но я был занят своим латинским ридером. Я сомневаюсь, что когда-нибудь сделаю это сейчас. Не хотите ли прочесть ее?’
‘Что это?’
‘Это рассказ Хьюстона о том, что случилось с ним в Тибете’.
Он протягивал мне тетради, и я взял их, слова мистера Теодора Линкса зловеще звенели в моих ушах. ‘Доброта не поможет ни автору, ни издателю. Это может быть очень жестоко .’
Я сказал: ‘Знаете, я не уверен, что это вообще наш тип вещей, мистер Олифант. Мы очень мало путешествуем.’
‘Я бы не назвал это рассказом путешественника’, - сказал он. ‘Я не знаю, как бы я это назвал. Это, конечно, очень странно.’
Листая, я ломал голову, пытаясь сообразить, кто такой таинственный Хьюстон. Из разлинованных строк до меня доносились фразы, написанные тем, что подозрительно напоминало аккуратный почерк самого мистера Олифанта.
‘... ночлежка, похожая на огромные катакомбы, огромная скала с маленькими каменными комнатами, мерцающими в свете масляных ламп ...’
... просто снял всю свою одежду и драгоценности и отдал их... .’
... весь день держался в стороне и поехал на велосипеде в Канченджангу ...’
... в Дарджилинге в камере хранения, где, насколько мне известно...’
... так сильно избит, что я знал, что я калека, но я должен был ... ’
Я сказал: "Мистер Олифант, не могли бы вы просто освежить меня в памяти – кем на самом деле был Хьюстон?’
‘Он мой очень близкий друг. Мы преподавали в одной школе.’
‘Он отправился в Тибет на – я прав? – велосипед?’
‘ Да. Что ж. В основном, ’ сказал мистер Олифант.
‘Интересно, почему об этом ничего не опубликовано’.
Мистер Олифант предложил несколько возможных причин этого упущения. Он наблюдал за тем, как они действуют на меня, все еще довольно хитро улыбаясь.
"Я думал, тебе понравится", - сказал он.
‘Это, безусловно, звучит как замечательная история’.
‘Более возбуждающая, чем, скажем, в Древнем Риме’.
‘Что ж. Разные.’
‘Да’, - сказал он, наслаждаясь собой. ‘Да, я думал, ты разделишь эту точку зрения’.
‘Кто это написал?’
‘Я так и сделал", - сказал мистер Олифант. ‘Он продиктовал это мне. Он, конечно, тогда еще не научился пользоваться левой рукой. ’
‘ Я понимаю.
‘Но с публикацией не возникло бы никаких трудностей. Он подарил мне ее. Если вам интересно.’
Я осторожно сказал: ‘Мы могли бы быть. Где сейчас мистер Хьюстон?’
‘ Он на Барбадосе.
‘ Ты поддерживаешь с ним связь, не так ли?
‘О, да. Это его квартира. Он все еще платит за квартиру. Я ездил повидаться с ним несколько лет назад – три года назад. Тогда он был на Ямайке. У меня только что был очередной приступ бронхита, и он пригласил меня на свидание за свой счет… . Конечно, сейчас он очень богатый человек.’
‘Это он?’
‘О, да. Он покинул Тибет примерно с полумиллионом фунтов. Я думаю, он мог бы получить гораздо больше, если бы был в состоянии нести это. Он знает, где остальное.’
"Понятно", - снова сказал я.
Конечно, я этого не делал. Но в настоящее время, как объяснил далее мистер Олифант, несколько пунктов, похоже, встали на свои места. Сейчас легче вспомнить, чем описывать сухой вкус его манеры – возможно, если читатель представит безбородую версию Бернарда Шоу, сидящего в халате из серой материи у электрического камина темнеющим октябрьским днем, он окажется где-то рядом с этим – когда он вспоминал эти вещи. Но даже в отражении его вкус странный. Мистер Олифант, я полагаю, до того времени вел достаточно безупречную жизнь, целомудренную, цивилизованную, вполне законную; во всяком случае, далекую от грабежей и убийств, абортов и священной проституции. Возможно, он сталкивался с худшим в своих классических чтениях; возможно, его просто позабавило, что я нашел эту историю живой, а его любимые произведения мертвыми. Или, возможно, была совсем другая причина. С тех пор я часто думал об этом.
Должно быть, было чуть больше четырех, когда я приехал, и было уже около шести, когда я уходил. Между ними у мистера Олифанта случился еще один приступ кашля.
Я сказал с тревогой: "Вы совершенно уверены, что к вам кто-то придет? Я мог бы очень легко ...
‘ Вовсе нет. Уверяю вас… . ’ слабо произнес он.
‘Что ж. Тогда я вас покину.’
‘ Да. ДА. Просто возьми первые две тетради, хорошо? Я хочу прочитать другие. И приходите снова.’
‘ Конечно. Я бы хотел.’
На самом деле он больше не хотел говорить, но перед самым уходом я почувствовал себя вынужденным задать еще один вопрос.
Я сказал: ‘Мистер Олифант, я полагаю, он, Хьюстон, сам никогда не верил ни во что из этого бизнеса, не так ли – сверхъестественный бизнес?’
Он закрыл глаза, но снова открыл их, очень бледно–голубые и почему-то - как это описать? – опять лукавит.
‘О, нет. Нет, он в это не верил. По крайней мере, я так не думаю. Знаете, он очень заурядный парень. Очень обычная... Хотя странно, как она появилась, не так ли?’
"Очень", - сказал я.
В последующие недели я еще несколько раз навещал мистера Олифанта – о чем будет рассказано в соответствующем месте, – а также некоторых других людей. Но только в мае следующего года, после того, как прошло много времени, мы заказали у профессора Феликса Бургес-Валлерена с факультета востоковедения Сорбонны его отчет о значении 1949-51 годов в тибетских делах.
Поскольку этот отчет также следует считать неотъемлемой частью предыстории, я привожу его, однако, не в хронологическом порядке, а здесь.
*
ПРОФ. Ф. БУРГЕС-ВАЛЛЕРЕН (Сокращенно.) … 1949 год, соответствующий году Земного Быка в его Шестнадцатом цикле, был для Тибета годом давно предсказанных дурных предзнаменований. События, связанные с ней, действительно предсказывались более двух с половиной столетий; в последнее время с такой проработкой деталей, что четыре крупнейших монастыря всерьез выступили за изменение календаря в попытке предотвратить их.
Тибетский календарь, заимствованный из индийского и китайского, основан на сочетании элементов и животных для обозначения отдельных лет. Таким образом, 1948 год был Земной Мышью, 1949 год - Земным Быком, 1950 год - Железным Тигром и 1951 год - Железным
