— Каких… — начал я формулировать, но тут сестренку потеснила Инна, торжественно внося кастрюлю, заботливо обмотанную махровым полотенцем. Хорошистка вырядилась в заношенную спортивку и полукеды, как и подобает для дачного дефиле.
— Откуда… — толкнул я ошалело, поднимаясь.
— С днем рожденья! — воскликнула девушка с нетерпеливой радостью.
Быстренько оставив закутанную кастрюлю на столе, она с маху обняла меня — и замерла, будто устыдившись порыва. Веки ее опустились, гася синие огоньки, и Хорошистка робко нащупала мой рот губами.
— Только и знают, что лизаться… — ревниво проворчала Настя.
— Тебя там Гоша ждет, — отпасовала Инна, чуть задыхаясь, — совсем не целованный.
Сестричка фыркнула негодующе, и выскочила за дверь — ее ушки горели, как надранные.
Мы с Хорошисткой остались вдвоем. Не размыкая рук, девушка глянула мне в глаза, близкая и недосягаемая.
— «У пропастей синих стою, — продекламировал негромко, слыша, как стучат оба сердца, — куда я сейчас упаду? В траву, что растет на краю? А, может, дно бездны найду?»
— А дальше? — замирающий шепот Инны втекает в мои уши. Девичьи ресницы порхают, пряча взгляд — и словно раздувают румянец на скулах.
— Не дописал, — вздыхаю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Это еще в восьмом классе… Только последние строчки помню: «По спасенному — листик травы. По упавшему — синий цветок!»
Хорошистка ласково погладила меня по щеке, безмолвно благодаря, и заговорила с преувеличенным оживлением:
— Это близняшки затеяли! У Миши, говорят, мама уехала, а ему некогда пироги печь. Давайте, говорят, сами!
Тут на крыльце шумно затопали, и порог переступила Рита, одетая как на субботник.
— Нет, ну ты посмотри на нее! — с деланным осуждением наехала она. — Отлипни, моя очередь. С днем рожденья, Мишечка!
Инна неохотно уступила Сулиме, и я был оцелован самой «Мисс школа № 12».
— Брился? — поинтересовалась «мисска», хотя в темени ее глаз таились совсем иные вопросы. И даже готовые ответы.
— Первый раз! — соврал я. Уши мои теплели.
— Чувствуется, — Рита снова потянулась губами.
— Обойдешься! — Хорошистка ловко перехватила меня, оттирая подружку.
— Вот на-аглая… — возмущенно завела Сулима.
— Ты со мной, как с куклой, — проворчал я, безропотно подчиняясь ласковому напору Дворской, и выдал писклявое: — «А ну, быстро вернула! Это моя игрушка!»
Инна прыснула, поджимая плечи, но ответить не успела — в домик ворвалась галдящая толпа одноклассниц и одноклассников, бесцеремонно оттесняя Хорошистку.
— С днем рожденья! С днем рожденья!
Девчонки сразу полезли целоваться — когда все вместе, то не стыдно. А парни вытрясали пыль из моей куртки, хлопая по спине, да так, что внутри что-то ёкало.
— Вы откуда свалились? — спросил я с остаточной растерянностью, подставляя близняшкам Шевелёвым сразу обе щеки.
— Оттуда, оттуда! — простодушно радовалась Маша. Удался сюрприз!
— Мы на электричке, — поведала Света, звучно чмокая. — Весь вагон заняли. Иже херувимы! Ты рад?
— Аз есмь! — отчеканил я.
Карусель мелких и приятных хлопот завертелась, набирая обороты. Кто-то бубнил:
— Не понял… Мясо, что ли? Так оно ж сырое!
— Это на шашлык, балда.
— Сам балда!
Тонконогая Альбина с Настей доваривали борщ, увертываясь от дыма:
— Та-ак… Подсолить или хватит? Аля, попробуй.
— Ой, да нормально! Чесночку еще…
Эдик Привалов, нескладный очкарик осьмнадцати лет, и вихрастый Гоша Кирш собирали импровизированный стол:
— Гош, под ноги смотри! Никуда твоя Настя не денется.
— Да ну тебя! Говоришь, что попало…
Возле Эдика, как планета у двойной звезды, крутился тощий Данька Корнеев, разрываясь между притяжением старшего товарища и хорошенькой внучки Ромуальдыча:
— Ого! Это ты принес?
— Домашнее, с Кубани. Пахне-ет… Дэнчик, сдвинь на себя. Дэн!
— А?..
Модная Ирма Вайткуте и хрупкая Тимоша застилали доски пожелтевшими, выгоревшими на солнце газетами:
— А она ему и говорит: «Не ходи за мной!». А он ей: «Ты мне очень нравишься!»
