Час спустя они поглощали ленч за ее кухонным столом. Больше всего ему понравилось картофельное пюре.
— Остатки сохраним на ужин, — сказала Эмили с набитым ртом. Если так поступал он, то она кричала на него, а сама все время разговаривала во время еды. Ему нравилась Эмили — наверное, он даже любил ее, — но он не понимал ее. Не всегда, во всяком случае.
Он был доволен, что она упомянула об ужине, потому что это значило, что ему не нужно думать о том, чтобы возвращаться туда. Джек отправлялся в бар часам к семи, вот тогда можно будет спокойно возвращаться. Если ему повезет, Эмили пригласит его остаться переночевать. Она делала так примерно каждые две недели. Ни одного раза Джек не поинтересовался у него, где он был, — он сердился, только если Бен не выполнял его задания, поэтому мальчик старался делать всю работу по дому.
— Недаром говорят — остатки сладки, — изрекла Эмили. Она пила розовое вино, которое наливала из картонной упаковки, стоявшей в холодильнике. После ленча они вместе вымыли тарелки. Эмили подкрасила губы помадой и сказала, что пойдет «покормить кота». Кота было бы правильнее назвать «Мальборо», но она делала вид, что Бен этого не знает.
Она попросила Бена почитать ей, а потом, сидя в своем любимом кресле, заснула с улыбкой на лице. Она дремала минут двадцать, и тут Бен услышал, как на подъездной дорожке остановилась машина.
— Еще один, — сказал он, осторожно тряся ее за плечо. На ощупь она была мягкой, мягче всех, до кого он когда-либо дотрагивался. Она была волшебной. Необычной. Она знала такие вещи, которые, по убеждению мальчика, не знал больше никто. Так бывало не всегда, зато когда такое случалось, он не находил этому объяснения. Она обладала властью. «Дар», — так она это называла. Но дело было не только в этом. Это было видение, способность заглядывать вперед, видеть сон наяву. Магия.
— Девушке надо зарабатывать на жизнь, — сказала Эмили, вставая с кресла и разглаживая складки на одежде. Она ласково потрепала Бена по голове. — Ты читаешь все лучше, — заметила она. — И у тебя все еще может получиться, — поддразнила она его. — Может статься, я оставлю тебя у себя.
Бен подождал, пока автомобиль подъехал вплотную и водитель заглушил мотор. Тогда он выскользнул через заднюю дверь, готовясь приступить к работе.
Глава четвертая
— Не хотите ли чашечку кофе? — Молоденький парнишка покраснел и поправился. — Чая?
— Нет, спасибо. — Лу Болдт, смущенный этим предложением, почувствовал жалость к молодому патрульному. Его поставили сюда — вероятнее всего, это сделал Джон Ламойя, который вечно издевался над новичками, дрессировал их, как он выражался. Болдт, старший сержант отдела по расследованию убийств, часто оказывался в роли примадонны, за которой следовало ухаживать. Но в обязанности новичка не входило играть роль личного слуги. Болдт относился к обряду посвящения, проводимому Ламойей, с гораздо большим терпением, чем лейтенант Фил Шосвиц, который, нервничая, выпучивал глаза и становился при этом похожим на миниатюрного пинчера. Если вам было дорого здоровье и не хотелось испортить себе настроение, лучше было оставить Шосвица тогда в покое в его застекленном офисе.
Болдт знал несколько способов обернуть эту привычку Ламойи против него самого, но это означало бы, что новичку пришлось бы стать козлом отпущения.
— Со мной все в порядке, — сказал Болдт парнишке. — Но все равно спасибо.
Он вспомнил, каково было ему, когда он впервые надел униформу и оказался на пятом этаже: у него бешено билось сердце и мурашки бегали по коже. Большинство новичков рассматривали отдел по расследованию убийств как вершину карьеры. Болдт подумал о том, что́ он сам чувствовал в свое время, и изумился тому, откуда взялись эти мифы. Действительно, сотрудники отдела имели дело с жизнью и смертью, а не с безбилетниками или с пешеходами, неправильно перешедшими улицу, но за это приходилось платить бессонницей, чувством вины и разочарованием. Да, расследование убийств — это не прогулка в парке под луной.
Сидящий сегодня в кресле сорокадвухлетний мужчина — коротко остриженные седеющие волосы, округлившееся лицо и грузноватая фигура, свидетельствовавшие о лишних тридцати фунтах, которые никак не удавалось сбросить, искривленные пальцы рук, со сбитыми многие десятилетия назад костяшками — ничем не напоминал того стройного, полного энтузиазма новичка с живыми глазами, которого обманом подбили воспользоваться личным туалетом начальника — вольность, которая стоила ему тогда двух месяцев работы патрульным в Международном районе.
