Форкосиган был седой, плотного сложения, с тяжелой нижней челюстью, густыми бровями, со шрамом. Лицо, на которое так легко было рисовать язвительнейшие карикатуры — Майлз видел такие, в оппозиционных изданиях, в историях врагов Барраяра. Им достаточно было солгать только в одном — придать этим острым, проницательным глазам тупое выражение, и получалась образцовейшая пародия на военного диктатора.
Интересно, в какой степени его преследует дух дедушки, подумал Майлз. С виду не очень заметно. Да и с какой стати? Адмирал Эйрел Форкосиган, мастер космической стратегии, покоритель Комарры, герой Эскобара, регент Империи в течение шестнадцати лет и верховный правитель Барраяра во всем, кроме титула. А потом он подвёл черту, удивив историю и всё-наперёд-знающих свидетелей, и стяжал себе еще бОльшую честь и славу — добровольно шагнул в сторону и передал управление Императору Грегору по достижении тем совершеннолетия. Хотя надо заметить, что переход из регентов в премьер-министры — достаточно элегантный способ уйти, а от этой должности он, судя по всему, пока не собирался отказываться.
Итак, жизнь адмирала Эйрела вобрала в себя жизнь генерала Петра, как выигрышную взятку при игре в карты, а что при таком раскладе остается на руках у мичмана Майлза? Две двойки и джокер. Ему, конечно же, нужно либо бросить карты на стол, либо начинать блефовать изо всех сил…
Горянка сидела на низенькой скамеечке, зажав в руке надкусанный масляный пирожок и уставившись с открытым ртом на Майлза во всем его великолепии и лоске. Когда он поймал ее взгляд и посмотрел на нее в ответ, она плотно сжала губы, и глаза её загорелись. У нее на лице было странное выражение — гнев? Возбуждение? Замешательство? Ликование? Странная смесь всего этого? А кто, ты думала, я такой, женщина?
Будучи в форме (хвастаясь своей формой?), Майлз вытянулся по стойке «смирно» перед отцом. — Сэр?
Граф Форкосиган заговорил, обращаясь к женщине. — Это мой сын. Если я пошлю его в качестве своего Голоса, тебя это удовлетворит?
— О-о, — выдохнула она, и её широкий рот разъехался в зловещей, яростной ухмылке, придав лицу выразительность, какой Майлз у неё еще не видел. — Да, милорд.
— Очень хорошо. Так мы и сделаем.
«Что мы сделаем?» — с опаской подумал Майлз. Граф откинулся назад в кресле с удовлетворённым видом, но выражение его глаз оставалось подозрительно напряжённым. Очевидно, он по-настоящему чем-то разгневан. Но он гневается не на женщину, так как они явно пришли к какому-то соглашению, и (Майлз быстро покопался у себя в совести) не на самого Майлза. Он деликатно кашлянул, вздёрнул голову и обнажил зубы в вопросительной улыбке.
Граф сложил ладони домиком и наконец обратился к Майлзу. — Чрезвычайно интересный случай. Я понимаю, почему ты послал ее сюда.
— Э… — сказал Майлз. Во что он вляпался? Боже милостивый, он всего лишь помог этой женщине пройти через охрану, повинуясь внезапному донкихотскому импульсу… ну, и для того, чтобы немного досадить отцу во время завтрака. — … э? — невыразительно продолжил он.
Граф Форкосиган поднял брови. — Разве ты не знал?
— Она говорила об убийстве, и о том, что местные власти отказались её выслушать. Я думал, что ты её перенаправишь к окружному судье.
Граф еще дальше откинулся в кресле и задумчиво потер рукой подбородок, украшенный шрамом. — Это убийство младенца.
У Майлза похолодело в животе. Я не хочу иметь ничего общего с этим. Это, по крайней мере, объясняет, почему при таких грудях нет младенца. — Необычно… то, что об этом заявили.
— Мы боремся со старыми обычаями больше двадцати лет, — сказал граф. — Публикуем указы, пропагандируем… В городах мы добились больших успехов.
— В городах, — пробормотала графиня, — людям доступны другие средства.
— Но в глуши мало что изменилось. Мы все знаем, что происходит, но пока у нас нет жалобы, нет заявления — а семьи неизменно покрывают своих — нам не за что уцепиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
