Сошлись сосуды, звеня и клацая, я чокнулся с Инной, дотянулся до Альбинки и Насти. Вино — густое, терпкое, пахучее! — как будто миновало желудок, сразу растекаясь по венам, грея, веселя и отпуская на волю.
Изнуренные долгой бескормицей одноклассники набросились на холодное и горячее без разбору, уплетая кулинарные изыски под свежий воздух и дружеские подначки. Уютная сытость пришла не скоро…
— Мон шер Мишель, — томно воззвал Зенков, ложкой ковыряя теплый еще, поджаристый биточек, — научно-техническое творчество молодежи увядает и чахнет, как «прощальная краса».
— Во-во! — поддакнул Андрей. — Цели нет.
Вдумчиво дожевав пирожок-кныш, я мотнул головой.
— Нам сейчас не цель нужна, а известность. Прислушиваются к тем, о ком говорят, — я смолк с ощущением, что важная мысль вильнула хвостом и ушла в глубину. — Есть одна идейка… Стоп. А вы чего? Где инициатива снизу?
— Так мы завсегда! — преданно вытаращился Дюха. — И вообще…
— Мон шер Андрэ, всегда завидовал твоему умению емко и ясно выражаться! А какая идейка?
— Электронная почта, — я на пальцах объяснил друзьям, что за зверь «E-mail», а по улице, словно контраста ради, прошествовала худощавая старуха с крючковатым носом и вечно поджатыми губами. Закутанная во все черное, она плыла зловещим «дореволюционным» пугалом, бросая на нас недобрые взгляды.
— Чё за ведьма? — громко прошептал Изя.
— Соседка, — боязливо ответила Настя, дождавшись, пока старуха скроется из виду. — Живет на даче, но каждый день ездит в церковь. А нас нехристями обзывает!
— Вот, взрослые вроде, — брезгливо скривил губы Женька, — а верят во всякую ерунду. И ведь не докажешь им ничего!
— А нам это зачем? — фыркнул я. — С какой стати что-то им доказывать? Пускай они обоснуют гипотезу бога, а мы послушаем!
— И вообще! — развоевался Андрей. — Отделили церковь от государства? Пора и от общества отделять! Пускай на квартирах собираются и полы лбами околачивают!
Зине антирелигиозная пропаганда надоела, и она капризно испустила:
— Музыку! Где музыка?
Изя, спешно набив рот колбасой, вылез из-за стола, вытирая руки о штаны под горестные Алькины вздохи, и вот приложился к скрипке, взмахнул смычком. Я поразился — тонкие пальцы Динавицера извлекли не жалкие взвизги самодеятельного лабуха, а музыку. Ритмы прихотливо менялись, но тема звучала единая — томные цыганские перепевы, то с налетом неуемного страдания, то шальные и страстные, зовущие вдаль, в степь, за край…
— Ай, да нэ-нэ… — заунывно тянул Изя, встряхивая кудрями.
Светлана подыграла ему на гитаре, добавляя разгульных нот, и вот вышла Рита, изображая Эсмеральду. Затянув на узенькой талии старую, вылинявшую скатерть, она закружилась в танце, сочетая изящное фламенко и удалую таборную пляску. Гибкое, сильное тело будто переливалось, следуя забористой мелодии.
Настя моя недолго держалась, тоже выбежала на травку, а Инна выступила третьей.
— Ай, красавицы! — дурачился Изя. — Ай, бахталэ ромалэ!
Девушки словно затеяли бескровный баттл — гладкие руки взлетали, шаловливо разметывая волосы, а дразнящие изгибы бедер завораживали. Инна, Рита и Настя поразили меня неожиданным и удивительным сходством — высокие, стройные, три грации улыбались одинаково дерзко, напуская на зрителей колдовскую истому и разгоняя пульс.
— Ай, чаялэ! — взвыл Изя.
Гости неистово захлопали, засвистели, словно расколдованные «цыганским» кличем. Сцедив глуповатую улыбку в ладонь, я встал.
— Хочу сказать тост! — помолчав, поднял кружку с вином. — Настя свидетель, в прошлом году мы всей семьей готовились уехать на Дальний Восток. Я очень, очень рад, что отца удалось отговорить от этой затеи, что не пришлось учиться в чужом, не родном классе. Да, вы все мне очень дороги, особенно девочки… Ладно, ладно, не девочки тоже! За вас. За всех!
— Ура! Ура-а! — тонко закричала Маша. Ее поддержали, и радостный ор разнесся по всей улице.