— А она?
Рита «припахала» высокого, лощеного Женьку Зенкова и плотного, налитого здоровьем Дюху Жукова — румянец во всю пухлую щеку. Друзья, смахивая на Тарапуньку со Штепселем, подтаскивали всё, на чем сидят — единственный стул, разношерстные табуретки и ящики:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Андрэ, не пыхти как паровоз, тут нет рельсов.
— Точка — и ша! Э, э! Чурка-то зачем? На ней усидишь разве?
— А пуркуа бы и нет?
В сторонке, оккупировав облупленную лавочку у могучего куста сирени, репетировали музыканты — Светлана меланхолично перебирала струны черной лакированной гитары, время от времени давя улыбку, а Изя Динавицер настраивал скрипку, отрешась от земного.
— Изя, сделай лицо попроще, а то ты сейчас похож на курчавого Пьеро!
— Чё это?
В какой-то момент я будто отошел в сторонку. Вслушался в веселый гомон на некогда тихой дачке, вгляделся в радостную и бестолковую суету, где озорство вдруг перерастало в симпатию, а мимолетный взгляд надолго лишал покоя. Шесть соток, скучно разлинованных на грядки и клумбы, бурлили юной энергией, неясными, но волнующими позывами.
— Да никуда я не поеду, — вырвалось у меня. — Нужна мне ваша физматшкола… Мне и здесь хорошо!
— Куда не поедешь? — пропыхтел Дэнчик, бредя от сортирной будки напрямую, сквозь строй разросшихся вишен. Деревца стегали его гнуткими ветвями.
— Да это… так, — я неловко покрутил кистью в воздухе, — мысли вслух.
— А-а… — Корнеев сунул руки в карманы кургузого пиджачка, тут же торопливо вынул их, нервно-зябко потер ладони. — Слушай… Я чего спросить хотел…
— Нравишься ли ты Ирме? — улыбка сама запросилась на мои губы.
— Не-е! — Дэн замотал модными лохмами. — Я сам у нее спрошу. Когда-нибудь. Скоро. Ты… Ну-у… Запиши меня в этот ваш Центр! — Он торопливо уточнил: — Я не из-за Ирмы! Ну, не только из-за нее…
Подумав, я сказал:
— Давай, сразу после каникул. Соберемся всем гамузом, побалакаем.
— Ага! — обрадовался Дэнчик.
Тут из общего гвалта выделился заливистый смех Вайткуте, и голова моего визави повернулась, как флюгер.
— Лю-юди! — разнесся Ритин голос. — Садитесь жрать, пожалуйста!
— Пошли.
— Побежали!
Наперегонки с голодающими, я захватил табурет во главе самодельного стола. Эдик с таинственным видом достал бутыль темно-бордового вина, и разлил по бокалам, кружкам, стаканам да чашкам.
— Всем понемножку… — обольщающе тянул виночерпий. — По глоточку…
А доски гнулись от бесхитростной снеди!
Миски с «оливье» и селедкой под шубой соседствовали с жареной домашней колбасой. Посередке, в щербатой супнице, настаивался красно-янтарный борщ. Светилось белым и отливало розовым тонко нарезанное, дивно пахнущее сало. Еще теплые пирожки разморено выгибали гребнистые спинки.
— Так, — грея чашку в ладонях, Настя беспокойно осмотрелась. — А кто скажет тост?
— Я, — встала Рита, держа граненый стакан с вином, что просвечивало темным рубином, тая огонек в глубине.
Инна, сидевшая рядом со мной, беспокойно обернулась и положила мне руку на колено, словно боясь, что уведут ее «куклёнка».
Сулима оглядела всех, спокойно дожидаясь тишины, а когда зазвенело полнейшее безмолвие, неторопливо начала, не сводя с меня черных затягивающих глаз:
— Ровно год назад мы собрались у тебя, Миша, и с того дня все стало меняться к лучшему — и в твоей жизни, и в моей… У Светланы и Маши, у Инны… Ну, ладно, без имен! М-м… — она призадумалась. — Мы стали немного другими, потому что иным стал ты сам. Или был? — по Ритиным губам скользнула озорная улыбка. — Неисчислимая куча народу не сделает за всю свою жизнь столько, сколько тебе удалось… совершить, да, именно совершить за один этот год. И я желаю тебе расти и дальше, меняться самому и менять нас! За тебя, Мишечка!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— За тебя! — облегченно воскликнула Инна.
— За тебя! За тебя! — зашумела вся наша большая компания.