Он больше не мог видеть Космическую Иглу с пятого этажа здания Управления общественной безопасности. Об этом позаботился начавшийся в восьмидесятые годы бум в торговле недвижимостью, который привел к закрытию местных и международных шоссейных дорог и к толкотне на паромах, а рост цен на недвижимость при этом уравнялся с ростом преступности. Если не считать всего этого, в Сиэтле радушно встречали переселенцев, по крайней мере, что касалось Болдта.
Он чувствовал себя больным. Майлз, его трехлетний сын, и Сара, восьмимесячная красавица, названная в честь Сары Вогэн, всю ночь по очереди выражали свое недовольство, отчего он сам и Лиз были в прескверном настроении. Когда Лиз уставала, Болдт старался держаться от нее подальше, но утренняя стычка в кухне — кажется, из-за того, что яйцо оказалось неправильно сваренным всмятку, — вылилась в целую тираду жены о том, что Болдт снова позволяет себе с головой уйти в работу, а это совершенно непорядочно с его стороны, тем более, что он бессовестно спал последние четыре из пяти ночей, не вставая к детям. «Банковское дело, совершенно определенно, требует больше времени, чем полицейская работа». — Он сказал ей что-то в этом роде, что, впрочем, не принесло ему больших дивидендов. И вот теперь он страдал от тупой головной боли.
Он явился с этой головной болью в контору судебно-медицинского эксперта в подвале медицинского центра Харборвью, где его ждал доктор Рональд Диксон.
Харборвью, где шло бесконечное строительство, располагался на самой вершине холма Пилл-хилл, откуда открывался изумительный вид на залив Эллиотт-бэй и башенные краны Порт-аторити, разгружавшие контейнеровозы. Припарковаться где-нибудь поблизости от Харборвью было решительно невозможно. Болдт занял одно из двух свободных мест, предназначавшихся для судебно-медицинских экспертов, и выложил на приборную панель табличку с надписью «Полицейский при исполнении». Сентябрьский воздух прогрелся до шестидесяти градусов по Фаренгейту. Под яростными лучами солнца Болдт невольно поежился. Студентка колледжа проскочила перекресток улиц Алдера и Бродвея на роликовых коньках. Несколько строительных рабочих остановились, провожая ее взглядами. На ней были синие обрезанные джинсы с дырами. Болдту она показалась слишком молоденькой, чтобы учиться в колледже.
Иногда круглое лицо Дикси выглядело совершенно по-азиатски — с широко посаженными глазами и носом, сплющенным в домашней игре в футбол. В его глазах светился ум. Стоило бросить на него один-единственный взгляд, и вы сразу чувствовали, что под этой оболочкой скрывается мощный, оригинальный ум. Дикси вышел из-за письменного стола и уселся за маленький столик для совещаний, принявшись чистить свои безупречные ногти ювелирной отверткой. Он скривил губы, что должно было означать улыбку, и кивнул на пластиковый пакет для улик, лежавший на столе.
На стене в рамочке висели плакат с анонсом пьесы Шекспира «Два джентльмена из Вероны» в постановке драматического театра Сиэтла и черно-белая фотография, на которой молнии ударяли в ночную Космическую Иглу. Болдта всегда гипнотизировала эта фотография, такая в ней чувствовалась мощь природы. На стенах, кроме того, была парочка карандашных рисунков — лошади и хижины, — напомнившие Болдту о Зейне Грее.
Болдт внимательно рассмотрел содержимое пластикового пакета: почерневшую кость размером три на три дюйма.
Дикси сказал:
— Это с места пожара, который случился тогда ночью.
С момента поджога дома Дороти Энрайт прошло уже несколько дней. До настоящего времени Болдт еще не знал, кто из его отдела работал над этим делом. Он глубоко вздохнул и напомнил себе, что ему предстоит еще многое узнать о пожарах.
— Это все? — спросил сержант.
— Все, что заслуживает внимания, — ответил Дикси, ковыряясь отверткой под ногтем большого пальца. — Обычное дело, когда после пожара остается позвоночник и таз. Это — часть тазовой кости. По тазу можно определить пол. Позвоночник позволяет узнать возраст. Видишь обызвествление с внутренней стороны? — спросил он. Болдт показал. — Правильно. Оно указывает на возраст. Это был не подросток. Вероятно, ей было уже больше двадцати.