Лениво тявкнул соседский пес, недовольный побудкой, а сверху, словно отвечая близняшке, плавно опадало курлыканье — в ясной синеве трепетал журавлиный клин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Тот же день, вечером
Первомайск, улица Дзержинского
— Спину ломит, руки отваливаются, — хныкала сестричка, — ноги, как не родные… Так… Столько свеклы перетаскала!
— …Жаловалась доктору баба Настя, — жестокосердно подхватил я, мешая деревянной лопаткой скворчащую картошку, порезанную соломкой.
— Издеваешься, да? — страдальческим голосом отозвалась девушка, с трудом заводя руки за голову. Со стоном прогнувшись, она посетовала: — Шея тоже болит! Сильно!
Котлеты прожарились с обеих сторон, и я плеснул в ярко-алую, подпаленную снизу сковородку немного кипятка из чайника — пускай доходят. Пар негодующе зашипел, но под крышкой сразу утих, выпуская глухое недовольное ворчание.
— А вот я тебе сейчас массаж…
Вытерев руки, я положил ладони на покатые плечи Насти и бережно вмял пальцы, заодно высвобождая чуток своей энергии.
— Хорошо так… — пролепетала сестренка, размякая. — Печет даже…
— Мышцы расслабились, вот и греют, — выкрутился я.
С усилием огладив стройную Настину шейку, подумал, что «попаданцу» без сверхспособностей ничего не светит в прошлом. Угодишь в «эпоху викингов» — свирепый вонючий ярл мигом оприходует тебя в рабы-трэли, и будешь ты навоз месить, бесплатно любуясь холодной синевой фьорда. А в «эпоху застоя» лучше даже не соваться, если у тебя за спиной, как у Деда Мороза, нет мешка с ноутбуками, смартфонами и прочими ништяками.
За то, что я здесь, в благословенном семьдесят пятом, надо сказать «спасибо» энергии моего мозга. Она у меня сильнее, чем у… чуть не сказал — «у нормальных людей». Вот и весь бонус от природы или эволюции! Без этой «Силы» я не смог бы срываться на сверхскорость, не сумел бы вылечить Суслова, Брежнева, а теперь еще и Андропова. Милосердие тут вторично…
«А ведь это опасный след, — с нарастающей тоской подумал я. — Стоит только Михаилу Андреевичу понять, что Миша Гарин и Миха «Хилер» — одно и то же лицо, как я буду раскрыт…»
Ну, не вычислил же меня «тезка» до сих пор! Знать, не настроен председатель КГБ делиться оперативной информацией.
Интересно, а велико ли число посвященных в мою тайну? Ну, Брежнев с Сусловым — это само собой. А еще кто? Очень даже может быть, что Косыгин — ему как раз и тащить воз реформ. Наверняка, «силовики» — Устинов, Огарков и Гречко. Им крепить оборону. Возможно, Громыко. Задача «Мистера «Нет» — упреждать будущие ЧП в Афгане, Иране, Польше, Сомали, Израиле, Китае…
«А почему бы тебе не активизироваться во «властных структурах»? Стоит ли ограничиваться передачей «послезнания»? — размышлял я. — Хватит скромно мяться в сторонке, пора начинать «движение вверх»! Ну, до партбилета ты пока не дорос, а вот по комсомольской линии… Кстати! А кто тебе мешает лезть в «реал политик» прямо сейчас? Оружие то же самое — информация. Подкинуть компромат на Подгорного, чтобы этого чванливого чинушу сняли поскорее. Слить беспринципного Полянского. Кулакова с Кирилленко измазать дегтем и вывалять в перьях, а опальных Егорычева, Романова, Воронова — обелить…»
— Ой! — пискнула Настя, и мои мысли рассыпались, как детская башенка из кубиков.
— Больно? — вздрогнул я.
— Да нет… — Настины бровки вскинулись удивленным домиком. — Так… Вообще не больно. Прошло!
— Вот что массаж животворящий делает, — мои губы сложились в дежурную улыбку. — Ну, что? Накладывать?
— И побольше! Есть хочу — умираю!
Глава 2.
Пятница 4 октября 1975 года, утро
Первомайск, улица Чкалова
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Школа гудела.
Тугой напор отощавшего народца, что рвался к раздатке, давно уж ослаб. Лишь одинокие вопли шарахались по коридорам, играя в салочки с резвыми эхо, да мячиком скакал беззаботный детский смех. Большая перемена.
— Гарин!
Я оглянулся. Меня догонял топот Сёмы Горбункова, физорга всея школы. Обычно он, взирая на своих подданных, плативших по две копейки в казну ВЛКСМ, заметно важничал. Эта царственная привычка вызывала у меня улыбку, хотя «Симеон I» и не заносился особо. Но сегодня физорг выглядел жалко.
